Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин - Страница 19

Богемией теперь управляли умеренные гуситы, старые ученики Гуса — Якубек из Стршибра от университета и Ян Рокицана от пражской общины. Чтобы положить конец войне, они заключили с Базельским собором (1436 г.) соглашение — «Компактату». По её условиям, Богемии предоставлялся полуавтономный статус в «христианском мире»: причастие «под обоими видами» разрешалось для гуситских общин и только на территории Богемии. Соглашение отнюдь не свидетельствовало о религиозной терпимости в современном её понимании, поскольку касалось лишь одной инакомыслящей группы в конкретном регионе. Тем самым оно напоминало Нантский эдикт, который Генрих IV даровал французским гугенотам в 1598 г. Одновременно чешские сословия, наконец, признали право Сигизмунда на престол его родной страны. И хотя спустя год — в 1437 г. — он скончался, а на его место пришёл избранный гуситами король, Иржи из Подебрад, который правил до 1471 г., утраквистская церковь осталась умеренной, и революция, по сути, закончилась.

Каковы же конкретные результаты революции? В социальном плане этот переворот сильно ограничил власть и богатство церкви. Особенно монастырей, как будет и в других странах во время протестантской Реформации. Выиграли от передела богатств главным образом высшая знать, городские бюргеры и мелкое дворянство (именно в данной последовательности), как среди католиков, так и среди утраквистов, — то же самое опять-таки произойдёт спустя столетие. В политической сфере монархия неуклонно слабела, вскоре фактически превратившись в выборную. Духовенство устранили из сейма, королевские города, напротив, увеличили своё присутствие в этом собрании, тем самым было покончено с традиционной структурой Национального представительства, однако не с сословной системой как таковой. Новый состав сейма включал дворян, рыцарей и бюргеров — устройство, гораздо более благоприятное для низших сословий, чем в любой другой европейской стране того времени. Что же касается крестьян, то они, послужив пехотинцами революции, не получили ничего. В конечном итоге они подверглись «второму закрепощению», которое проходило в Центральной и Восточной Европе в XVI в.

Можно ли, исходя из вышеперечисленного, назвать гуситскую протореволюцию таким же отправным пунктом формирования современной чешской нации, каким служили более поздние революции в странах западнее Богемии? До конца XV в. дело более или менее так и выглядело. В действительности, однако, два десятка лет войны настолько истощили экономику страны, что Богемия, которая ещё в середине XIV в. занимала лидирующие позиции среди европейских государств, к 1500 г. снова оказалась на периферии. В результате в 1526 г. она попала в руки Габсбургов — самой могущественной из европейских династий — и четыре века оставалась под их властью. За это время новая линия королей снова сделала монархию наследственной, сведя влияние сословий к минимуму. Гуситская церковь существовала до Реформации, когда её практически поглотило лютеранство. После разгрома антигабсбургского восстания в битве у Белой горы в 1620 г. контрреформаторы восстановили в Богемии католичество, а Габсбургская монархия регерманизировала её элиту.

По сути, всё, что осталось от гуситского движения, — Моравские братья, ведущие свою историю от бывшего таборита Петра Хельчицкого (ок. 1390 — ок. 1460). Вначале он был близок к радикальным милленариям, но, в конце концов, склонность последних к насилию оттолкнула его и заставила основать пацифистскую и аскетическую общину «Братское единение» (Unitas Fratrum). Члены её стали, с небольшими поправками, духовными наследниками францисканцев-спиритуалистов и предшественниками голландских меннонитор XVI в. и квакеров пуританской революции.

И всё же восстание гуситов, войдя в легенды, сохранилось в чешском национальном сознании. Когда в XIX в. представители чешского национализма из рядов интеллигенции и среднего класса начали вновь отстаивать свои права перед лицом новой немецкой элиты, Гус и Жижка стали великими символами возрождения национальной идентичности. Так, наконец, гуситская революция, пусть опосредованно, в виде мифа и несколько искусственно, послужила фактором национального самоопределения чехов[56].

Ранее уже указывалось, что гуситская протореволюция воплотила базовый сценарий всех последующих революций Европы вплоть до 1789 г. Её этапы показаны выше; теперь мы можем обобщить изложенное, выстроив стадии развития конфликта в единую последовательность.

Чешское движение началось, когда один из сегментов традиционной элиты страны — духовенство и дворянство — потребовал значительных реформ (хотя и не полного изменения) существующей религиозной практики. Подобное требование неизбежно повлекло за собой такие важные социально-политические перемены, как секуляризация большей части церковного имущества. Однако некоторые представители элиты, равно как и монархия, колебались, их нерешительность втянула в реформистское движение городскую верхушку, довершив тем самым мобилизацию той силы, которую позже будут называть «гражданским обществом». Поскольку Рим, король и часть высшей знати сопротивлялись утраквистской реформе, священнослужители-радикалы подняли городской плебс на захват власти в столице. Это вылилось в «дефенестрацию» 1419 г., осуществлённую мелкими торговцами и ремесленниками Праги. Последующий крах центральной власти пробудил ещё одного актора — крестьянство, приведя к первым сборищам таборитов-милленариев.

Первое, что следует сказать о данной схеме развития событий: движение охватывало все слои общества, и они быстро приступали к действию друг за другом. Как правило, отдельные бунты бюргеров или ремесленников неизменно проваливались, что мы видели на примере итальянских и фламандских городских восстаний XIV в. Вторая отличительная черта действий гуситов заключается в том, что изначальная всеобщая мобилизация поляризовала общество на лагеря консервативных опасений и радикальных ожиданий, ведущих игру друг против друга. Обе стороны воспринимали разворачивающуюся внутреннюю войну как политический Армагеддон, т.е. борьбу, которая может закончиться только полной победой одной из сторон и уничтожением другой.

В огне подобного тотального конфликта лагерь надежды, естественно, мотивирован сильнее, чем лагерь страха. А наиболее сильную мотивацию в первом лагере имеют идейные радикалы. Поэтому лидерство в нём захватило крайнее милленаристское крыло, которое благодаря своему рвению создало самую боевую организацию. Ультрарадикалы выигрывали решающие сражения, возглавляя движение в целом, как случилось во время существования второго, военного Табора Жижки. В то же время они все больше пугали своих более прагматичных союзников. Победоносная революция оставалась ненадёжной коалицией или режимом «двоевластия», противопоставлявшим пражский городской совет и университет, с одной стороны, Табору и «сиротам» — с другой. Тем не менее эта неустойчивая коалиция разгромила католиков-роялистов у себя в стране, дала отпор Риму и императору Сигизмунду за рубежом.

Однако после победы устранение общего врага, усталость от войны и угасание милленаристского пыла раскололи коалицию. Умеренные утраквисты в союзе с ослабленными консерваторами ликвидировали экстремистское крыло, тем самым положив конец милленаристской лихорадке. Это произошло, когда разбитые католики-роялисты после 1424 г. объединили силы с Якубеком из Стршибра, чтобы, в конце концов, устроить Липанский термидор. Учитывая данный итог, можно сказать, что гуситское восстание претерпело все возможные для европейского революционного процесса изменения. Таким образом, революция гуситов представляет собой исчерпывающую формулу европейской революции.

Какой свет описанная схема проливает на методологические вопросы? Очевидно, Бринтон (см. приложение II) в целом правильно подметил смену революционных фаз от умеренности к экстремизму и наоборот. И это доказывает, что Французская революция, послужившая основой для его модели, представляет собой кульминацию тенденций, берущих начало в Средних веках (как хорошо видел Токвиль). Кстати, революция 1789 г. впервые полностью выявила взрывной потенциал подобных тенденций, создав современную концепцию революции. Видимо, поэтому данная концепция не применяется к предшествующей европейской истории.