Магнат. Люди войны (СИ) - "Д. Н. Замполит" - Страница 10

Крезен его понимал — страдания физические дополнялись моральными. После на редкость бестолкового мятежа Санхурхо военный министр, он же премьер Асанья, перешерстил армию. Нелояльных офицеров увольняли «за неуважение к республике», Легион урезали вчетверо, до восьми бандер. И если майор Баррон, тоже попавший под сокращение, мог вернуться в родовое имение и жить на доходы с него, то Ромералесу, выходцу из низов, грозила невеселая перспектива снова ковыряться в земле и получать небольшую пенсию.

Но, черт побери, сколько можно ныть? И как темперамент капитана совмещает беззаветное упорство в бою и полный упадок духа в непривычной ситуации? В конце концов, стисни зубы и прими удар судьбы по-мужски!

Михаил и сам мог бы поныть не хуже — его выперли с такого уютного места как раз в тот момент, когда наконец-то дела с местными контрабандистами пошли в гору. С местным криминалом он связался давно и даже рискнул вложить свои деньги, но они еле-еле отбились, пришлось взяться за старое. Конкурентов он перестрелял из трофейной рифской винтовки, и власти решили, что это разборки между испанскими колонистами и бедуинами. Его партнеры за несколько месяцев прибрали осиротевшие бизнесы, и Крезен уже предвкушал будущие прибыли, но тут Санхурхо устроил свой нелепый мятеж.

Африканскую армию лихорадило, имевших связи вместо увольнения переводили в захолустные гарнизоны, не имевших выставляли на улицу. Когда волна сокращений добралась до советников, полковник Халяпин отстоял только членов РОВС и не стал вступаться за «пришлого» Крезена. Как говорится, в чужом пиру похмелье. Хорошо хоть без финансовых потерь, а в идеале с дивидендами от контрабанды. Но серьезных надежд на это нет — из Мелильи его попросили на выход, а издалека плотно контролировать партнеров невозможно. Так что оснований для нытья у Михаила побольше, чем у Ромералеса, ведь советникам пенсии не положено.

Во всей неизвестности только один просвет — письмо от Баррона, которого выперли в числе первых (а вот не надо было сразу заявлять о поддержке Санхурхо!). Майор приглашал Крезена при случае заехать к нему в Хирону и намекал на некоторые перспективы дальнейшей службы.

Впереди показался испанский берег, по мере приближения к причалам Альхесираса настроение Ромералеса с упадка менялось на воодушевление — его родной город находился всего в трех часах езды, капитану предстояла встреча с семьей. Километрах в пяти справа по курсу вставала скала Гибралтара, и Ромералес не преминул выдать несколько проклятий в адрес безбожных инглезов, захвативших исконную испанскую землю.

Дорога из порта на привокзальную площадь, где они собирались найти попутную машину, была густо оклеена листовками разных партий, но чаще всего попадались на глаза наиболее свежие призывы CNT к забастовке, что вызвало очередной поток проклятий Ромералеса, на этот раз анархистам.

Из небольшого здания вокзала, украшенного часами на стеклянном фасаде пассажа, выбегала строиться рота Штурмовой гвардии, только что доставленная на поезде. Рослые бойцы в синей униформе с веселыми криками толкались и равнялись на площади, сверкая серебряными вензелями на петлицах. В толкотне офицер уронил широкую и плоскую, как блин, фуражку и она покатилась под взрывы хохота. Но через секунду беглянку поймали, водрузили на голову командира, в шеренгах поправили кобуры, дубинки, пилотки и под четкое «равняйсь-смирно-направо-марш» утопали к ожидавшим грузовикам. Следом протащили ротное имущество.

Из-за гвардейцев искать машину пришлось долго, но часа через три Крезен и дерганный от нетерпения Ромералес въезжали в Касос-Вьехос.

Городок (или большая деревня) лежал у подножия крутого холма, по склонам которого змеей вилась тропка к руинам мавританской башни на вершине. Мощеные камнем узкие извилистые улочки, беленые домики с балкончиками, микроскопический скверик между старинной церковью и алькальдией — таких тысячи по всей Испании.

Хозяйство Ромералесов, с поправкой на географию, живо напомнили Крезену виденные богатые подворья справных казаков на Кубани, Михаилу даже пришел в голову эпитет «кулацкое».

Дом в три этажа, каменная ограда вокруг построек, ржание двух или трех лошадей в конюшне, крепкие двери, цветнички на окнах — все это он успел оценить, пока отец Ромералеса, кряжистый седой мужик, обнимался с сыном.

Следом наступила очередь плачущей матери, потом братьев с женами и напоследок выводка племянников и племянниц.

Но родители действительно порадовались не только сыну, но и сослуживцу, мать приступила к колдовству у плиты, откуда поплыли умопомрачительные запахи, а обе невестки выставляли на скатерть бесчисленные тарелки и миски.

Впервые на памяти Крезена за стол в Испании сели после краткой молитвы, обращенной к потемневшему резному распятию на стене. А дальше закуски-тапас и тушеный в красном вине бычий хвост таяли во рту, а домашнее вино окончательно привело Михаила в добродушное состояние.

Он с удовольствие провел рукой по тяжелой столешнице, выпиленной из дуба патриархом рода лет сто тому назад. И чего Ромералес жаловался? Вместительный дом, двор с десятком пристроек, большая семья — отец, мать, двое братьев с женами и детьми… Не бедствуют, одежда чистая, не латаная, еды много, есть патефон и несколько десятков пластинок.

Живи да радуйся.

В сердце остро ударило сожаление, что у него своего дома нет, потом вспомнились убитые в Армавире родители, и Крезен до хруста стиснул челюсти, чтобы не заскрежетать зубами.

А Ромералес, размахивая руками, рассказывал семейству, какой отчаянный парень этот ruso, а Михаилу — какая отличная охота на холмах Куэва-дель-Пинталь, и даже вынес похвастаться какую-то особенную двустволку.

Стук в дверь прозвучал неожиданно, на пороге, сжимая в руках старенькую шляпу, появилась почти точная копия хозяина дома. Только морщины порезче, рубаха и меховая безрукавка заношены, башмаки чиненые-перечиненые и вместо сытой уверенности — настороженное подобострастие.

— Сыночек ваш приехал, дон Ромералес? Вот радость-то! Даже не знаю, как теперь с моими новостями…

— Говори, Гонсало, не тяни!

— Шестипалый вернулся…

Капитан Ромералес захлопнул рот и потянулся за вином.

— Привез газет и собирает своих, из федерации…

— Спасибо, Гонсало, — протянул стакан глава семейства, — на-ко, выпей за моего сына!

Арендатор поклонился, отсалютовал, выпил не отрываясь и откланялся, шляпой прижимая к груди лепешки и сыр, которые ему всучила хозяйка.

Михаил тем временем разглядывал старое ружье с искусной гравировкой по металлу и затейливой резьбой по ложу. А когда попытался отложить его в сторону, старший Ромералес сумрачно заметил:

— Не убирай далеко, может пригодиться.

— Для охоты?

— Если бы! По всей Андалусии волнения, того и гляди, полыхнет.

— Мы видели на вокзале штурмовую гвардию, целую роту.

— «Синих» на всю округу не хватит.

Капитан Ромералес тоже хлопнул стакан вина, покатал желваки на скулах, но все-таки спросил отца:

— Шестипалый все по-прежнему с анархистами?

— Дружок твой Маноло? Как видишь, таскает их книжонки и мутит воду.

— ¡Mierda!

— Точно.

Слухи о всеобщей забастовке просачивались в прессу уже больше месяца, начавшись с требований железнодорожников повысить зарплату. Михаил даже не обратил внимания на эти сообщения, профсоюзы всегда что-то требовали, голосовали, отменяли решения — так и тут, съезд CNT в Мадриде от забастовки отказался. А на местах вон как…

Пока укладывались спать, капитан честил на все корки Маноло Шестипалого, своего друга детства. В школе они были не разлей вода, хотя семья приятеля батрачила на зажиточных Ромералесов, но затем их пути разошлись.

Особенно Маноло обидело что Ромералес по воле отца поступил в военное училище, он даже попытался доказать будущему капитану, что армия есть враг народа и паразит на теле нации. Горячий спор естественным образом перешел в драку, на том дружба и закончилась.