Опороченная Лукреция - Холт Виктория - Страница 22

– Господин мой, – вздохнул Гаспаро, – Его Святейшество не мог выжить.

Чезаре обернулся и с размаху ударил камерьера по лицу.

– Работай, а не болтай! – завопил он. – Святой отец лежит под этими обломками, и он еще жив! Говорю вам всем, он еще жив!

Слуги стонали от напряжения, но повиновались его приказам. Наконец они растащили огромные брусья, и в груде камней Чезаре увидел край отцовской мантии. С торжествующим криком он схватил его, и вскоре из-под обломков извлекли окровавленного Александра. Он был без сознания, но жив.

Чезаре немедленно скомандовал:

– Помогите мне отнести его на постель. Позовите лекарей. И поторапливайтесь! Если мой отец умрет, вы все отправитесь на тот свет.

Когда Чезаре встал на колени и принялся громко благодарить Бога и всех святых за спасение его отца, Александр медленно открыл глаза. Перед тем, как его вынесли из комнаты, он увидел своего сына и слабо улыбнулся.

Слуги переглянулись и задрожали. У них всех мелькнула одна и та же мысль: «Эти Борджа – не люди. Они наделены силами, о которых мы ничего не знаем».

Александр был живуч, как Титан. Через несколько дней после происшествия, которое оказалось бы роковым для большинства людей его возраста, он уже сидел на постели, бодро разговаривал со своими родственниками, принимал послов и вел все дела церкви и государства так же энергично, как и двадцать лет назад. И одному члену своей семьи он теперь уделял больше теплоты и ласки, чем всем остальным: его обожаемой Лукреции. Чезаре было известно об этом.

Александр знал о переживаниях Чезаре, но понимал он и то, что его недавние истерические вопли в немалой степени были обязаны спасительной папской парче, под прикрытием которой Чезаре мог продолжать осуществление своих тщеславных планов. Чезаре, как и любой мало-мальски сведущий в государственных делах итальянец, отдавал себе отчет в полной зависимости нынешней военной кампании от сохранности этого волшебного покрова. У Чезаре были веские причины оберегать жизнь своего отца.

Однако совсем иной страх стоял в прекрасных глазах Лукреции. Милое бескорыстное дитя! Она и не думала о собственном будущем, когда дни и ночи проводила у постели израненного отца. Ее руки нежно касались его разгоряченного лба – в первое время у него был сильный жар, – а губы то и дело шептали: «Мой дорогой, бесконечно любимый отец, как бы я смогла жить без вас?»

Ему было приятно сознавать, что его сын умел ценить и наилучшим образом использовать отцовскую поддержку; однако чистая любовь Лукреции сейчас больше всего на свете радовала Александра.

Он пожелал, чтобы она одна ухаживала за ним, и ей пришлось покинуть дворец Санта Мария дель Портико. Она поселилась в Ватикане, рядом с его личными апартаментами, и теперь могла в любую минуту прийти на зов своего отца.

Ее переезд вызвал неудовольствие двух близких ей людей – Альфонсо и Чезаре. Альфонсо – поскольку ему не позволили последовать за супругой, что могло означать ее будущую зависимость от отца и еще большее отдаление от мужа. Чезаре – потому что он увидел, насколько влияние Лукреции на Папу сейчас превосходило его собственное.

Чезаре ни на мгновение не забывал о причастности Альфонсо к неаполитанско-миланской партии, образовавшейся незадолго до французского вторжения. Он знал, что среди заговорщиков преобладали неаполитанцы и что последние до сих пор не переставали испытывать на прочность союз между Борджа и французами.

Задумываясь над той ролью, которую мог исполнять Альфонсо на тайных собраниях, проходивших во дворце Санта Мария дель Портико, Чезаре говорил себе, что его зять не только досаждал ему своим существованием. Он был опасен. Лукреция слишком сильно любила его – и имела слишком большое влияние на Папу. Что произойдет, если через нее Альфонсо пожелает воздействовать на решения, принимаемые Его Святейшеством?

Чезаре пришел к выводу о том, что вчерашний молокосос стал его самым грозным врагом.

В тот юбилейный тысяча пятисотый год Рим испытал небывалое нашествие пилигримов. Христиане съезжались со всех частей Европы, и многие, как по причине бедности, так и набожности, проводили ночи, расположившись прямо под стенами собора Святого Петра.

Однажды Альфонсо допоздна задержался в ватиканских апартаментах Лукреции. Они были одни, и Альфонсо, в последний раз прощаясь с супругой, горько посетовал на необходимость уходить от нее.

– Дорогой, мой отец скоро поправится, – сказала Лукреция. – Тогда я буду жить с тобой во дворце Санта Мария дель Портико.

– Он уже достаточно здоров, чтобы ты могла покинуть его, – угрюмо возразил Альфонсо.

– Все равно, я нужна ему… Потерпи еще немного, мой дорогой супруг.

Альфонсо поцеловал ее.

– Мне очень не хватает тебя, Лукреция. Она нежно прикоснулась к его лицу.

– А мне – тебя.

– Лукреция, ненаглядная моя! Без тебя каждая ночь кажется нескончаемой! И мне все время снятся эти…

– Твои кошмары, дорогой? О, если бы я была рядом – я бы рассеяла все твои страхи! Но… уже скоро, Альфонсо… может быть, на следующей неделе.

– Ты так думаешь? Она кивнула.

– Я поговорю с отцом.

Они обнялись; время уже близилось к полночи, когда Альфонсо наконец покинул ее.

Со своим слугой Томазо Альбанезе и оруженосцем-неаполитанцем, поджидавшими его в передней, он вышел на площадь Святого Петра. Было темно и безлюдно, если не считать группы пилигримов, что расположились на ступенях собора.

– Вполне может быть, – обращаясь к Альбанезе, сказал Альфонсо, – что со следующей недели нам уже не придется совершать эти ночные прогулки. Моя супруга переезжает в Санта Мария дель Портико.

– Разделяю вашу радость, мой господин, – ответил Альбанезе.

Они приблизились к пилигримам, осаждавшим собор Святого Петра. Альфонсо едва глянул ни них – слишком обыденное зрелище те представляли собой. Однако когда он миновал их, сзади неожиданно началось какое-то движение, что-то зашелестело, послышался топот чьих-то ног, и опешивший Альфонсо со своими двумя слугами внезапно оказался окруженным.

Дальнейшее произошло в несколько секунд. Пилигримы сбросили свои изодранные плащи – и в темноте блеснули обнаженные шпаги. Альфонсо понял, что попал в засаду. Но он был молод, силен и умел обращаться с оружием.

– Защищайся! – выхватывая шпагу, крикнул он. Однако не успел он дать эту команду, как кто-то уже ранил его в плечо и горячая кровь хлынула на расшитый золотом атласный камзол.

Альбанезе и оруженосец обнажили шпаги и отчаянно отбивались от нападавших, но те обладали численным преимуществом, а Альфонсо уже истекал кровью.

Вот и еще одна рана – на сей раз в бедро. Альфонсо со стоном упал на землю. Тотчас двое нападавших подхватили его под локти и поволокли к стоявшей неподалеку лошади. Альбанезе и оруженосец Альфонсо бросились вдогонку, зовя на помощь ватиканскую гвардию.

За оградой папской резиденции послышался чей-то громкий крик, а затем – топот бегущих ног.

– Сматываемся! – во все горло крикнул один из нападавших, и все они, повскакав на коней, умчались прочь, прежде чем появился первый папский гвардеец.

– На нас напали! – закричал Альбанезе. – Нужно срочно осмотреть нашего хозяина!

Вдвоем они подняли Альфонсо и с помощью гвардейцев отнесли его в папскую резиденцию.

– Моя супруга… – теряя сознание, прошептал Альфонсо. – Отнесите меня к моей супруге… только к ней, ни к кому другому…

Лукреция сидела у постели своего отца, а Санча заботливо поправляла подушки под его головой, когда в роскошную спальню Папы Римского внесли окровавленного Альфонсо.

Лукреция испустила вопль ужаса и вместе с Санчей бросилась на колени перед супругом, которого слуги осторожно положили на пол.

– Альфонсо… дорогой мой! – закричала Лукреция. Он задрожал и открыл глаза.

– Спаси меня, Лукреция, – прошептал он. – Не подпускай его ко мне…

Санча приказала слугам:

– Немедленно позовите лекарей. Пусть кто-нибудь из вас поможет нам донести его до постели. Да, принесите воды и жгуты. О, дорогой мой брат! Не бойся, мы спасем тебя.