Опора трона (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 7

И вот, туманным рассветом, когда первые лучи солнца едва пробивались сквозь влажную дымку, на середине Оки, медленно покачиваясь на свинцовой воде, застыл удерживаемый якорями большой, наскоро сколоченный плот. Посреди него — простой деревянный стол и две скамьи под нарядным белым тентом с кокетливыми рюшками, совершенно лишним в данных обстоятельствах. С нашего берега к плоту шла лодка со мной и Никитиным. От противоположного, занятого румянцевскими войсками, двигалась такая же, с генерал-фельдмаршалом и его полковником-адъютантом. Патриарх Платон, в простом монашеском подряснике, уже был на плоту, встречая нас. Его лицо было сосредоточенно-печальным.

Граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский. Я видел его портреты, читал о его победах. Но живьем… он производил еще более сильное впечатление. Высокий, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, все еще статный, хотя и несколько сутулый под грузом прожитых лет и военных кампаний. Лицо — пухлое, обветренное, изрезанное морщинами, нос с горбинкой, глаза — острые, пронзительные, цвета стали, смотрели тяжело, изучающе. На нем был темно-зеленый генеральский мундир, без лишнего золотого шитья, но с орденом Святого Андрея Первозванного на голубой ленте через плечо и звездой этого же ордена на груди. Белые штаны в обтяжку. В руке генерал-фельдмаршал держал простую поярковую офицерскую треуголку. Он первым ступил на плот, и доски под его тяжелыми высокими сапогами с позолоченными шпорами скрипнули.

Мы сошлись у стола. Рук не пожимали и не кланялись. Платон осенил нас крестным знамением.

— Да благословит Господь сию встречу и да направит Он ваши сердца к миру и согласию, — произнес он тихо. После чего, сошел в мою лодку, сел на корме. Не хочет вмешиваться. И правильно.

Первым нарушил молчание Румянцев. Голос его был глухим, чуть хрипловатым, но властным.

— Итак, именующий себя Петром Федоровичем, — начал он, не глядя на меня, а скорее на противоположный берег, где виднелись мои войска. — Вы желали говорить со мной. Я слушаю. Хотя, признаться, не вижу предмета для переговоров между законной властью и… бунтовщиками-самозванцами.

Я усмехнулся. Начало было ожидаемым.

— Граф, мы оба знаем, что «законная власть» ныне весьма сомнительна, особенно после того, как сама Церковь отлучила бывшую императрицу. А что до бунтовщиков… то весь русский народ, стонущий под ярмом крепостничества и произвола, можно назвать бунтовщиками. Я лишь возглавил его справедливую борьбу за свободу. И победы моей армии, взятие сначала Оренбурга, потом Казани с Нижнем и наконец, Москвы, поддержка народа — лучшее тому доказательство.

Румянцев медленно повернул голову и вперил в меня свой стальной взгляд.

— Победы, добытые кровью мирных и обманом? Поддержка, купленная пустыми посулами и разжиганием самых низменных чувств у черни? Вы принесли на русскую землю хаос, разорение и братоубийственную войну, сударь. И вы смеете говорить о справедливости⁈

— Именно о ней, граф! — я повысил голос. — О той справедливости, которой народ был лишен веками! О праве на землю, на вольный труд, на человеческое достоинство! Вы же, защищая прогнивший порядок, ведете солдат на убой, заставляя их проливать кровь своих же братьев. Я знаю, граф, что в вашей армии не все гладко. Солдаты не хотят воевать. Они бегут. Сотнями. Ко мне, к тем, кого считают своими. Потому что понимают, на чьей стороне правда.

Лицо Румянцева окаменело. Желваки заходили на скулах.

— Мои солдаты верны присяге и долгу, самозванец! А дезертиры и предатели будут наказаны по всей строгости военных законов! Вы же… вы развратили народ, выпустили на волю самые темные инстинкты толпы. Ваши «вольности» обернулись грабежами, убийствами, насилием. Вы залили страну кровью, и это кровь на ваших руках! Знаете, как вас называют в войсках, да и по всей России, те, кто еще не потерял разум и совесть? Антихрист! Сатана, пришедший погубить Русь!

Патриарх Платон едва заметно перекрестился, услышав эти страшные слова. Я же почувствовал, как внутри поднимается холодная ярость.

— Сатана? — я горько рассмеялся. — Это я-то Сатана, граф? Я, который дал народу свободу, который хочет построить справедливое государство, где не будет рабов и господ? А кто же тогда вы, граф? Ангел света, ведущий карательную армию на свой собственный народ? Да вы хуже любого Сатаны, потому что прикрываете свою жестокость словами о долге и чести!

— Я служу России и законной Государыне! — отрезал Румянцев. — А вы — самозванец и убийца, поправший все божеские и человеческие законы! Вы разрушаете державу, созданную трудами и кровью поколений!

— Державу, построенную на костях рабов? Державу, где кучка дворян жирует, а миллионы крестьян мрут с голоду? Такой державе грош цена, граф! И народ это понял. Он больше не хочет так жить. И он пошел за мной.

— Народ темен и легковерен, — процедил Румянцев. — Его легко обмануть сладкими речами. Но прозрение будет горьким. Вы ведете русских людей и державу к погибели!

Мы стояли друг против друга, разделенные лишь узким столом, но между нами лежала пропасть ненависти и непонимания. Патриарх Платон несколько раз пытался вмешаться, призывая к сдержанности, но его тихий голос тонул в громе наших взаимных обвинений. Было ясно, что переговоры зашли в тупик. Никто не хотел уступать.

— Значит, вы не сложите оружия, граф? — спросил я наконец, когда мы оба немного выдохлись. — К чему нам, русским, лишнее кровопролитие?

— Пока это именно вы, ваши дальнобойные пушки, уносят жизни русских солдат.

— Вы так ничего и не поняли? Мы не стремились вас убивать ни у бродов, ни на воде. Это были предупреждения! Захотели бы, ваши колонны были бы сметены без остатка.

— Бравада! Пустые слова!

— Значит, мира не будет?

— Никогда, — твердо ответил Румянцев. — Пока я жив, я буду сражаться с вами и вашей сворой.

— Что ж, — я пожал плечами. — Выбор ваш. Значит, мы встретимся на поле боя. И пусть рассудит нас Бог и меч.

Я резко развернулся и, не прощаясь, шагнул к краю плота, где меня ждала лодка. Никитин уже был там, его лицо было мрачным. Я сел, и гребцы налегли на весла. Оглянувшись, я увидел, как Румянцев, все так же прямо и сурово, смотрит мне вслед, заложив руки за спину.

Мир не состоялся. Впереди была кровь. Большая кровь. И сердце мое сжалось от тяжелого предчувствия. Румянцев — не Орлов и не Иван Панин. Это был враг. Сильной своей славой победителя. И битва с ним будет страшной.

Ночную темноту разорвали сполохи огней от подожженных соломенных фигур на берегу Оки. Сработала казачья сигнализация. Противник, убедившись в тщетности дневных атак, предпринял то, что от него и ожидалось — переправу под покровом темноты.

Ожидать — не значит отразить. Можно перекрыть берег секретами. Можно создать мобильные группы для патрулирования и засад. Но нельзя моментально среагировать на перемещение большой массы войск через реку. Пока подтянутся войска и артиллерия… Пока противник будет обнаружен… На все нужно время. И воинская фортуна. Без нее на войне — никак!

— Где Подуров? — окликнул я Никитина, метавшегося с факелом по селу, поднимая своих людей и подбежавшего ко мне доложить обстановку.

Меня разбудил Почиталин, когда на реке взвились сигнальные огни. Накинул красный кафтан, не забыв ни шелковый «бронежилет», ни офицерский пояс. Прицепил к нему саблю, через плечо надел перевязь с двумя пистолетами. Еще парочка ждала меня в седельных кобурах на Победителе, которого побежал седлать Коробицын. Я же вышел на крыльцо и принялся заряжать свои пистолеты. Руки все делали сами, на автомате. Ничто не мешало мне вглядеться в ночную темень, в слабо различимые верхушки вековых боров, озаренных отсветами в небе гаснущих сполохов догорающих соломенных фигур. Красиво! И тревожно. Противник начал переправу чуть в стороне от моей ставки, находившейся всего в четырех верстах от Оки.

— Командующий отбыл в резервный лагерь, чтобы поднять казачков на отражение вражеского наступа! — по-военному четко доложил Никитин. — Муромцы заняли позиции согласно утвержденному мною оборонному регламенту. Каждый знает свой маневр. Кроме этих, — мой начальник охраны кивнул на пятерку егерей-зарубинцев, моею властью определенных в почетный караул.