Муля, не нервируй… Книга 4 (СИ) - Фонд А. - Страница 13

— И что? — я пытался переварить весь этот информационный ворох.

— Да что! — зло затянулась Белла, — Ромм вернулся, рассказал всё Фаине Георгиевне. Она долго плакала и страдала. Ведь это же основная сцена в фильме! Хотела даже в Москву ехать. Но по законам военного времени это было бы дезертирством. Да и к Большакову бы её просто так не пропустили бы, сразу бы на лубянку отправили.

— А как же она решила его убить?

— Да он через три дня сам в Ташкент приехал, — пояснила Белла. — Там у него командировка какая-то была. Потому что все же наши киношники и театралы в Ташкенте в то время были. Ты забыл разве?

Я кивнул, что, мол, не забыл.

— Ну вот Фаина Георгиевна наша записалась к нему на приём. Пришла в кабинет и с порога выдала, что сцена эта должна быть. Потому что человек в любой ситуации должен оставаться человеком, а какой он потом — белый или красный — это уже второе. Большаков что-то там начал ей возражать, и тогда она ему сказала, что если вы вырежете эту сцену, я вас лично убью! — Белла нервно хохотнула и покачала головой. — Мол, меня ничего не остановит!

— А он? — я смотрел на Беллу широко открытыми глазами, Раневская только что предстала передо мной в другой ипостаси.

— Сцену оставили, — криво усмехнулась Белла.

Глава 7

Мда. Информация оказалась из категории «очевидное-невероятное».

После разговора с Беллой я, не заходя к себе в комнату (чтобы не разговаривать с Дусей и не отвечать на её вопросы), вышел во двор. Надо было хорошенько всё обдумать.

А подумать было над чем.

Это что же получается. Во-первых, мой проект, который я хоть и сварганил по сути «на коленке», но это был полностью мой проект и на него я делал ставки (Козляткина — в замы к Большакову, себе — квартиру, Фаину Георгиевну — на главную роль). Так вот, теперь этот проект увели. Нагло так взяли и увели. Его больше нет. А значит все мои расчёты рухнули.

И теперь придётся либо заново выстраивать новый проект, либо возвращать этот.

На этот проект я уже вбухал кучу времени и ресурсов. Начинать новый? Не факт, что опять на предпоследнем этапе кто-нибудь ушлый не подсуетится и не отберёт его у меня. Нет, прощать такое не надо. Стоит один раз проявить доброту, как окружающие сочтут это за слабость и начнут потом постоянно отбирать результаты и ездить на тебе. А оно мне надо? Не надо. Поэтому остается единственный вариант — объявить священную войну и выжечь врагов напалмом. А свой проект вернуть.

Итак, что мы имеем и кто же мои враги?

Со слов Козляткина, проект отобрал некий Александров, Георгий Фёдорович. Насколько я понял по разговорам, он был Агитпропом, затем его перевели директором Института философии, но весь функционал у него остался, и даже больше. Он также продолжает писать разгромные статьи и к его мнению прислушиваются наверху. Кроме того, он — главный враг Большакова.

Теперь второе. Большаков рассказал о сложных взаимоотношениях с Раневской. Что подтвердила Белла. Мне до этого ни Большаков, ни Злая Фуфа ничего такого не рассказывали. А это плохо. Потому что иначе такие вот неизвестные мне, но острые моменты, могут разрушить всё. Конечно же, я не думаю, что Большаков бросился бы воевать с Александровым ради любой другой актрисы, которая была бы на месте Фаины Георгиевны. Но тут он вообще всё спустил на тормоза.

И главное, теперь нужда в Козляткине как бы и отпадает. И вполне возможно, что тот же Большаков особо торопиться утверждать его на своего зама не будет. А я должен Козляткину эту должность взамен финансирования Глориозову.

Кстати, какова роль Глориозова в этом всём? И ещё там вроде как Завадский суетился. Не они ли слили этот проект Александрову?

А ведь это всё меняет.

Итак, у меня сейчас несколько «ниточек», за которые я буду дёргать.

И начну я, пожалуй… с Капралова-Башинского.

Да-да, он давно вокруг меня вьётся и мечтает крепко задружиться. Ему мешал всё время Глориозов (его я прикормил финансированием ремонта театра и менять шило на мыло и начинать всё заново, особо не спешил. Но я держал Капралова-Башинского, как запасной вариант).

Поэтому, особо не раздумывая, я отправился прямиком в театр к Капралову-Башинскому. Заодно и посмотрю, что там, да как.

Ранее в его театре побывать мне не доводилось. Зато теперь представился удобный случай. Время было уже довольно позднее, но в театре по вечерам жизнь только начиналась. Так что я был практически на сто процентов уверен, что застану его там, не важно, репетиция идёт или премьера.

Театр Капралова-Башинского, который носил малоскромное название «Новое пространство», меня удивил. Начнём с того, что он представлял собой какое-то вытянутое полуподвальное помещение. Хоть оно было довольно большим. Но абсолютно никакой лепнины с позолотой и всего того, что присуще классическим театрам, не было.

Зато были строгие стены, выкрашенные синей масляной краской. На них висели белоснежные афиши в белоснежных же рамочках.

При входе стоял швейцар в белом кителе и эполетах, и с белым попугаем на плече.

Я ещё подумал, что хорошо, хоть не с пингвином.

При виде меня сей достойный служитель молча кивнул, и, ни слова не говоря, посторонился, пропуская меня внутрь. Какова его роль здесь, я так и не понял. Возможно, просто для аутентичности. Попугай же и вовсе меня проигнорировал, только покосился взглядом падшей женщины, и на этом всё.

— Иммануил Модестович! — навстречу мне уже бежал Капралов-Башинский, от усердия слишком крепко прижимая руки к необъятной груди. — Ну, наконец-то! Наконец-то вы к нам заглянули, Иммануил Модестович!

Он старательно демонстрировал счастье от созерцания такого дорогого гостя, как я.

Но мне в его игры играть было некогда. Поэтому я напустил на себя самый суровый вид и сказал:

— Доброго вечера, Орест Францевич. Премного извиняюсь, что без предупреждения, но я на пару минут. Поговорить надо.

— Да как же на пару минут? — закручинился Капралов-Башинский, старательно пряча облегчение в глазах, — прошу ко мне в кабинет, Иммануил Модестович. Прошу!

Я вспомнил, чем заканчивались походы «в кабинет» к Глориозову и отказался:

— Я не займу много времени. Задам просто пару вопросов. Можно и здесь, — я сухо кивнул на просторный вестибюль (если его так можно было назвать), в котором в это время, кроме нас, никого больше не было.

— А разве вы не хотите посмотреть нашу репетицию? — взгрустнул Капралов-Башинский.

Смотреть репетицию я не хотел. Но признаваться в отсутствии тяги к прекрасному было некамильфо, поэтому я вздохнул:

— Увы, в другой раз, Орест Францевич. Тороплюсь, понимаете ли. Завтра важное совещание в Комитете, нужно успеть доклад подготовить.

При слове «комитет» и «доклад» Капралов-Башинский чуть ли не вытянулся в струнку. Это он понимал прекрасно.

Вот и чудненько.

Мы вступили под сень вестибюля, и я начал допрос:

— Скажите, Орест Францевич, что вам известно о советско-югославском проекте?

Он неожиданности Капралов-Башинский, который семенил рядом со мной, стараясь попадать в ногу, сбился с шага и приуныл.

— Эммм… — заблеял он и с тревогой посмотрел на меня.

— Да вся театральная Москва об этом знает уже, — с подчёркнуто легкомысленным видом взмахнул рукой я, — мне интересно, что именно говорят в высших кругах, среди режиссёров…

— Ах, среди режиссёров, — испустил облегчённый вздох Капралов-Башинский, — да много чего говорят…

— А всё-таки? И кто метит в этот проект? — прищурился я и, чтобы смягчить формулировку, добавил, — на ваш профессиональный взгляд, конечно же. Я потому к вам и пришел, что у вас есть чутьё на всё это…

От похвалы Капралов-Башинский чуть зарделся и я, чтобы дополнительно мотивировать его на откровенность, добавил:

— Разумеется всё останется между нами.

— А финансирование нашего ремонта… — нагло пискнул ушлый режиссёришка.

— … будет после того, как я разберусь с этим проектом, — почти искренне заверил его я.