Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 6

Нарушителем спокойствия оказался дородный мужчина лет сорока пяти, в добротной темно-синей суконной поддевке поверх ярко-красной шелковой рубахи, подпоясанный узорчатым кушаком. Широкое, медно-красное, словно начищенный самовар, лицо его с густой русой бородой лопатой прямо-таки тряслось от гнева. Типичный русский купец средней руки, энергичный и себе на уме.

— Почто так гневаетесь, господин хороший? Аль обидел кто не по делу? — спросил я его с той бесцеремонной развязностью, что легко возникает между русскими на чужбине. Рядом остановились Левицкий, с аристократическим любопытством разглядывавший купца, и Изя, уже прикидывавший, нельзя ли извлечь из знакомства коммерческую выгоду.

Глава 4

Купец резко обернулся, смерил нас быстрым, пронзительным взглядом — оборванных, пыльных, загорелых дочерна, но все же своих, русских. Гнев на его лице, красном, как начищенный самовар, слегка поутих, сменившись горечью и такой досадой, что кулаки сами собой сжимались.

— Да вот, сударь! Беда у меня! Чистое разорение! — Он с силой махнул лопатообразной дланью в сторону города, откуда доносился гул. — Звать меня Никифор Семеныч, фамилие Лопатин, иркутский купец второй гильдии. Решил вот попробовать торговать с этими нехристями желтомордыми. С этим народом диким, а пуще того — с ихним начальством, решительно никакого дела иметь невозможно! Одно слово — дьяволы ненасытные! Я ж как положено, по-людски хотел… — вздохнул он тяжело, глядя в пыльное небо.

Я кивнул и, не дожидаясь приглашения, уселся на скамью рядом. Мои спутники подошли ближе, ловя каждое слово.

— Прибыл намедни с караваном, товару немного вез. Раньше-то я другим путем хаживал, а тут как нелегкая дернула! — продолжал между тем Лопатин, понизив голос и опасливо оглядываясь. — Остановился здесь, на постоялом дворе. И спросил у хозяина — человек он вроде бывалый, по-русски малость шпрехает. Как, мол, тут с торговлей? Можно ли в город соваться? Я ведь знаю их порядки: при въезде с товаром плати мыто — пошлину эту проклятую. А какую — это уж как местный сатрап, амбань этот самый, решит. Захочет — грош возьмет для вида, а захочет — последнюю портянку с тебя сдерет, и не пикни!

Лопатин обмахнулся платком, отпил горячего чаю, принесенного услужливым слугой.

— Хозяин-то, китаеза этот узкоглазый, хитрый, как лис, сперва рассыпался в любезностях — мол, все можно, милости просим, торговля вольная… А потом отвел в сторонку и шипит на ухо: «Ты, господин купец, товар-то свой в город не вези. Не надо. Наш амбань — зверь! Жадный и крутой нравом. С тебя пошлину слупит несусветную, это раз. А два — как ты лавку снимешь, товар разложишь, он непременно сам пожалует с визитом вежливости. Выберет, на что глаз ляжет, самое лучшее, самое дорогое, и цену назначит свою, смешную. А то и вовсе задарма заберет, скажет — подарок! И слова ему поперек не молви — он тут царь и бог, в колодки вмиг или батогами прикажет попотчевать!» Вот так-то, господа! Каково⁈

— Таки грабеж средь бела дня! Натуральный разбой! — не удержался Изя, всплеснув руками. — Я вас умоляю! Это же хуже, чем на одесском Привозе!

— И что же вы предприняли, господин Лопатин? — спросил Левицкий, в глазах которого отразилось негодование таким нарушением прав соотечественника.

— А что тут предпримешь? — горестно вздохнул купец. — Консула нашего здесь нет, городишко хоть и бойкий, а по сути — дыра дырой. Защиты никакой! Хозяин посоветовал: «Ты, — говорит, — поезжай в город налегке. Я тебе лавку укажу, человек там знакомый сидит, с понятием. Скажи ему по-дружески, какой товар. Он сам сюда приедет, отберет, что ему надобно, да потихоньку, малыми партиями, как свой товар, в город перевезет, без пошлины. Только много не возьмет, сам понимаешь».

— И вы согласились? — спросил я, чувствуя, как холодок пробегает по спине при мысли о нашем серебре.

— А куда деваться? Планы мои торговые это, конечно, порушило, но хоть что-то выручить! Поехал вчера с приказчиком моим, Сенькой. Я по-местному балакаю, одет был по-дорожному, в халат — за своего приняли, пропустили. Нашли ту лавку. Хозяин — китаец маленький, юркий, глазки так и бегают. Сговорились. Заодно снеди прикупили — мяса, лепешек, фруктов душистых — и вернулись.

— Тюки у меня с товаром в отдельной фанзе под замком, подобраны еще в Иркутске, чтоб в каждом всего понемногу: ситец, сатин, миткаль, фланель, сукно разных цветов. Удобно. Перенесли с Сенькой два тюка, ровно верблюжий вьюк, в свою фанзу, разложили образцы. Вскоре и купец-китаец приехал. Поглядел, пощупал, понюхал, отобрал, что надо. Проторговались за чаем битый час, угостил я его своей клюквенной. Ударили по рукам. Он поехал в город за деньгами, обещал к вечеру вернуться и товар забрать.

Купец помрачнел еще больше, побагровел, сжал кулаки.

— Ага! Как же! Не прошло и двух часов, как вбегает хозяин двора, бледный, как смерть, глаза выпучил, руками машет: «Беда! Сам амбань едет! Прознал!» Я хозяину: ты, мол, про остальной товар — ни гу-гу! Верблюды наши, слава богу, паслись не при дворе. А то бы он по числу скотины смекнул, что к чему, потребовал бы все показать, и тогда — прощай, весь мой труд! Сколько б захотел, столько бы и загреб!

Он снова отхлебнул чаю, голос его дрожал.

— Ну, приехал. Шум, гам! Вперед двое верховых с копьецами. За ними носилки его расписные, четверо слуг несут, пыхтят. Сзади еще двое конвоиров. А следом — вся деревня сбежалась глазеть. Вылез он из носилок — важный, толстый, как боров, халат парчовый, тигр золотом вышит, на башке шляпа с синим шариком — это, значит, чин его обозначает, навроде как у нас! Ну, туда-сюда, хозяин в землю кланяется, лебезит. Мы с Сенькой тоже поклонились — а куды денешьси? Зашел, сел в кресло. С ним секретарь его, с бумагой, кисточкой. Начался допрос: кто, откуда, зачем? Я паспорта подал, говорю: так и так, торговали в Урумчи, остатки вот сюда привезли. Он дальше: на чем приехали, где караван твой? Я — на телеге, мол, а лошади во дворе. Хозяин кивает. Амбань хитро так: почему не в городе? Мы — думали, тут часть продадим. Он усмехается в усы: кто тут твой дорогой товар купит? Покажите!

Лопатин в сердцах стукнул кулаком по столу.

— Стали показывать. Он каждую штуку щупает, на свет глядит, нос воротит — и дорого, и товар неважный… А потом цедит так небрежно: «Ладно, помогу вам. Отложите мне по две штуки каждого сорта, что мне понравятся». И секретарю: «Запиши! И посчитай пошлину. Десятина — за привоз. И еще десятина — мне за помощь». Пятую часть ему подавай! Секретарь сел считать. Я подаю, цену называю. Он выбрал сортов двенадцать, самых лучших! Дешевые забраковал. Двадцать четыре штуки — ровно половина того вьюка! Насчитал секретарь четыреста лан серебра — по-нашему рублей восемьсот! «Деньги, — говорит амбань, — завтра утром пришлю, а товар сейчас заберу». Встал и вышел. Секретарь солдатам командует. У тех и мешки, и веревки с собой — видать, не впервой грабят! Живо три вьюка связали, на лошадей перекинули. Амбань проследил, в носилки свои плюхнулся — и уехал.

— И что, деньги прислал? — подался вперед Изя.

— Прислал, не обманул, черт бы его драл! — криво усмехнулся Лопатин. — Утром секретарь его принес мешочек. Только не серебро там было, а бумажки! У них тут свои бумажки печатают, вроде векселей. Ходят только в этом городе! Вот так! Мало того что полцены за лучший товар взял, так еще и какими-то сомнительными фантиками расплатился!

— Ох, горе! Разбойник! — искренне посочувствовал Изя.

— И что теперь с этими фантиками делать будете? — спросил я.

— А вот не знаю! — развел руками Лопатин с видом полного отчаяния.

— Сенька, приказчик мой, чуть с ума не сошел. Китаец тот, что покупать хотел, вечером приезжал, забрал остатки, еще лан четыреста серебром дал. Сказал, ночью товар в город провезет, караульным взятку даст. Видать, он сам амбаню-то и нашептал, подлец! Теперь вот сижу, репу чешу… Бумажки эти надо здесь тратить. Верблюд у меня освободился. Думаю, зерна купить для скотины — овса там или чего еще. Ну, себе провианту! А все равно большая часть этих бумажных денег останется! Куда их девать? Хоть в нужник кидай! Вот такие тут порядки, господа хорошие. Так что, ежели вы тоже с товаром каким особым сюда прибыли… ой, глядите в оба! Амбань этот — зверь лютый! Пронюхает — не пощадит!