Теория заговора (СИ) - Ромов Дмитрий - Страница 16

Джексон свою фирменную фишку ещё не продемонстрировал миру, так что я премьеру ему сорвал, можно сказать. Песня была ритмичной, быстрой и длинной. Грохотала музыка, ослепляли световые эффекты, и тут я такой выплыл, гость из будущего, бляха, дед-пердед, как говорили у нас в первом классе.

Номер взорвал танцпол. Народ был уже в той стадии принятия реальности, когда воображение приукрашивает окружающий мир, и он воспринимается с восхищением, граничащим с эйфорией.

В общем, меня заставляли делать это снова и снова, до судорог в мышцах. Из чего я сделал логичный вывод — молодость молодостью, а систематические тренировки надо усилить.

Мы отошли в сторонку, чтобы перевести дух.

— Вот мы тут гопака отплясываем, — нахмурилась Люся, встряхнув головой, и от этого её движения прокатилась невидимая волна огня, сладкого аромата и желания, — а ты слышал, что Картер сегодня объявил о начале создания нейтронной бомбы? Тебе не напоминает наше веселье пир во время чумы?

Она была разгорячённой, возбуждённой танцами, немного уставшей и… и волнующей.

— Люся, какая, нафиг, бомба? — засмеялся я. — Серьёзно? Бомба? Сейчас?

— А тебя что, вообще международное положение не волнует?

Ну как было объяснить юной комсомолке, что один поцелуй в этом мире стоил в миллион раз дороже митингов, собраний и всех слов политиков. Нужно было бы вернуться к этому разговору лет через пятьдесят, когда кроме обсуждения международного положения ничего и не останется. В определённом возрасте политики и других бесконечно важных вещей остаётся много, а вот поцелуев…

— Не создадут они бомбу, закроют проект, — махнул я рукой и придвинулся к ней поближе, заглянул в глаза.

— Ты хороший парень, сказала она, но… немного легкомысленный. Потасовки, танцы, веселье… Знаешь, в жизни есть вещи и поважнее.

— Правда? — прошептал я и прищурился. — Расскажешь мне о жизни и о серьёзных вещах?

Я приблизился ещё чуток и заметил, как тут же расширились её зрачки. А-а-а… заволновалась! Я улыбнулся. Она мне нравилась. И своей детской серьёзностью и… Я чуть наклонил голову и почувствовал, не увидел, а почувствовал, как приоткрылись её губы. И…

— Гриша! — вдруг раздался над моим ухом требовательный голос. — Белый танец. Я тебя приглашаю!

Я обернулся. Ну, конечно, кто же ещё…

6. Эти глаза напротив

Рядом с недовольно-требовательным видом стояла Ляля Клюева. И это при том, что у нас с ней ещё ничего не закрутилось, она только забросила крючок с наживкой и даже ещё не подсекала.

— Ляль, — нахмурился я, —извини, я устал, давай в другой раз, пожалуйста.

Глазами я подал чётко читаемый невербальный сигнал «женщина, я не танцую».

— Нельзя отказываться, — отстранилась от меня Люся. — Белый танец — это закон.

— Вот именно, — прищурилась приглашающая сторона. — Закон. Иди-ка сюда.

Пела Пугачёва. Мне нравится, что вы больны не мной…

В тему блин. Я положил руки Ляле на талию, на косточки и медленно колыхался в такт голосу Аллы Борисовны. Ляля тоже была стройной, но, в отличие от Люси, её стройность была худой, казалась холодной и даже несколько чрезмерной, намекая на полное отсутствие телесности, и, стало быть, страсти и любовного темперамента. Жаль, что в молодости я понимал далеко не все намёки.

— Вот значит, ты какой, — поджала губы Ляля, вглядываясь мне в глаза. — Не ожидала.

Расстояние между нами было достаточным, чтобы видеть лица друг друга. Её мне прижать не хотелось.

— А ты чего-то ожидала, Лялечка? — с интересом поинтересовался я.

— Сколько раз говорила, не называй меня Лялечкой! Что за плебейство!

Вообще-то, чего она ожидала было хорошо мне известно — восхищения, вздохов, сомнений, страданий, уверений, признаний и лобызания следов. Весь этот детский сад, устроенный ею когда-то со мной, сейчас меня вообще не интересовал, и единственная причина, по которой я с ней танцевал, заключалась в том, что я никогда не считал себя хамом и не хотел её травмировать и отшивать в грубой форме. Впрочем, что я говорю, травмировать Лялю. Я даже улыбнулся, от этой мысли, но тотчас спрятал улыбку.

После всех её фортелей, мотаний кишок и нервов, высокомерия, сцен, попыток вызывать ревность и дешёвых интрижек, повторять свои ошибки молодости я не собирался, даже гипотетически, даже в самом страшном бреду и в самой дикой проекции моего прошлого. Да об этом даже нелепо подумать было.

— Хотя бы элементарной порядочности, — с чувством воскликнула она. — Вот, чего я ожидала!

— Пожалуйста, только не объясняй, — попросил я, — хорошо?

Мне нравится, что можно быть смешной —

Распущенной — и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится ещё, что Вы при мне

Спокойно обнимаете другую…

Последние две строчки я мысленно добавил от себя, по памяти из Цветаевского первоисточника. В песне их не было.

— Ну, знаешь, если такие вещи ещё и объяснения требуют… — нервно засмеялась моя бывшая возлюбленная.

— Как раз нет, — кивнул я. — Не требуют. Слушай, Ляля, ты умная, красивая, утончённая и вообще, сладостная мечта всех существ мужского пола. Давай так, пока между нами ещё не случилось ничего непоправимого, пока ты не бросила к моим ногам цвет своей невинности и не загубила юность на то, чтобы пытаться осчастливить такого непроходимого идиота и неотёсанного солдафона, как я, совершенно бесперспективного, грубого и неинтеллигентного, чтобы не приходилось сгорать от стыда в обществе за мои мужланские шутки… что ещё-то? А, пока я не обнюхал каждую юбку в радиусе ста километров и не начал прикрываться командировками для сокрытия пошлых адьюльтеров, давай с тобой остановимся.

Она молча хлопала глазами, пока я цитировал её же саму из недалёкого будущего. Каждое из этих слов я слышал от неё много раз и, возможно, они уже сейчас вызревали в её головке. Мы остановились, но Пугачёва не останавливалась и продолжала рвать отношения невзирая ни на что.

За наши не-гулянья под луной,

За солнце не у нас над головами,

За то, что Вы больны — увы! — не мной,

За то, что я больна — увы! — не Вами…

Только «увы» я бы заменил на «ура»…

Ляля сбросила мои руки со своей осиной талии, отстранилась и залепила мне пощёчину. Почти. Особого эффекта добиться не удалось, поскольку я успел уклониться.

— Ты… — зло прошептала она, на глазах превращаясь в ужасную фурию, — предатель и… бесчестный подонок! С этой минуты не смей приближаться ко мне и даже не думай просить прощение. Ты… ты мизинца моего не стоишь! Видеть тебя не желаю! Бабник!

Блин… кажется, я её всё-таки травмировал. Ничего теперь не поделать. Надо конечно было как-то поаккуратней, барышня, всё-таки, натура тонкая. Ну… или почти тонкая. А с другой стороны, что ещё можно было сказать?

— Не поладили? — раздался рядом голос Люси.

— Ну, типа, — хмыкнул я.

— Печально. Это что… твоя девушка?

Я фыркнул, не сдержался, но промолчал.

— Легко рубишь связи…— покачала она головой.

— Не стоит делать поспешные выводы, — пожал я плечами.

— Ну, это дело не моё, я просто попрощаться хотела. Завтра вставать рано. Ладно, классно ты эти штуки делал.

— Лунную походку? — спросил я.

— Ага, её. Ну, пока.

— Подожди, я тебя провожу.

— Нет-нет, не надо, зачем? Иди лучше помирись с девушкой.

— Мы же про царство свободы не договорили, — усмехнулся я. — А чтобы мириться, надо поссориться для начала.

— Вообще-то, справедливости, а не свободы, — поправила меня она, — но это неважно. Какое тут царство, нам же надо урожайность поднимать, надои опять же. Одну доярку ты, кстати, спас, спасибо тебе от коллектива.

— Галку что ли?

— Конечно её. Ну, а когда повысим показатели, тогда и про справедливость подумаем, и про царство.

— Хорошо, я против надоев ничего не имею. Идём.