Муля, не нервируй… Книга 4 (СИ) - Фонд А. - Страница 11

Я вошел в кабинет. Он был уже пуст. Коллеги, воспользовавшись моим отсутствием, свалили домой чуть пораньше (не думали, что я вернусь за десять минут до конца рабочего дня).

Но я был этому только рад. Мне теперь никто не мешал.

В кабинет Козляткина я всё ещё так и не перебрался.

Упёрся, что пока ордера не будет — я останусь на своём старом месте.

Поэтому плюхнулся за свой стол, вытащил из ящика стопку писчей бумаги (почему-то люблю писать именно на сероватой бумаге) и начал делать наброски.

Не успел я заполнить и половину листа, как в дверь без стука распахнулась, и в кабинет буквально ворвался Козляткин.

Лицо его было багрово-красным, перекошенным. Губы дрожали.

— Что случилось? — забеспокоился я.

— Муля! — воскликнул Сидор Петрович, тщетно пытаясь взять себя в руки, — Всё пропало!

—?

— Наш проект отобрали, Муля! Советско-югославский! И передали другим исполнителям!

Глава 6

Мне захотелось от души выругаться.

Не то, чтобы я не допускал такой вероятности развития событий, но ведь не столь нагло же! Мы ещё даже Сталину эту идею не донесли, а её уже отобрали. И вот мне даже интересно стало, кто это столь могущественный, что даже сам Большаков спасовал и не смог проект отстоять? Насколько я понимаю, для него этот проект тоже имел важное значение.

Иначе квартиру бы мне за просто так не дали бы.

И вот теперь ещё вопрос: если проекта у нас не будет, то надобность во мне отпадает, и я стопроцентно останусь без квартиры.

Я нахмурился. Не люблю, когда ломают мои планы. Причём столь нагло и примитивно.

— Сидор Петрович, расскажите подробно, — хмуро потребовал я.

Козляткина изрядно потряхивало. Но всё же он начал рассказывать.

И чем дальше он рассказывал, тем больше я хмурился.

Всё было не просто плохо. А очень плохо.

— Это Александров, — тихо пояснил Козляткин.

— Александров? — у меня от удивления аж глаза на лоб полезли. — Да ладно! Я же с ним пару раз пересекался — нормальный он человек. С виду так вообще очень порядочный и даже приличный. Так, по крайней мере, мне показалось. А его жена, Любовь Орлова, так вообще подруга и Фаины Георгиевны, и Рины Васильевны.

— Не тот Александров, — мрачно покачал головой Козляткин. — Не режиссёр, а Агитпроп.

— Что за Агитпроп? — не понял я.

Козляткин посмотрел на меня, как на умалишённого, пожевал губами, затем очень тихо, на грани слышимости, выдавил:

— Георгий Александров. Георгий Фёдорович Александров.

Для меня это имя ничего не значило. Хотя что-то эдакое смутное, тревожное, всплывало. Но столь неясное, что уловить мысль я всё никак не мог.

Ну, да бог с нею.

У меня сейчас на повестке стоят самое важное — проект.

— И что, Иван Григорьевич ничего сделать не мог? — недоверчиво поморщился я, — Не верю.

— Вот сам у него и спроси, — прошипел Козляткин и с недовольным видом отвернулся.

Судя по его лицу, он уже распрощался и с должностью зама, и со всеми остальными чаяниями и надеждами.

— И расспрошу, — сердито буркнул я и отправился прямиком к Большакову.

В приёмной, как обычно, восседала суровая и неизменная Изольда Мстиславовна. И, как обычно, зябко куталась в многочисленные шали и палантины. На лбу её залегала складка, стёкла очков неприступно поблёскивали.

Однако, при виде меня она расцвела:

— Муленька! — её глазки свозь толстые стёкла роговых очков умильно заблестели, — ты представляешь, наш кориантес дал уже одну псевдобульбу! Осталось дождаться ещё две и можно будет отсаживать!

Она говорила «наш кориантес». Намекая на то, что хоть я его ей и подарил, но подарок этот с её точки зрения был слишком ценным, чтобы она могла его полностью принять.

— А цветёт уже? — придав своему голосу тревожные нотки, участливо спросил я (хотя на самом деле мне было абсолютно плевать).

— Ещё нет, — печально вздохнула старушка и закручинилась, — боюсь, что нескоро это будет.

Она обрушила на меня поток информации, начиная от того, сколько раз она подкармливает, поливает и лелеет эту ерунду, и заканчивая надеждами, что вот стоит только пересадить кориантес в какой-то особый горшок, и сразу всё наладится.

Я посокрушался, что нужный горшок всё никак не привезут из Жмеринки (странно, почему именно оттуда?). Выразил надежду, что скоро вся Москва заколосится кориантесами, сильнее даже, чем в Колумбии, а имя Изольды Мстиславовны навеки впишут в Летопись славных граждан столицы (очевидно, сразу после Минина и Пожарского).

— А ты собственно говоря, зачем к Ивану Григорьевичу? — через полчаса спохватилась старушка-секретарь.

Я не стал скрывать причину своего визита и чистосердечно рассказал всё, о чём мне поведал Козляткин.

— Ох, не лез бы ты туда, Муленька, — пошамкала морщинистыми губами Изольда Мстиславовна. — Александров — страшный человек. Держись от него подальше, я тебя прошу.

Предупреждению моей ботанической соратницы я, конечно же, внял, но нужно было выяснить всё из первых уст. Поэтому к Большакову я таки был намерен прорваться.

— Ладно, иди, — вздохнула Изольда Мстиславовна и, кажется, перекрестила меня в спину.

Большаков сидел за столом и что-то сердито подсчитывал на самых обычных деревянных счётах. Костяшки метались туда-сюда и только громко щёлкали.

— Здравствуйте! — скромно сказал я.

Хозяин кабинета не ответил. Пощёлкал ещё пару раз и только потом изволил поднять на меня суровый взор.

— Вроде я тебя не вызывал, Бубнов, — неприязненно сказал он.

— Вопрос крайней важности, — решительно ответил я. — Я займу у вас буквально минуточку.

Большаков нахмурился и не ответил ничего. Сесть он мне не предложил, и я стоял посреди кабинета почти навытяжку.

— Мне сказали, что советско-югославский проект у нас отобрали, — пошел ва-банк я.

— Языки бы им поотрывать, — прорычал Большаков и стукнул кулаком по столу, аж счёты подпрыгнули и задребезжали, — Меньше надо было всем растрепать!

Я немного подождал, пока он выпустит пар, затем спокойно сказал:

— А вы можете рассказать подробности?

— Что-о-о⁈ — чуть не подскочил Большаков, — ты кем себя возомнил, Бубнов⁈

— Членом вашей команды, которая работает на результат, — чётко и ёмко ответил я, — узнав о проблеме, хочу выяснить подробности, чтобы попытаться с помощью мозгового штурма найти решение и вернуть проект обратно!

Но Большаков мою браваду не оценил. Он зло прищурился и процедил:

— Вон отсюда!

Но я уже закусил удила, раз всё рухнуло. Если я остаюсь без квартиры и остального, то делать мне в Комитете больше нечего. Фаине Георгиевне я всё равно больше помочь не смогу. Остается единственный вариант — мириться с Адияковым, брать его фамилию и ехать в Якутию. А дальше, года через два-три, когда страсти поутихнут, будет видно. Поэтому, имея «запасной вариант», гнева начальства я не боялся совершенно. И спокойно сказал:

— Кричать на меня не надо, Иван Григорьевич. Я вам, вроде как, ничего плохого не сделал. Наоборот, пришел помочь найти выход. А вы со мной, как с собакой общаетесь. Хотя нет, на своего пса вы так не кричите.

Лицо у Большакова от моих слов ещё больше вытянулось, и он изумлённо сказал:

— Ты меня не понял, Бубнов?

— Я хочу услышать ответ, — продолжил настаивать я, — этот проект разработал я, вложил в него много труда. И я имею право узнать, что произошло!

— Я тебя уволю! — заскрежетал зубами Большаков.

— Я и сам сейчас выйду отсюда и напишу заявление об увольнении! — резко ответил я. — Работать с человеком, который даже не может отстоять простой проект на первых этапах — глупо!

Большаков побагровел и тихо сказал:

— Ты знаешь, что я за такие слова могу тебе сделать, Бубнов?

— Да мне всё равно, — усмехнулся я и мстительно добавил, — тем более, если это единственное, что вы можете сделать.

Большаков на миг прикрыл глаза, словно собираясь с силами, затем посмотрел на меня нечитаемым взглядом и процедил: