Инженер Петра Великого 3 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 50

Магницкий бывало засядет в своей каморке. Он с головой ушел в эту свою баллистику для СМ-1, в сопромат для новых стволов, в термодинамику горения наших порохов. Я его подкармливал идеями из будущего, как мог, на пальцах объяснял принципы, которые ему, человеку XVIII века, были пока не ведомы. А он, своей гениальной головой, все это переваривал, облекал в понятные ему формулы и расчеты, прилаживая к нашим реалиям. Иногда выскочит из своей «кельи» — взъерошенный, глаза горят, в руках листки, мелко исписанные, — и давай сбивчиво тараторить, с таким азартом, как можно профиль нареза подправить, чтобы кучность била лучше, или как шаг пружины в затворе оптимизировать, чтобы механизм плавнее ходил. Я думал: вот он, наш русский Леонардо, только не по части живописи, а по точным наукам. Его неуемная энергия и пытливость ума заражали и меня, и всех, кто оказывался рядом. Он из той породы людей, что прогресс двигают, сами того до конца не осознавая.

Федька с Гришкой тоже без дела не сидели. Они на себя всю канитель с бездымным порохом для СМ-0.1 взвалили. Их упорство, плюс мои подсказки, да и собственная смекалка, наконец-то дали результат, которого мы так ждали. Сколько они там шишек набили, сколько опасных опытов переделали — страшно вспомнить. Но в итоге подобрали-таки стабильную рецептуру, и, что еще важнее, отладили технологию уменьшенных навесок. Теперь наши СМ-0.1 перестали быть русской рулеткой — бахнет или не бахнет. Стволы из той стали, что у нас была, перестало раздувать после каждого второго выстрела, затворы не клинило так часто. Армия начала получать это оружие все больше и больше. Рядом с Игнатовским строилась отдельная сборочная линия по массовой сборке оружия. Я регулярно читал донесения с фронта: солдаты на «бездымки» не могли нарадоваться. Скорострельность выше, дыма нет, который позицию выдает и целиться мешает, кучность лучше — все это давало нашим серьезный козырь против шведа. И каждый раз, читая эти строчки, я чувствовал, как внутри что-то теплое разливается. Не зря, все это было не зря. Каждый спасенный русский солдат, каждая выигранная заварушка благодаря этому оружию — и моя маленькая победа.

А вот главная моя головная боль и одновременно главная надежда — винтовка СМ-1 — двигалась вперед со скрипом. Основная загвоздка, почти непреодолимая на данном этапе, была в стали. Та сталь, которую мы могли получить со всеми моими примочками и ухищрениями, все равно не держала тех адских нагрузок, которые требовались для нормальной магазинной винтовки под мощный патрон с бездымным порохом. Кричный способ, пудлингование в моем кустарном исполнении — это все было, как мертвому припарка. Стволы из такой стали после нескольких десятков, а иногда, если уж совсем повезет с плавкой и ковкой, начинали «плыть», теряли свою геометрию, нарезы слизывало, а то и вовсе рвало к чертям, хорошо хоть пока без жертв. Но даже эти «десятки выстрелов» были настоящим чудом. Еще год назад о таком и мечтать не приходилось. Я, не брезгуя черной работой, стоял у горна до седьмого пота, колдовал с присадками, с режимами ковки и закалки, с отпуском. Я выжимал из памяти все, что знал из своей прошлой жизни, пытался объяснить основы легирования, рассказать, как углерод, марганец или кремний влияют на свойства металла (в какой-то момент возникла мысль «создать» таблицу Менделеева). Объяснял я, конечно, на пальцах, без всяких там химических анализов, которых у нас и быть не могло. Иногда они смотрели на меня как на полоумного, который непонятные заклинания бормочет.

И вот, последние образцы экспериментальных стволов показывали все большую стойкость. Казалось, еще чуть-чуть, еще одно усилие, одна удачная находка, один правильный шаг — и мы получим то, что надо, сталь, которая выдержит всю ярость бездымного пороха.

Углубившись в расчеты, в чертежи, в бесконечные эксперименты в лаборатории и цехах, я чувствовал себя почти счастливым. Не, пожалуй, это слишком громко сказано для моего положения. Скорее, глубоко удовлетворенным. Спокойным, насколько это вообще возможно для человека, которого забросили в этот жестокий, непредсказуемый век. Я был при деле, при настоящем, большом деле, которое имело для меня значение.

Именно в один из таких относительно спокойных вечеров, когда я, сгорбившись над чертежным столом, крутил в голове очередную идею, меня и осенило.

Конвертер. Бессемеровский процесс, конечно, в его классическом виде был пока что из области фантастики — ни огнеупоров таких у нас не было, чтобы выдержать адские температуры, ни понимания химии процесса на должном уровне. Но сама идея — продувать расплавленный чугун воздухом или паром, чтобы выжечь лишний углерод и всякую дрянь типа фосфора и серы… Это могло стать настоящей революцией в металлургии, похлеще моих станков! Если удастся сварганить хотя бы примитивный конвертер, мы сможем получать литую сталь гораздо быстрее, в больших объемах и, может быть, куда лучшего качества, чем нашими нынешними трудоемкими и малопроизводительными методами. Я схватил угольный карандаш и на первом попавшемся клочке бумаги — обратной стороне какого-то старого расчета — начал быстро набрасывать эскизы, прикидывая конструкцию самого конвертера: грушевидная форма, фурмы для подачи воздуха снизу, механизм наклона для слива готового металла. Эта мысль захватила меня целиком, вытеснив все остальное. Вот он, ключ к СМ-1, который я так долго искал! Если получится… Да это не только винтовку позволит делать, это же целые отрасли поднимет! Пушки, инструменты, детали машин…

Я так увлекся своими каракулями, что совершенно потерял счет времени и не заметил, как за окном окончательно стемнело. Лишь тусклый, неровный огонек сальной свечки, воткнутой в простое железное подсвечье, освещал мои бумаги и руки, быстро бегавшие по листу.

Оглушительную тишину ночи разорвал частый, настойчивый стук в дверь. Я оторвался от чертежей. Кого это еще принесло в такой поздний час? Мои ребята обычно по пустякам меня не дергали, тем более так поздно. Разве что случилось что-то из ряда вон.

— Войдите! — крикнул я.

Дверь медленно приоткрылась, и на пороге, тяжело дыша, возник запыхавшийся посыльный в форме Преображенского полка, но с еле заметными нашивками на обшлагах — верный знак принадлежности к особой службе графа Брюса. Одного взгляда на него хватило, чтобы я понял — беда. Гонец, не говоря ни слова, лишь коротко кивнув, протянул мне небольшой, плотно запечатанный темным воском пакет. Я торопливо сломал печать. Внутри оказался всего один, сложенный вдвое, листок плотной бумаги. Крупным, размашистым и таким знакомым почерком Брюса было выведено: «Срочно! К Государю!».

Мешкать нельзя было ни секунды. Я только Федьке наскоро распоряжения отдал, чтобы за хозяйством приглядел, работы не останавливал, да велел самый резвый тарантас запрягать, какой только в Игнатовском сыщется. Ночка, слава Богу, лунная выдалась, так что дорога все же позволяла гнать лошадей и в хвост и в гриву.

Всю дорогу меня не отпускало предчувствие. Ну что могло такого стрястись, чтобы Яков Вилимович, не склонный к панике, послал за мной гонца с такой короткой и тревожной запиской? В голове крутилось всякое, одно другого хуже.

В Питер я влетел, когда город только-только просыпался. Улицы еще пустые, только редкие караульные, провожали мой тарантас удивленными взглядами. Я велел кучеру гнать без остановок к скромному деревянному домику Государя, который стоял у Троицкой площади.

Обычно у домика народу — как сельдей в бочке: денщики, офицеры, курьеры, просители всякие. А сейчас — неестественная тишина. Только пара преображенцев-часовых, как истуканы застыли у входа, давая понять, что сам Государь внутри.

Меня провели сразу, без всяких докладов. В небольшой, жарко натопленной комнатушке, которая Царю служила и кабинетом, и спальней, и приемной, табачный дым стоял коромыслом. Государь, в простом домашнем кафтане, мерил шагами тесное пространство от окна к столу и обратно, заложив руки за спину. Его лицо серым, осунувшимся, а под глазами — темные круги. Рядом со столом, заваленным картами и какими-то бумагами, стоял граф Брюс. Лицо его, всегда как непроницаемая маска. Увидев меня, Петр остановился, тяжело вздохнул и махнул рукой на единственный свободный стул.