Ненормальный практик 3 (СИ) - "Извращённый отшельник" - Страница 1

Ненормальный практик 3

Глава 1

Шесть дней. Ровно шесть дней катафалка на колёсах тащится на север, увозя меня, да десяток душ в местный филиал ада с поэтичным названием «Чёрный Лебедь».

Как дорога? Ну, сложно ту назвать «дорогой». Скорее, направление. Колея, пробитая в снегу, уходящая всё дальше от цивилизации. Повозку трясёт, вся скрипит, но, падлюка, ползет исправно. Сидишь на прелой соломе, задница отмерзает, руки в кандалах ноют, а единственное развлечение — считать выбоины или наблюдать за соседями по клетке. Компания, конечно, подобралась прям «цвет нации». Убийцы, воры, дезертиры, политические деятели и я — герой-любовник, спаситель шпионов. В общей сумме семь повозок, набитых зеками.

Едем уже шесть суток. Шесть одинаковых, серых, холодных дней. Рано утром — подъём пинками конвоя. Потом — шесть часов тряски в этом ящике. Остановка на «обед» — миска тёплой жижи, которую острословы называют баландой. На вкус точь размоченные опилки с лёгким привкусом безысходности. Но есть надо. Тело требует топлива, даже паршивого. Потом опять тряска до позднего вечера. «Ночлег» — отдельная песня. Температура падает на десяток градусов ниже. Холод пронизывает всё. Спишь вполглаза, прижавшись к таким же бедолагам ради тепла, и слушаешь, как ветер воет похоронные марши. Романтика, блин. Хорошо, что я не жмусь. Духовное ядро позволяет находиться без вреда здоровью на холоде. Да и привык ещё в прошлой жизни к экстремальным условиям. Что до тела — тоже свыкается по-немногу и становится сильнее.

Вообще, поначалу всё было сносно, да. Но с каждым днём путешествия на Север становилось только холоднее. Воздух более колкий, более злой. Дышишь — будто битое стекло глотаешь. Многие зеки то и дело растирали пальцы на ногах и руках, иначе отморозили бы. Конвоиры тоже мёрзли, кутались в тулупы, но им хоть двигаться можно было. Нам же — сиди и превращайся в ледяную статуэтку.

На третий день игра в «заморозь заключённого» дала первые плоды. В соседнем обозе трое не проснулись утром. Просто замёрзли насмерть во сне. Тихо, буднично. Их тела вытащили, бросили в сугроб у дороги, как мешки с мусором, и поехали дальше. Никто даже бровью не повёл. Ни конвоиры, ни остальные зэки. Ценность человеческой жизни в этих краях стремится к нулю, особенно если ты в кандалах.

Видимо, данная демонстрация произвела впечатление. В следующую ночь четверо самых отчаянных, уже из другой повозки, решили попытать счастья. Пока конвоиры грелись у костра, выбрались и рванули в лес. Далеко не убежали. Через полчаса их приволокли обратно. Двоих — уже трупами, с дырками. Двух оставшихся, избитых до полусмерти, швырнули обратно в повозку. Прямо к самым отбитым уркаганам, которые тут же принялись «воспитывать» беглецов. Конвоиры даже не вмешались. И тех убили свои же.

Но после этого случая всем выдали одеяла. Видать, испугались, что количество заключенных резко сокращается. Некем будет войско пополнять. В общем, больше о своих шкурах забеспокоились чем наших.

Так и продолжилось путешествие.

Большую часть времени я сидел в своём углу, наблюдая. Испытывал ли жалость к беглецам? Нет. Сочувствие? Пожалуй, тоже нет. Они — глупцы. Бежать зимой, на Севере, без еды, без тёплой одежды, со стражей на хвосте? Разве не самоубийство? Они просто выбрали способ умереть чуть быстрее, чем от холода или в штрафбате. Их право.

Сам я вёл себя спокойно. Не лез в драки, не жаловался, молча ел баланду, молча наблюдал. За конвоирами — их сменами, привычками, уровнем бдительности. За зэками — кто лидер, кто шестёрка. Собирал информацию. Скорее больше от того что нечем было заняться. Да и какой смысл ныть или бунтовать? Нет. Наоборот, я еду в место, где смогу убивать и становиться сильнее. Разве не идеально?

Седьмой день пути в этом скотовозе.

За окном… если дырку в досках можно так назвать, всё тот же унылый пейзаж — заснеженные ели, сугробы по пояс, да свинцовое небо, готовое вот-вот разродиться очередной порцией колючего снега. Холод пробирал уже не до костей, а до самой души.

В нашей персональной камере на колёсах ехало семеро, не считая меня. За неделю пути народ, естественно, успел перезнакомиться, сколотить временные альянсы и даже, прости господи, подружиться. Ну, или сделать вид. Дружба здесь — понятие относительное, как и совесть. Сегодня делите последнюю корку хлеба, а завтра один из вас придушит другого за лишнюю тряпку. Стандарт тюремного жанра, универсальный для всех миров.

Компашка подобралась разношёрстная. Был тут бывший охранник таверны по имени Степан — здоровенный детина с туповатым рылом, попавший сюда то ли за перепалку, то ли за пьяную драку с офицером. Рядом с ним — карманник Митька, с бегающими тёмными глазками и вечной полуулыбкой на хитрой физиономии. Без умолку травил байки о своих «подвигах» на питерских улицах, привирая процентов на девяносто. Ещё был мрачный мужик неопределённого возраста, с прыщавыми щеками и пустыми глазами — убийца, отбывавший пожизненное, но решивший «искупить вину кровью». Звали его то ли Фрол, то ли Егор — он представлялся по-разному. Чокнутый малёха. Четвёртый — бывший купец Захар, пузатый, обрюзгший, попавшийся на махинациях с казёнными поставками. Постоянно хныкал, жаловался на холод, голод и несправедливость судьбы. Ну и ещё тройка, которые сидели тихо, особо не разговаривая.

Ко мне больше не лезли. Ещё в самом начале пути, на второй день, охранник Степан — решил «проверить молодого». Подошёл, начал быковать, что-то там про «петушиный угол» и «правила жизни». Я тогда просто посмотрел на него. Не зло, не угрожающе. Просто посмотрел взглядом человека, что видел вещи похуже пьяного тупицы и знает сотню способов убить его голыми руками за пару секунд. Видимо, что-то такое он в моих глазах и прочитал. Потому как заткнулся на полуслове, побледнел, пробормотал что-то невнятное и отвалил. С тех пор ко мне никто не лез. Пару раз Митька и Захар пытались завязать разговор — из любопытства или просто от скуки, черт знает, но я отвечал односложно, не поддерживая беседу. «Да», «нет», «не знаю». Друзья мне здесь не нужны. Союзники? Возможно, но только по необходимости. А болтать по душам? Не по мне такое. Лучше помедитировать.

Вот и сейчас они что-то там тёрли между собой, пытаясь перекричать скрип колёс и завывание ветра.

— Да когда ж приедем-то, мать их⁈ — ныл купец Захар, кутаясь в рваную телогрейку. — Седьмой день уже! Замёрзнем к чертям собачьим!

— А ты думал, на курорт везут? — хмыкнул Митька, ловко сворачивая самокрутку из припрятанной дряни, которую громко обозвал табаком. — «Чёрный Лебедь», папаша! Теплее уже не будет, зуб даю! Говорят, медведи белые там строем ходят и водку из самовара пьют, шоб не замерзла!

— Брехня, — буркнул убийца Фрол-Егор. — Нет там ни хрена. Только снег, лёд и смерть.

— Ох, мне бы сейчас… — мечтательно протянул Степан, глядя в потолок. — В «Золотой Якорь»… там девки… пиво рекой… эх! А потом морду кому-нибудь набить… хорошо!

— Во-во! — подхватил Митька. — Я как-то раз, на Невском, такую фифу обчистил! У неё в ридикюле, прикиньте, не только кошель тугой, а ещё! Флакончик французских духов и… кружевные панталоны! Запасные, видать! Я те панталоны потом за бутылку водки толкнул!

— Идиот, — снова буркнул Фрол-Егор. — Духи надо было толкать. Дороже стоят.

— Да что вы всё о бабках, да о бабах! — взвыл Захар. — Жрать охота! До смерти! Вчерашняя баланда… да разве ж это еда⁈ Вот у меня в трактире… поросёнок молочный с хреном, да под рюмочку анисовой…

Сижу и слушаю этот незамысловатый трёп. Обычные разговоры людей, лишённых будущего и пытающихся согреться воспоминаниями. Каждый цеплялся за какую-то свою иллюзию: Митька — за воровскую удаль, Степан — за пьяный разгул, Захар — за сытую купеческую жизнь. Только убийца ничего такого не припоминал.

Мне же всё равно. Пусть болтают. Пусть вспоминают. Ноют. Их судьба меня не касается.