Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 5

Хан подошел к нам. Окинул меня и моих товарищей долгим, внимательным взглядом. Его обычно непроницаемое, выдубленное ветрами лицо выражало явное уважение.

— Хунхузы, — коротко сказал он, кивнув на темнеющие в стороне тела. — Плохое место здесь. Много бандитов. Вы — хорошие воины. Батыры! Вместе — сила!

Мы молча переглянулись. Эта ночная схватка отрезвила и сплотила нас еще больше, напомнив насколько опасна эта земля, где жизнь человеческая стоила дешевле кирпича чая, а право слишком часто определялось лишь силой оружия.

Наше серебро по-прежнему жгло руки, а путь к Гайнчжуру был еще долог. Но теперь мы знали одно — просто так мы свою жизнь и свою последнюю надежду не отдадим. До рассвета никто больше не смыкал глаз: взбаламученная кровь не давала уснуть. Стиснув зубы, мы были готовы двигаться дальше, вглубь бескрайних монгольских степей.

Большая дорога на Гайнчжур, напоминавшая скорее широкую, пыльную просеку, петляла по выжженной солнцем долине. Она то терялась среди густых зарослей серого, колючего кустарника, то ныряла в зеленые островки возделанных полей, то и дело ветвясь на едва заметные тропы, уводящие к разбросанным тут и там фанзам. Монголам-проводникам, несмотря на их опыт, приходилось постоянно останавливаться, всматриваться в далекие, синеющие на горизонте сопки-ориентиры и расспрашивать редких встречных, чтобы не сбиться с пути.

Всюду виднелись приземистые китайские фанзы, слепленные из необожженной глины с соломой, с характерными плоскими, чуть загнутыми крышами. Возле них копошились люди. Стояла пора полевых работ, и китайцы, согнувшись в три погибели под беспощадным солнцем, усердно трудились на своих крохотных наделах.

Местность здесь считалась плодородной, и каждый клочок земли был обработан с невероятным тщанием. При виде нашего каравана крестьяне выпрямлялись и с нескрываемым любопытством разглядывали проезжих, нередко заговаривая с Ханом, расспрашивая, откуда и куда мы держим путь, что везем…

— Смотри-ка, Курила, — толкнул меня в бок Софрон, кивая на согнутые спины, — пашут не разгибаясь от зари до зари. И живут-то, погляди, в каких хатах нищих. А все одно — хозяева на своей земле. Не то что наш брат подневольный…

— Таки работают как муравьи! — вставил Изя, с профессиональным интересом наблюдая за торгом Хана с местными. — А своего не упустят, я вас умоляю! С них копейку лишнюю не слупишь! Ушлый народец!

Все чаще попадались встречные караваны с чаем, легкие двухколесные повозки с китайцами в синих халатах, скрипучие грузовые арбы, запряженные лохматыми волами. Брели верблюды и ослики, навьюченные хворостом и зерном. Проносились всадники на выносливых монгольских лошадках. Воздух полнился скрипом колес, криками погонщиков и звоном верблюжьих колокольчиков.

Наконец, в мареве жаркого дня показались зубчатые стены Гайнчжура. Внушительная крепостная стена из крупных неотесанных камней с массивными квадратными башнями выглядела мощно, но по-азиатски грубо. Город, как объяснил Хан, делился на монгольскую и китайскую части. Караван, подняв тучи пыли, медленно втянулся через высокие каменные ворота в китайскую часть.

Первое впечатление — оглушающий шум, невообразимая теснота и удушливая пыль. Лабиринт узких, кривых улочек, плотно застроенных одноэтажными глинобитными фанзами. Воздух был тяжелым, спертым, пропитанным запахами нечистот, едкого дыма и готовящейся еды — острого перца, чеснока, жареного масла. Отовсюду неслись крики торговцев, лай собак, рев верблюдов.

Санитарами на этих улицах были лишь вездесущие тощие собаки да черные вислобрюхие свиньи, деловито рывшиеся в мусоре.

Мы решили не испытывать судьбу в общем караван-сарае и сняли комнату на постоялом дворе — довольно просторную, но унылую и грязную каморку с земляным полом, широкой глинобитной лежанкой-каном и маленьким окном, заклеенным промасленной бумагой. Из мебели — лишь шаткий стол да пара табуретов.

Осмотрев город, мы пришли в еще большее уныние. Семенящие на изуродованных ножках знатные китаянки. Толпы полуголых детей с раздутыми животами, дряхлые старики, безучастно гревшиеся на солнце…

Я многое повидал в прошлой жизни — и пыльные городки Сахеля во времена Иностранного Легиона, и разрушенные аулы Чечни, — но такой концентрированной грязи, скученности и безысходного равнодушия к собственному убожеству, как в этом маньчжурском городе, не мог себе представить.

Все здесь казалось чужим, убогим, враждебным. На базаре царила обычная для востока суета. Самой ходовой монетой оказался кирпичный чай — плитки твердого, спрессованного чая пилили на куски и ими расплачивались буквально за все. Русские деньги местные брали неохотно, предпочитая китайские серебряные слитки-ланы или чай. Настроение после прогулки по городу было хуже некуда.

Оставалась последняя, тающая надежда — наше серебро. Под руководством Хана мы попытались пристроить хотя бы часть клада. Захар и Изя, взяв пару неказистых слитков, обошли несколько лавок. Вернулись к вечеру мрачные. Китайские торговцы, по их словам, были само радушие, кланялись, угощали чаем, но, когда дело доходило до цены, становились непробиваемо скупыми.

— Таки гроши предлагают, я вас умоляю! — возмущался Изя. — За наши слиточки, чистое заводское серебро, дают цену как за ломаный чугун! Говорят, форма подозрительная! Жулики!

— Дело не только в жадности, Изя, — устало покачал головой Захар. — Нюхом чуют, что оно с казенного завода. Краденое или от беглых. А тут граница, начальство хоть и продажное, но за такое и голову снять может. Боятся связываться. Да и золото здесь больше в ходу, серебро не так ценится, особенно в таких вот неказистых слитках.

Вечером Хан сообщил, что основной караван Лу Синя через пару дней двинется дальше на восток, через городок Баин-Тумэн к конечному пункту — большому торговому поселению Барун-Урт. Там, по его словам, и торг должен быть бойчее, и публика посолиднее, подальше от пограничных властей.

— Ну что, Курила, делать будем? — спросил Софрон, когда мы собрались в нашей каморке. — Оставаться здесь — дело гиблое. Серебро не сбыть, харчи дорогие, да и место неспокойное. Деньги наши тают!

Лица у всех были мрачные, осунувшиеся.

— Выбора у нас нет, — твердо сказал я. — От каравана отставать нельзя. Одни мы здесь пропадем. Поедем с Ханом. Может, там повезет больше. Главное — держаться вместе. Все молча согласились.

Перспектива была туманной, но это хоть какая-то перспектива. Мы снова были в пути, снова в неизвестность. Караван Лу Синя, отдохнув в Гайнчжуре, тронулся на восток.

Через несколько дней однообразного пути по холмистой степи, где единственным развлечением была охота на фазанов да наблюдение за тарбаганами, мы прибыли в Баин-Тумэн.

Если Гайнчжур показался нам грязной дырой, то Баин-Тумэн, хоть и не блистал чистотой, выглядел заметно оживленнее и богаче. Тот же лабиринт узких улочек, но здесь чувствовался размах торговли.

Китайские магазины, пузы, выставляли на улицу лучший товар в красивых резных павильонах-витринах. Над входами завлекали покупателей большие лакированные вывески с позолоченными иероглифами. Город делился на административную и торговую части, каждая со своей стеной.

Торговая, однако, имела немало пустырей. Самой оживленной была восточная улица — сплошной ряд лавок, харчевен, цирюлен, мастерских. Торговля шла бойко и прямо с лотков, создавая невообразимую толчею. Товаров было заметно больше, чем в Гайнчжуре, встречались и дорогие шелка, фарфор, изделия из кости.

Наш караван остановился на большом, шумном постоялом дворе. Двор был до отказа забит людьми, верблюдами, лошадьми. Едва мы спешились, как из дверей главной фанзы-трактира донесся зычный, негодующий бас, громыхавший по-русски:

— Да черт бы побрал этого ирода, амбаня вашего! Живоглот проклятый! Ворюга ненасытный! Чтоб ему пусто было на том и на этом свете!

Мы с товарищами переглянулись. Похоже, судьба снова свела нас с соотечественниками. Заинтересовавшись, мы направились к фанзе.