Господин следователь. Книга восьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 44

Эх, голубушка, ничего я тебе не должен. Изливать душу незнакомцу — обычное дело. Но если женщина так считает — пусть и дальше считает. И что же она хочет спросить? Надеюсь, не про Маньку?

— Для начала скажите — зачем вам коза?

Елки-палки, далась же всем эта Манька.

— А я и сам не знаю, — пожал я плечами. — Прибилась, а что с ней делать — ума не приложу. На мясо забивать смысла нет, продать — так никто не купит. Пусть живет. Но коли живет, ее кормить надо. Зато по утрам петуха не надо, можно и будильник не заводить.

— Убедительно, — хмыкнула Зоя Владимировна с некой учительской интонацией — дескать, немного не дотянул, четыре.

Я только повел плечами — мол, хотите верьте, хотите нет.

— Ладно, бог с ней, с вашей козой, — махнула рукой учительница. — Поведайте главное — вы ведь, на самом-то деле ссыльный?

И что, этот вопрос еще до сих пор кого-то волнует? Впрочем, отвечу. Конечно, не всю правду, а так, краюшек.

— Отнюдь, — отозвался я. — Не сказать, что я здесь добровольно — все-таки, юристом не планировал становится, но так мой батюшка решил. У него свои планы на мою карьеру. Верно, подумал, что сыночку вице-губернатора полезно поработать в провинции — а уж что он дальше решит, не знаю. Будь я ссыльным, разве бы получал чины с орденами? Да и кто бы ссыльного чиновником сделал?

— Всяко бывает, — вздохнула учительница.

— Вы разочарованы?

— Немного.

— А что вы надеялись услышать? Что меня вытурили из университета за расклеивание прокламаций, поэтому я здесь?

— На самом деле, рассчитывала, что вы мне скажете — дескать, отправился в провинцию по зову сердца, чтобы своим трудом наводить порядок и справедливость. А то, мне иной раз в голову приходит — я тут одна такая дура, или еще кто-нибудь есть? С коллегами разговариваешь — одна в учительницы пошла, потому что больше ничего не умела, другая — потому что замуж не пожелала идти, а третью наоборот — замуж не взяли, а жить на что-то нужно.

Свеча дает не слишком много света, но если внимательно присмотреться — можно разглядеть и обстановку, и пол в комнате.

— Зоя Владимировна, а скажите — кто ваши родители? — спросил я. — Явно, ваш батюшка был не мелким чиновником, и не крестьянином.

— С чего вы решили? — с интересом посмотрела на меня учительница. —

— Давайте я пальчики начну загибать, — предложил я. — Обстановка в доме — не слишком богатая, но и не нищенская, какой бы должна быть обстановка учительницы, что получает пятнадцать или двадцать рублей в месяц. Из-за занавески угол кровати торчит — она с шарами, десять рублей, такая не у каждого чиновника есть. Самовар — рублей пятнадцать…

— Двадцать, он из Тулы, с медалями, — перебила учительница.

— Книг у вас… По самым скромным подсчетам, здесь рублей на триста, а то и больше. Ведете себя не так, как полагается учительнице — и старосту не боитесь, мне вопросы не стесняетесь задавать. И дом, как мне кажется, ваш собственный.

— И каков ваш вывод?

— Дочь купца, не меньше, чем первой гильдии, потому что раньше у вас собственная прислуга была — готовить не любите, вас даже голод к этому не подвигнет. Пол — вы уж меня простите, в последний раз мыт давно.

— А чего его каждый день мыть? — удивилась учительница. — Я полы по большим праздникам мою. И готовлю, пусть и не каждый день, но готовлю. И посуду регулярно мою, после обеда, а иной раз и после ужина тоже. После завтрака — если я позавтракать не забуду, не мою, потому что в школу спешу.

Ну вот, я и не посмотрел — чистая ли чашка, из которой пил? Вроде чайных колец не было.

— Подозреваю, что родители вам до сих пор деньги присылают. Верно?

— Верно, господин следователь. Правда, батюшка мой купец второй гильдии, но он в Москве, а тамошние второгильдейцы денег имеют побольше, нежели ваши. Разве что Милютин с москвичами потягается. И прислуга у меня была.

— Еще подозреваю, что вы замужем успели побывать? От мужа сами сбежали?

— И здесь угадали. И от мужа сбежала через неделю после свадьбы, и от родителей. Отец даже проклясть хотел, но мать не позволила. И деньги мне шлют. А взбрендило мне в народ пойти — деток учить. Я даже Лубянкинские курсы закончила. Книжки читала о тяжкой доле народа, о том, что нужно жизнь к лучшему изменить. Вначале думала к революционерам прибиться, но кишка оказалась тонка. Решила в учительницы пойти. Но отговаривала себя. Думала — если замуж выйти, авось и пройдет. Нет, не прошло.

— Вот это правильно, что в революцию не пошли, — похвалили я женщину. — От учительницы больше пользы, нежели от революционера. Еще вижу, что учительствовать вам нравится, и дети вас очень любят. Сколько вы здесь? Верно, лет десять?

— Уже двенадцать. И да, вы правы — учительницей быть нравится, и дети, как я очень надеюсь, меня любят.

— Тогда простите — какого хрена вы переживаете? — развел я руками. — Зоя Владимировна, на самом-то деле вы очень счастливый человек. Занимаетесь тем, чем хотите. А еще… Вы посетовали, что остальные пошли учительствовать по стечению обстоятельств. Думаю, что добрая половина такие же, как и вы, просто признаваться не хотят. Так что — примите мою признательность и уважение. Вы — настоящий учитель!

— Спасибо, конечно, за добрые слова. А мой рассказ о том, что я бегала на свидание к женатому мужчине, вас совсем не смущает?

— Земную жизнь не ангелы творят, а простые люди, вроде вас. Потом, разумеется, когда вашу биографию станут писать, опишут все в лучшем виде — целиком отдала себя детям, забыв о личной жизни.

— Да кто мою биографию станет писать? — усмехнулась учительница. — Да мне этого и не надо. Давайте-ка спать. Я вам даже подушку найду — обманула я вас, их у меня не одна, а четыре. Или вообще — ложитесь-ка на мою кровать.

На кровать? Заманчиво, конечно, но неудобно. Нет, не дамся!

Глава 21

Выксинский лабиринт

Выспался неважно, зато завтраком меня Зоя Владимировна накормила — не поленилась, встала пораньше, напекла оладушек. К ним бы еще сметаны — совсем бы прекрасно, но остатки сметаны хозяйка скормила кошке. Как я полагаю — в возмещение морального ущерба. Все-таки, ночью я на несчастную животинушку наступил. Пошел, понимаете ли, по некой ночной надобности, а в доме темно — даже лампадка у иконы погасла, а Мурке угораздило сунуть свой хвост под мою ногу. Ох, как орала! Не знаю — кто больше испугался — кошка, проснувшаяся хозяйка или я?

Сметаны нет, зато имелся мед — подарок бывшей ученицы, а горячие оладьи с медом — вкусно и замечательно! Так что, к тому времени, когда прибежал мальчонка, чтобы позвать меня к старосте, я уже был готов. Осталось лишь облачиться в плащ и сапоги Анькиного отца. Зря, что ли вез? А барахло, с разрешения хозяйки, оставил у нее. Все равно еще одну ночь здесь ночевать.

В лес мы вошли гуськом. Впереди урядник — коренастый невысокий дядька с рыжими прокуренными усами и кривыми ногами кавалериста, за ним Федор Смирнов. Потом шли мы с Абрютиным, а замыкал шествие Спиридон Савушкин.

Конечно же пошел дождь. Нет бы ему чуть раньше разродиться — может, подождали бы малость, авось и прошел бы мимо. Так нет же, он, зараза, пошел именно в тот момент, как мы вошли в лес и отступать уже было поздно.

— Сыренько будет, — отметил господин исправник, оглядываясь через плечо.

— Ничо, он недолго, — пообещал проводник, услышавший слова начальства.

— Откуда знаешь? — заинтересовался Абрютин.

— Шея у меня ушибленная, к большому дождю болит, а щас ничо, не тревожит, — пояснил урядник.

— С войны подарок? — уточнил надворный советник.

— Ага. Долбануло как-то, но ничего, отлежался. Зато своя выгода есть, знаю — какая погода будет.

Да, точно, мне же Абрютин говорил, что здешний урядник тоже из ветеранов. Василий вообще старался брать на службу своих, понюхавших пороха, особенно на должности сельских полицейских — и урядников, и стражников. Вот только желающих было не так и много, потому что отставники, особенно те, кто прошел русско-турецкую войну или иные «горячие» точки, устраивались куда лучше. Этих и купцы охотно брали в приказчики, и правительственные учреждения в канцеляристы, без чина. Отставные солдаты, худо-бедно и грамоту знали, и складывать-вычитать умели. Грамотные люди, при нашей нынешней малограмотности, везде ценились. А медаль или Георгиевский крестик (знак отличия Военного ордена) на груди ветерана, еще и прибавляли уважения хоть к фирме, а хоть и к государственному учреждению.