Русские не сдаются! (СИ) - Старый Денис - Страница 33

Прошло минут десять, пока Фрол вернулся. Новости были ожидаемые. Операция входила в активную фазу.

Глава 12

Глава 12

Пессимист видит трудность в каждой возможности; оптимист видит возможность в каждой трудности.

Уинстон Черчилль

Лес на левом берегу Вислы, западнее Данцига

9 июня 1734 года. Раннее, предрассветное, утро.

— Говори! — шёпотом, прямо на ухо солдату, сказал я.

Фролов облизал пересохшие губы и приблизился к моему лицу. Машинально я немного отпрянул — не баба, чтобы ко мне лезть с высунутым языком к уху, но тут же придвинулся обратно. Подавил в себе желание отойти от этого мужика, который облизывается и лезет ко мне. Всё это глупости из будущего. Старческий юмор, которым прикрывал свое одиночество столетний старик помноженное на юношескую шалость молодого гвардейца… И вот такое в голову придет.

— Втроя сидят хранцузы, стало быть, трое, сонныя, молчать, да на огонь смотрять. Един справа на боку, двое головою на лес, — доложил солдат.

Я уже знал, в голове держал своего рода личные дела своих бойцов. Фрол был из Смоленского порубежья с белорусскими-литовскими землями. Оттуда и говор такой, что не вдруг поймёшь. И странно, что, на самом деле, Фролов не считал себя мужиком. Он не был рекрутом. Он — шляхта. Вот такой вот выверт. А почему? А у деда «шабля» была [в Речи Посполитой шляхтой считали себя до 13% всего населения, самый большой процент привилегированного сословия среди стран Европы. Порой такой «шляхчук» пахал землю, мало отличался от крестьянина, но мог иметь «шаблю»].

Кашину и другим бойцам я стал уже в свою очередь шептать на уши, что кому делать. Двоих французов я предполагал брать на ножи, одновременно. Одного, который сидел боком и к которому было сложнее всего подступиться сзади, приходилось убирать примитивным, но, надеюсь, действенным способом — камнями.

Все бойцы, может, только кроме меня, отлично кидались камнями, как будто бы их в гвардию забирали прямо из каменного века. Впрочем, не удивлюсь, что таким образом они в отрочестве охотились на какого-нибудь зайца или куропатку. Оттуда и отточенный навык.

Уже скоро мы с Кашиным ползли по-пластунски, подбираясь медленно, но почти бесшумно к двум своим целям. Двое других бойцов ожидали лишь моего знака, приподнятой руки. После чего они должны устремить в одного из французов свои снаряды-камни. Бойцы были в укрытии, на опушке леса, метрах в двадцати от французского секрета.

Я прекрасно понимал, что сложно из строевых солдат делать диверсантов. Хотя из армейцев быстрее можно слепить специального бойца, чем скажем, из танцора. Но задачи, которые пока я ставил своему подразделению были скорее все же специфичные.

Хоть и было прохладно, но сволочи-комары, укрывавшиеся в высокой траве, так и норовили испортить мне всю охоту. Они даже садились на глаза, залезали в нос, в рот, я был вынужден периодически тереться головой об траву, чтобы хотя бы согнать с себя писклявых хищников.

Пять метров, четыре… Я остановился на расстоянии двух метров от своей жертвы. То же самое сделал и Кашин, повторяя почти все мои действия. Может быть, он только меньше обращал внимание на москитов.

Вдох-выдох. Настрой боевой, решительный. Нож уже в правой руке. Я медленно начинаю подгребать ноги под себя, чтобы иметь возможность быстро встать на колено, а после — и в полный рост.

Это упражнение мы уже отрабатывали на своих тренировках. Неоднократно за свою жизнь мне приходилось подобным образом уничтожать врага. Причём не только в лихие годины Великой Отечественной войны, но и во время вторжения американцев на Кубу.

Сонное французское царство никоим образом не было нарушено, даже когда мы уже, согнувшись, делали шаг к своим жертвам. И вот я поднял руку вверх, подавая знак. Тем, кто смотрит на костер сложно увидеть тень, выходящую из ночного леса. Метатели камней вышли на огневую… камнеметательную позицию.

— Вжух! Бам! — полетел первый камень в голову одного из французов.

Второго броска не понадобилось, так как Фрол удачно залепил в лоб вражине, и тот кулём свалился на спину с поваленного дерева, на котором сидел.

— Хе! — на выдохе я наношу свой удар, перерезаю горло французу, придерживая его за голову.

Кашин, схватив своего соперника за лицо, заваливается вместе с ним на спину, нанося один за другим удары ножом, охватив ногами француза и зажав ему нос. Грязная работа. А ещё и сам сержант чуть не заорал от боли. Его француз укусил за палец. Но не стоит быть предвзятым. Так гвардейцы еще никогда не работали. Они все с линиях ходят и быстро перезаряжают ружья.

В это время уже подошли Фролов и Бичуг. Последний заколол штыком француза, уже приходящего в себя после прилета камня в голову.

Начало операции было положено… Указав Кашину и Фролу пальцем, я обозначил им направление к палатке, которая располагалась метрах в пятнадцати слева. Ещё одному бойцу показал на палатку справа — он будет работать со мной. Оставалась самая неприятная, но нужная работа.

Мы подошли к палатке, откуда раздавался и храп, и свист, а кто-то даже шептался. Я было дело подумал, что есть те, кто не спит в ночи, но, остановившись и прислушавшись, убедился: разговор-то во сне.

Вдох-выдох. И я киваю головой бойцу, первым захожу в достаточно высокую палатку. Но все равно в ней стоять можно, разве что согнувшись. В руках — французский мушкет с примкнутым штыком. Начинаю колоть спящих людей, целясь в сердце. Одним ударом нужно убивать, не давая возможности спящему прийти в себя и начать кричать. То же самое, но слева, делал мой солдат.

Глаза… Один француз открыл глаза и посмотрел на меня, умоляюще, со страхом и неотвратимостью. Он не закричал — может, просто не сообразил со сна и шока. Таким, безмолвным, но с молящими глазами, он и был мной убит.

Война — грязное дело во все времена, но люди, которые будут выполнять вот такую работу, что я сейчас, нужны Отечеству. Иначе придут в твой дом, и уже твои родные будут застывать с такими же, полными боли, глазами. Даже воина, который, по своей воле или по принуждению, но взял в руки оружие, не всегда легко убивать.

Вот только подумаю-ка я об этом после, когда буду праздновать победу! Ну или подумает кто-то за меня, поминая если победы не случится, и я отправлюсь на корм польским рыбам. Хоть бы уже не польским, а к своим, русским. А то такое добро… и польским…

— А-а! — закричали в соседней палатке, но крик быстро прервался.

Не получилось без погрешностей отработать. И тут только спасибо… даже не знаю кому. Уж точно не Лешему, так как из леса мы вышли. Полевику? Богу? За то, что порыв ветра был в нашу сторону, и крик не должен был быть услышан со стороны других костров. Там, на самом берегу Вислы, рядом с силуэтом фрегата, были люди. Судя по палаткам, не менее роты. Охранение? Команда корабля?

— Всё ценное быстро собрать, одного солдата послать в лес — захорониться с добром, готовить волокуши под раненых. Ничего не должно пропадать! Никого раненным не оставляем! — отдавал я приказания сержанту Ивану Кашину.

Может, и неправильно думать о прибыли, когда идёт операция. Но я такой человек, который не привык жить одним днём, пусть и рискованный я по натуре. Надо всегда смотреть в будущее. Ту же одежду, французские мундиры, даже табакерку, которую забрал Кашин у одного убитого французского офицера — всё это можно продать маркитантам или обменять у них на еду.

А ещё неизвестно, что там ожидает меня в будущем. Может, и впроголодь придется жить. Серебро мне нужно. Ведь, как только появились у человечества деньги, с ними всяко легче и удобнее жить и творить стало, чем без оных.

— Фролов, к нашим отправляйся! Давай их сюда! Бичуг, ты иди к полковнику Лесли и предупреди, что выход из леса свободен! — отдавал я приказы.

Вместе с остальными моими бойцами были ещё десять бойцов, «взятых в аренду», в основном, заслуженных солдат, своего рода солдатские элиты, все сплошь карпоралы, да фурниры [подобная орфография существует в Уставе 1716 года. Капралы и фурьеры]. Их вел Данилов.