Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин - Страница 13

Гуситы Богемии в начале XV в. первыми перешли черту, отделяющую религиозное инакомыслие от политических и социальных беспорядков. Почему бы тогда не назвать их восстание полномасштабной революцией, не добавляя приставку «прото-»? Ведь, в конце концов, они низвергли официальную церковь, временно заменили монархию выборным сословным правлением и чуть не с ног на голову перевернули социальную иерархию. И во многих книгах по данной тематике прямо говорится о «гуситской революции».

В одной из лучших, правда, добавляется подзаголовок «историческая аномалия», как бы указывающий, что та революция пришла в мир в неподходящее для таких событий время. Но это верно лишь отчасти[42]. Сам факт восстания свидетельствует о том, что средневековое общество уже могло предчувствовать собственный упадок. Поэтому движение гуситов лучше рассматривать как первый этап затяжного европейского революционного процесса, начальную стадию его долгой эскалации до полного самоосознания в переломную эпоху 1776–1789 гг.

Но это была именно первая стадия. Чешские «революционеры» 1415–1436 гг. ни о каких нововведениях не думали. Все свои политические и социальные цели они определяли с помощью религиозных категорий, сформулированных либо самой церковью, либо вольнодумцами-еретиками со времён григорианской реформы XI в. Они стремились не к светлому будущему, а к обновлению (renovatio) вечных истин, выраженных доктриной «двух мечей» в религиозной сфере и «трёх сословий» — в социальной. Таким образом, гуситы не создали ни новых религиозных или политических понятий, ни учения или трактатов, которые по оригинальности могли бы сравниться с наследием более поздних религиозных революционеров — Лютера и Кальвина. И хотя они двадцать лет переворачивали вверх дном всю Богемию, когда пыль улеглась, королевство так и не вышло за пределы средневековой католической и феодальной матрицы (спустя столетие то же самое будет с германской Реформацией и нидерландским восстанием). Гуситский переворот не оставил наследия или легенд другим странам Европы: в сознании «христианского мира» он несколько столетий воспринимался как «ересь», в конечном счёте разгромленная.

В Новое время гуситы впервые стали анахронично изображаться главным образом не в средневеково-религиозном контексте, а в качестве предшественников чешского национального сопротивления против немцев в XIX в. Прежде всего это произошло благодаря Франтишеку Палацкому, который в период с 1836 по 1867 г. опубликовал свою «Историю Богемии» в пяти томах, после 1848 г. переведённую на чешский язык, указав также, что гуситы являлись предтечами Реформации XVI в.[43] Одновременно первые социалисты открыли для себя радикальное гуситское крыло, таборитов (о чём свидетельствует приведённый выше в эпиграфе отрывок из книги Луи Блана), так же как Энгельс затем популяризировал и «присвоил» крестьянское восстание 1525 г. в Германии. Жорж Санд под влиянием сенсимониста Пьера Леру в 1842 г. представила дело гуситов в несколько мистическом облике в романе «Консуэло», пользовавшемся большим успехом[44]. В конце XIX в. подобный романтизм уступил место реалистическому позитивизму Ярослава Голла и Йозефа Пекаржа, чьи труды продемонстрировали более глубокое понимание средневекового характера гусизма, хотя в них всё ещё делался акцент на национализм[45].

Решительный переворот в историографии гуситского движения произошёл в период насаждения коммунизма после Второй мировой войны. Официальный марксизм той эпохи, естественно, требовал смотреть на гуситский радикализм как на прародителя коммунизма — претензия сомнительная, но, тем не менее, открывшая дорогу исследованию социальной истории движения. Это, в свою очередь, заставило обратить внимание на его милленаризм и вообще на его связи со средневековой ересью, интегрируя тем самым национальную историю Чехии в общеевропейскую историю. Новая точка зрения нашла путь к англоязычному читателю в труде Франтишека Бартоша[46]. Однако самым известным поборником убеждения, что гуситское движение нужно считать раннеевропейской революцией, является уже упоминавшийся в примечании 1 Франтишек Шмагел. Его работы, к счастью, доступны на нескольких языках[47].

Впрочем, в начале второго послевоенного десятилетия гуситским движением стали заниматься не только чехи. В 1967 г. Говард Камински добавил к более ранней англоязычной публикации[48] крупное исследование «История гуситской революции»[49], где подробно проанализировал хилиастическую фазу гуситского движения и её кульминацию в деятельности таборитов периода 1415–1424 гг. Десятилетие спустя Джон Классен включил в эту картину чешское дворянство, способствуя дальнейшей интеграции гусизма в общую историю Европы[50]. Наконец, на исходе века вдохновенную оду гуситам пропел Томас Фадж в книге «Великолепная дорога: первая реформация в гуситской Богемии»[51]. Разумеется, сегодня Чешская Республика входит в состав Европейского Союза.

Здесь мы смотрим на гуситское движение с точки зрения его европейского и революционного характера. Собственно, в данной главе утверждается, что в этом движении в первый раз был разыгран базовый сценарий всех европейских революций до 1789 г. Следует напомнить, что ранее о нём речь не шла, поскольку объяснительные «модели», взятые из воздуха в самом начале исследования, выглядят искусственно; их можно выводить только при объяснении конкретных случаев. Теперь же, когда перед нами стоит задача характеристики восстания гуситов, настало время изложить наше представление о базовой модели революционного действия. Настоящая глава отдельно даёт предварительное описание схемы европейских революций; в последующих главах оно будет сравниваться с более поздними случаями с целью выявления их сходных черт и специфических особенностей. Так постепенно возникнет вторая часть нашей модели европейских революций, а именно — общая формула их эскалации, по мере того как каждый последующий переворот учитывает уроки предыдущих, опирается на них или отвергает их.