Мелодия убийства - Шарапов Валерий - Страница 8

Юлия тем временем продолжала:

– Нет, вы не правы. Насколько я знаю, Стас Гулько в целом вполне нормальный паренек. Просто Стасик болен. В смысле, не только в плане психики. Наш Василий Андреевич говорит, что у Стаса очень редкая болезнь. От людей с такими проблемами даже после душа плохо пахнет. Это как-то связано с нарушением работы потовых желез. Впрочем, я в этом не специалист. Если хотите, то лучше спросите об этом у Василия Андреевича.

– Василий Андреевич – это ваш начальник? – уточнил Зверев.

– Старостин. Главный врач санатория. Из-за этого дурного запаха и из-за особенностей Стасика, который, кроме того, еще и заикается, многим работникам санатория, да и, чего уж тут говорить, отдыхающим Стасик не нравится. Были такие, кто писал на парня жалобы и даже требовал уволить его. Однако Василий Андреевич не дает Стасика в обиду.

– Их что-то связывает? – предположил Зверев.

– Возможно, но если это и так, то подробности мне не известны!

– Над юродивыми на Руси-матушке почему-то всегда одни тряслись, а другие глумились, – философски заметил Зубков. – Над юродивыми и калеками. Вот и ваш Старостин, видимо, из первых, в смысле из сердобольных.

Юлия вздрогнула и ответила довольно резко:

– Мой муж тоже, если вы помните, был калекой! Однако особых поблажек от начальства он никогда не получал. Мы выступаем в «Эльбрусе» с апреля сорок четвертого, с того самого времени, когда после ранения Прохор вернулся с фронта. Тогда санаторием руководил другой врач.

Зверев убрал спичку в коробок и плавно сменил тему:

– Вы сказали, что ваш муж стал вас ревновать после того, как потерял зрение. Расскажите, как это случилось?

– Мой муж, наверное, как и большинство современных мужчин, воевал. Причиной слепоты Прохора стал разорвавшийся у него под ногами фугас. Хотите узнать об этом подробнее?

Видя, что Юлия все еще на взводе, Зверев попытался это исправить:

– Ваш муж довольно молод! Раз вы говорите, что он воевал, значит, он наверняка ушел на фронт не в начале войны? Или я ошибаюсь?

– Когда началась война, нам с Прохором было по пятнадцать, поэтому мы и остались в Кисловодске. А вот в сорок третьем, когда Красная армия вернулась в Минводы, Прошу тут же зачислили в батальон Второй Гвардейской дивизии, той самой, бойцы которой первыми вошли в Кисловодск. Я тоже просилась на фронт, но, несмотря на мой боевой опыт, меня не взяли.

Зверев удивился.

– У вас есть боевой опыт?

Глаза женщины сузились, она снова повысила голос:

– А вы думали, что только на скрипке могу?.. Вы сами-то воевали?

– Фронтовая разведка! Подробности уточнять не стану, по крайней мере сейчас, – не менее резко ответил Зверев. – Будет желание, можем об этом поговорить позже. Сейчас же прошу ответить на мой вопрос. Откуда у вас боевой опыт?

– Партизанское подполье! Для нас с Прохором война началась в августе сорок второго, когда в город вошли немцы. Тогда ни я, ни мой будущий муж на скрипке и саксофоне не играли. Днем мы работали на немцев, а ночью делали все, чтобы гнать поганой метлой этих гадов с нашей земли. Про партизанский отряд Сколкова слышать доводилось?

Зверев никак не ожидал такого услышать. Так выходит, эта красотка не та, кем он ее до этого считал. Зверев устыдился.

– Отряд Сколкова?.. Извините, не довелось…

– Ну да, вы же не местный! Так вот, мы с Прошей состояли в одной из молодежных ячеек местного подполья. На нашем счету взорванный мост и два сожженных склада с боеприпасами плюс к тому около сотни убитых фрицев, так что боевого опыта, уж поверьте, у меня хватает.

– С мужем познакомились в отряде?

– Еще до войны учились в музыкальной школе. А вот сблизились уже после войны. После освобождения города Прохор ушел на фронт, а я ждала ребенка. Наш мальчик родился мертвым, потом Прохор вернулся уже слепым. Как-то все было именно так. Вроде бы все или вас еще что-то интересует?

Зверев вздохнул и коснулся рукой щеки, которая, как всегда в таких случаях, вдруг стала дрожать.

– Еще меня интересует, когда после вашей ссоры с мужем вы вышли из гримерки. Можете хотя бы назвать примерное время?

– В шесть часов вечера!

– В шесть?

– Ровно в шесть часов.

– Откуда такая точность?

– У нас в гримерке часы с кукушкой. Я точно помню, когда я выходила, кукушка прокуковала шесть раз.

Зверев оживился и подался вперед.

– А как долго вас не было? Хотя бы примерно…

– Зачем же примерно? Меня не было ровно двадцать две минуты…

– Что? Ваша кукушка и минуты отсчитывает? Или это какая-то другая кукушка?

Юлия усмехнулась.

– Именно другая, и она здесь! – Юлия постучала указательным пальцем по голове. Когда мы поругались с Прошей, я, чтобы успокоиться, мысленно стала наигрывать Концертную маленькую симфонию Фрэнка Мартина.

– Ту самую, которую впоследствии вы играли на праздничном вечере? – догадался Зверев.

– Ее! Я часто наигрываю в голове те или иные произведения, которые мы с мужем исполняем вместе, так вот: в тот момент, когда я вышла из гримерной, я стала напевать Маленькую симфонию. Я музыкант, я могу с точностью до нескольких секунд восстановить в памяти ту или иную композицию даже без своей скрипки. Так вот, звучит эта композиция ровно двадцать одну минуту. Я точно помню, что закончила напевать как раз в тот момент, когда подошла к крыльцу санатория и вошла в него через главный вход. Для того чтобы пройти по коридору в левое крыло здания, где расположена наша гримерная, нужно сорок шесть секунд…

– Что? – воскликнул Зубков. – А это-то вы откуда знаете?

Зверев зло посмотрел на Зубкова, тот осекся.

– Продолжайте, – процедил Зверев.

– Мой муж слепой, и мы с ним сотни раз проходили по этому коридору! Прохор как-то сказал, что способен и без меня отыскать вход к гримерной, потому что на это у него уходит сто тридцать шесть шагов и тратит он на них ровно сорок шесть секунд. Я уже настолько привыкла ходить с такой же скоростью, как и мой слепой муж, что абсолютно уверена, что сегодня и мне понадобилось столько же времени. Таким образом, я бы сказала, что отсутствовала в гримерной с шести часов до шести часов двадцати одной минуты и сорока шести секунд. Вероятная погрешность не больше трех-четырех секунд.

Зверев усмехнулся.

– Неужели такое возможно?

– Хотите проверить? – с запалом воскликнула Юлия.

– Ну хватит! – вконец измученный, воскликнул Зубков. – Я устал от вас, товарищ майор, и от ваших дурацких методов допроса. Изо всего вышеуслышанного я делаю лишь один вывод, а именно то, что лишь один человек мог отравить мундштук саксофона, и это Станислав Гулько.

– А как же Дюков? Почему бы не вспомнить и о нем?

– А потому что в невиновности Дюкова я нисколько не сомневаюсь! – упрямо заявил Зубков, потом строго посмотрел на Елизарова, который все так же стоял у окошка, держа блокнот в руке.

– Никитка, хватит спать! Нужно срочно отыскать этого уборщика и доставить к нам в отделение!

Глава пятая

Зверев вернулся в свой номер уже под утро, но, улегшись в кровать, так и не смог уснуть. Перед глазами постоянно всплывали лица тех, кто в этот день встретился ему на пути: Зубков с его испещренной оспинами рожей и «пожеванной» рубашкой, импозантный и вальяжный здоровяк Дюков, высокомерная Агата с ее скучной соседкой-буквоедкой, конечно же рыжеволосая скрипачка Юлия. В отличие от Зверева, его сосед с забавной фамилией Медведь спал безмятежным сном и при этом громко храпел, видимо, так же, как и его косолапый тезка.

Когда зазвонил будильник, Медведь тут же его отключил, довольно бодро встал, посмотрел на Зверева, который притворился спящим, и отправился в ванную. Умываться он не стал, судя по всему, только почистил зубы, вошел в комнату и, достав из-под кровати гантели, принялся делать зарядку. Ни дать ни взять динамовец. Зверев, не сомкнувший глаз в течение всей ночи, снова принялся про себя на чем свет костерить своего высокопоставленного соседа. Вот же ловкий прохвост, так его провел. Кто бы мог подумать, что этот простоватый лысенький мужичонка окажется такой высокопоставленной фигурой. А он не прост… ох как не прост этот забавный динамовец. Когда Медведь закончил свои пассы с гантелями, он сходил в душ и, когда вышел, громко окликнул Зверева: