Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа - Страница 6

Мольбы ничуть не изменили лик действительности. Едва только Хусейн вошел в лагерь, он увидел, что улицы полны трупов, стены истекают кровью, и всюду чувствовался невыносимый запах разлагающихся тел. Там не было воздуха, которым мог бы дышать человек, поскольку там была только густая смерть. Она заполняла все: переулки, распахнутые настежь окна и двери, и глаза всех — живых и мертвых.

Он поспешил в свой дом, но не нашел там никого из родных. Тогда он побежал к домам Хашема и Матара и тоже не обнаружил там ничего, кроме крови, которой было залито все вокруг.

Сотрудники Красного Креста подбирали и складывали мертвые тела. Хусейн бросился к этим грудам, надеясь найти выживших.

— Чего вы хотите, дядя? — спросил один из них.

— Я ищу свою семью и родных! — ответил он дрожащим голосом.

— Сожалею… Если вы не нашли их, то скорее всего это значит, что их убили.

— Я хочу проверить.

— Незачем. Это ничего не изменит.

Хусейн не сдавался и упорно твердил.

— Я хочу найти своих родственников.

В конце концов сотрудники сдались и допустили его к трупам. Дядя Хусейн осмотрел первую горку, вторую, третью. Он проверил много горок. Переходя от одной к другой, он кричал и причитал, бил себя по лицу. Наконец он нашел своих — расчлененных и обезображенных почти до неузнаваемости.

Потом он кинулся к тому месту, где были собраны трупы детей. Когда он перебирал останки малышей, его руки тонули в кровавом месиве. Вдруг он остановил свои взгляд на знакомой рубашке. Он попытался достать труп, но тельце ребенка всякий раз выскальзывало из его дрожащих рук. Он вновь и вновь повторял попытки, пока, наконец, ему не удалось вытащить малыша. Лицо мальчика было залито кровью, нога раздроблена, а в боку зияла глубокая рана. Дядя Хусейн безнадежно, будто мертвыми глазами, смотрел на него, чувствуя, что вот-вот упадет вместе с ним. Но ребенок вдруг шевельнул рукой. Потом задрожали его ресницы. Дядя Хусейн с удивлением увидел, что мальчик открывает глаза и смотрит на своего спасителя, не издавая ни единого звука — словно малыш надел маску, которая отделяла его от окружающего мира.

— Он жив… он еще жив… не умер… он жив, — закричал дядя Хусейн, охваченный безумным возбуждением. Ослабевшие ноги не позволяли ему бежать, он то переступал с ноги на ногу, то подпрыгивал на месте. Один из сотрудников Красного Креста поспешил к ним, с изумлением взглянул на мальчика и промолвил:

— Я же собственными руками два часа назад проверял его. У него не было пульса.

Сотрудник принял спасённого из рук дяди Хусейна и побежал к госпиталю. Дядя Хусейн поспешил следом, то и дело спотыкаясь и падая, и не переставая кричал:

— Он жив… он еще жив… он не умер.

В госпитале, когда с лица ребенка смыли кровь, — дядя Хусейн узнал его — это был сын его брата Матара, восьмилетний Халиль.

Потом Хусейн вновь бросился к трупам, в надежде найти еще хотя бы одну живую душу, которая продолжает цепко держаться за облекающую ее плоть. Он переворачивал мертвых дрожащими руками. Вскоре ему стало казаться, что его руки омочены водой, а не кровью; и перед ним не трупы, а бочка с водой в его доме. Он представлял себе, что участвует в игре и зачерпывает воду из бочки, чтобы обрызгать ею своих детей и жену. Они, мокрые, смеялись и держали ведра с водой, из которых собирались окатить его. Дядя Хусейн отряхивал воду со своего лица и рук и просил их: «Уймитесь, я и так уже совсем вымок»! Но они не унимались. Тогда он повалился и стал кататься по земле, весь промокший. Он все смеялся и смеялся, казалось, еще немного и он взорвется от смеха.

Что до Халиля, то он молча вглядывался в лица, но его огромные глаза, которые видели ту бойню, все равно отстраненно блуждали. Он пробыл около часа на краю жизни и смерти, и при этом не плакал, не кричал и не звал на помощь, словно знал, в чем состоит смысл смерти. Он хотел ее, и он ждал ее.

— Халиль, мы отвезем тебя в другую больницу и с Божьей помощью вылечим твою ногу, — сказала Фатима, представительница благотворительной ассоциации медицинских миссий, когда спустя несколько дней после бойни стояла возле кровати мальчика и гладила его руки.

Однако он не проявлял никакого интереса к словам. Все опоры его жизни, вместе с ее людьми, с ее местами, ее воздухом и ее проблемами, оказались подорванными. Теперь он уже не знал, где он находится и почему… Все лица были незнакомы, и все места стали чужими.

Врачам в другой больнице удалось извлечь пулю, которая раздробила кости его ноги, другие пули прошли рядом с печенью, но — словно по волшебству — не задели ее. В противном случае он уже не был бы в числе живых.

Нога Халиля была полностью забинтована, и туловище его тоже было завернуто в бинты.

— Ты поправишься, Халиль, к тебе вернутся силы и здоровье, ты опять будешь бегать и, может быть, станешь футболистом, — продолжала молодая женщина, улыбаясь ему.

Он не сводил с нее глаз, но не говорил ни слова.

Фатима вздохнула. Седина посеребрила его волосы, и в его взгляде читались только раны, хотя врач сказал, что он страдает частичной потерей памяти.

«Хотелось бы, чтобы ты в самом деле ничего не помнил, малыш!» — проговорила про себя Фатима и задержала вздох. Потом, стараясь казаться веселой, она сказала:

— Давай посоревнуемся — я съем кусочек, а потом ты. Посмотрим — кто больше скушает!

Она шла на всякие ухищрения ради того, чтобы покормить его, но он молчал. И когда пришел доктор, она первым делом сказала:

— Он почти ничего не ест. В лучшем случае, проглотит несколько ломтиков картофеля, но наотрез отказывается от мяса.

— Он должен есть! — сказал доктор. — Потому что принял много антибиотиков. Постарайтесь уговорить его!

Фатима сказала:

— Думаю, он все помнит. Его мучают ужасы, он не может находиться один в палате. Он привязался ко мне, и я не могу надолго оставлять его. Мне кажется, что его взгляд отражает гнетущее чувство одиночества. Иногда я чувствую, что он просто ищет среди людей знакомое лицо, а порой мне кажется, что ему не терпится сказать мне: «Хочу к маме» — как это делают все дети! — и я теряюсь, когда думаю о том, как правильнее ответить ему. Но он все время молчит, и ни о чем не спрашивает.

Халиль не обращал внимания на разговор Фатимы с врачом, не потому, что они тихо говорили, а потому, что он уже не обращал внимания на разговоры. Может быть потому, что все слова стали для него просто символами, которые не обладают никакой значимостью, раз они не в состоянии изменить или хотя бы объяснить то, что произошло.

Однажды вечером он внимательно всматривался в окно, освещенное заходом солнца. И вдруг он проговорил:

— Небеса испачканы пятнами крови.

Фатима вздрогнула. Потом она взглянула в окно и сказала:

— Это не кровь, Халиль! Кровь не попадает на небеса! Только души могут воспарять к небесам.

— Значит, души попали туда, истекающие кровью, — убежденно ответил мальчик.

Тетушке Джамиле тоже чудом удалось уцелеть. Она потеряла сознание, и солдаты подумали, что она мертва. Ее детей и мужа на ее глазах выстроили в ряд у стены и расстреляли.

На пятый день после бойни одна из медсестер проходила по двору госпиталя и увидела, что тетушка Джамиля сидит на одном и том же месте, постоянно раскачиваясь. Медсестра подошла к ней и спросила:

— Почему вы постоянно раскачиваетесь, госпожа Джамиля?

— Это отвлекает меня от раздумии о том, что произошло, — ответила Джамиля и, смотря в пустоту, добавила: — Я хотела бежать до них, но ноги не давали, я упала.

— Даже если бы вы еще застали своих в живых, что бы вы смогли сделать для них? Ничего! Вас непременно убили бы вместе с ними, — сказала медсестра.

— Лучше бы они так и сделали.

— Может быть, если вы займетесь делом, это отвлечет вас от раздумий.

— Но я не в силах заниматься никакой работой.

— Почему?

— Потому что я задыхаюсь… разве вы не чувствуете всюду запах смерти?