Воронцов. Перезагрузка (СИ) - Тарасов Ник - Страница 14

Пока Митяй охотился за перьями, я принялся осматривать наши рыболовные творения. Удочки получились, прямо скажем, своеобразные — но для наших целей вполне сгодятся. Наверное. Главное, чтоб не подвели в решающий момент.

Вернулся Митяй, держа в руках несколько крупных куриных перьев, слегка взъерошенных, но вполне подходящих для поплавков.

— Вот, нашёл самые что ни на есть лучшие, — доложил он, протягивая мне свою добычу.

В итоге, срезав с перышек пух, я стал привязывать эти, так называемые будущие поплавки, к плетёнке. Поймал себя на мысли, что пальцы начинают лучше меня слушаться — видать привыкаю к телу.

Это был как финальный аккорд в квесте «сделай удочку своими руками из подручных материалов». Ну что ж, получилось вполне себе нормально, даже симпатично, можно сказать.

И тут Митяй, краснея как маков цвет, признался:

— Я это… перья-то у старосты на курятнике…— На живую выдрал, что ли? — я аж поперхнулся от неожиданности.

— Да нет, нашёл, — поспешил успокоить он, — но я ж без спроса…

— Ой, ладно, тебе не убудет, — махнул я рукой. — Игнат Силыч не обеднеет от пары перьев.

В итоге собранные удочки напоминали арт-объект сумасшедшего рыбака или экспонат музея народного творчества.— но именно в этом была их особая прелесть. Мы убрали их в сарай и стали дожидаться мужиков, которые должны были уже прийти для ремонта дома.

Время тянулось медленно. Митяй то и дело поглядывал на дорогу, я же пытался мысленно составить план работ, так как дом действительно требовал серьёзного ремонта.

К вечеру, когда солнце уже клонилось к лесу, окрашивая небо в медные и золотистые тона, ко мне во двор явились мужики — не все, человек пять, но с топорами да пилами, как я просил. Шли они неспешно, переговариваясь между собой вполголоса, то и дело поглядывая на мой дом оценивающими взглядами.

Староста Игнат Силыч шёл позади, скрестив руки на груди, будто ждал некоего провала моей затеи. Его взгляд скользнул по теплице, и я поймал едва заметную усмешку — мол, барская причуда, ничё, скоро само рассосётся. Видно было, что он относится к моим начинаниям с изрядной долей скепсиса, что, впрочем, было вполне понятно.

— Ну что, боярин, — начал он, остановившись посреди двора и оглядывая строение. — Куда прикажете силы приложить? Двери чинить? Или крышу латать?

— И крышу тоже, — ответил я твёрдо, указывая на прорехи в соломе, через которые виднелось потемневшее от времени дерево. — Да и сперва стены осмотрите — бревна подгнили вон у угла. А после ставни, да, дверь нужно тоже поправить, открывается так, что на всю деревню слышно.

Мужики закивали, быстро распределив между собой задачи. Один, самый ловкий, полез на крышу, цепляясь за стропила с ловкостью белки. Двое других принялись выстукивать стены, выискивая трухлявые и подгнившие участки — звук получался то звонкий, то глухой, выдавая состояние древесины. Игнат остался внизу, наблюдая за работой и прикидывая, что делать с покосившейся дверью да ставнями, которые держались больше по привычке, чем по прочности креплений.

— Эй, Егор Андреевич! — окликнул меня рыжий мужик с крыши, и как он только так быстро наверх забрался. — Тут у вас стропила шатаются, как пьяный на масленицу! Гляди, зимой под тяжестью снега рухнет!

— Меняй, — бросил я, не задумываясь. — Что нужно — бери из сарая. А вон в куче доски лежат, выбирай те, что покрепче.

Он замер, переглянувшись с остальными мужиками — видимо, привыкли, что барское добро это табу, к которому без особого разрешения лучше не прикасаться. Но после моих настойчивых кивков спустился за досками, которые натаскал Митяй с покосившегося дома. При этом бормотал себе под нос:

— Ишь, барин-то наш щедрый какой… может, с перепоя?

Я лишь головой покивал, никак не прокомментировав это замечание. Пусть думают что хотят — главное, чтобы работа спорилась.

И работа действительно закипела. Стук топоров, визг пилы, приглушённые переговоры мужиков — двор наполнился звуками созидания. Митяй крутился между мужиками, то подавая инструменты, то просто подставляя плечо там, где нужна была помощь.

До ночи дом, пусть не кардинально, но преобразился. Ставни стали плотно прикрываться — их смазали жиром, чтобы петли не скрипели и действительно защищали от ветра. Щели законопатили мхом, который Митяй натаскал из леса. Запах струганной древесины смешался с дымком из печи — Митяй растопил её, сказав, что сырость нужно выгнать из дома.

Крыша больше не напоминала решето — новые доски легли ровно, соломенная кровля была подправлена, местами заменена и укреплена. При чем мужики, не спрашивая старосту, брали солому именно из его стога, из которого мы не так давно наполняли с Митяем матрасы. Дверь тоже поправили и она не грозила упасть в любой момент.

Ветер гулял по чердаку под обновлённой крышей и теперь это был не свист сквозняков, а мягкое, почти уютное дыхание дома. Я почему-то думал о теплице, о тех семенах, которые мы посадили. Наверное, через неделю должны взойти уже первые ростки.

Сумерки опустились на Уваровку, будто старуха накрыла деревню выцветшим платком. Тени от изб вытянулись до самого леса, словно чёрные пальцы, тянущиеся к зарослям ольхи и берёзы. Воздух стал гуще, насыщеннее — вечерняя прохлада смешивалась с дымком из печных труб, создавая особую атмосферу покоя и умиротворения.

К нашему двору подошли несколько жён мужиков, которые трудились у меня в избе. Пришли не просто так — с горшками, укутанными в домотканые полотенца, с плетёными корзинами, из которых выглядывали краешки каравая.

Запах ударил в нос раньше, чем я разглядел, что там было в горшках. Дымчатый аромат тушёной репы, смешанный с луком и какими-то незнакомыми травами. Дух ржаного хлеба, ещё тёплого, с хрустящей корочкой. Сладковатый пар от печёной свёклы, который заставил слюнки потечь непроизвольно. А ещё что-то мясное — наверное, солонина или сало, томлённое в русской печи до золотистой корочки.

— Боярин, мы тут ужин принесли. Милости просим! — застенчиво улыбнулась дородная женщина окрасившись в легкий румянец.

Она ловко расставляла глиняные миски на грубом столе, который мужики сколотили из остатков досок.

— Харчи-то простые, не барские, но от души, — добавила она, не поднимая глаз.

Мужики уже закончили работы и толпились вокруг, переминаясь с ноги на ногу. Видать, ждали приглашения от меня. Усталость читалась в их позах — опущенные плечи, медленные движения, но в глазах была какая-то особая теплота. Они смотрели на накрытый стол с тихим удовлетворением людей, которые знают цену честному труду и простой еде.

Я потянулся к ближайшему пеньку, чтобы присесть, но дружный ропот мужиков меня остановил:

— Куда же вы, Егор Андреевич? Главу стола покидать негоже!

Меня чуть ли не силком усадили на пенёк из берёзы, обёрнутый вышитым рушником. Рушник был явно праздничный — с красными петухами и зелёными листьями, вышитыми какой-то хозяюшкой. Сиденье оказалось твёрже судьбы того Егора-дебошира, в теле которого я сейчас был, но что-то в этой простой церемонии тронуло до глубины души.

Ужин разливали в глиняные миски и деревянные чашки с затёртыми краями. Густая похлебка в мисках поблёскивала жиром с кусочков мяса и сала, с плавающими кружочками морковки и довершением этого шедевра кулинарии был чёрный ржаной хлеб, поломаный на куски. Запах поднимался паром, щекотал ноздри, заставлял желудок урчать от предвкушения.

Первый глоток обжёг язык, но буквально через секунду пустил по жилам тепло, как после глотка доброго коньяка. Похлёбка была гуще, чем казалась — насыщенная, с устойчивым мясным привкусом и лесными травами. Хлеб — грубый, но с особым ароматом ржи и дрожжей, который не спутаешь ни с чем.

Ели молча, лишь изредка переглядываясь. Деревянные ложки мерно постукивали о глиняные края мисок. Где-то вдалеке мычала корова, а из леса доносилось уханье филина. Простые звуки простой жизни, но в них была какая-то первозданная гармония, которой так не хватало в городской суете в прошлой жизни.