Опора трона (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 6

Ко мне доставили пленного офицера. который слишком любил семью, оказавшуюся в заложниках, а посему предпочел сдаться, как только оказался на нашем берегу.

— Скажи-ка мне, — спросил я офицера, поедая ароматную малину, — как вы форсировали в прошлом году Дунай?

— Когда мы возымели неприятеля в виду, — охотно отозвался капитан-поручик, — Румянцев разделил силы. Несчастный генерал Вейсман переправился со своей дивизией и разбил турок при Карасу, погибнув в том сражении. Это дало армии возможность переправиться. Правда, Потемкин где-то раздобыл несколько судов и перемахнул реку раньше всех.

Неожиданное уточнение. Выходит, концентрация сил произойдет позже. И удары могут последовать где угодно, а не там где главные силы Румянцева.

— Каковы настроения в войсках?

— Угнетенные. На солдат очень подействовал вид повешенных, когда они шли от Орда до Оки.

Эту дьявольскую забаву придумали Новиков и Соловьев. Сообразив, что для неграмотных солдат листовки не смогут послужить стимулом к побегу, они отдали приказ конным разъездам «украшать» деревья вдоль шляха висильниками. Кем они были при жизни — хоть графьями — значения не имело. Если обнаруживался труп, его одевали в крестьянскую одежду и вешали на дереве у дороги. Эффект превзошел все ожидания. В армии южан поднялся ропот. Все думали, что так развлекается авангард. Его уверения, что он тут не причем, никто и слушать не хотел. Вид казненных без суда и следствия гражданских в стране, где смертная казнь была отменена, очень способствовал упадку духа у румянцевцев.

— Что с провиантом?

— Еще не голодаем. Но подвоз хлеба с Орла практически прекратился. А вокруг Тулы ваши люди подчистили амбары до последней крошки. Отряды фуражиров часто бесследно исчезают. Скажите, что будет со мной?

— Что будет? — пожал я плечами. — Присягнешь и продолжишь службу. Или отправишься в трудовые лагеря — на заводах катастрофически не хватает работников. Или уедешь за границу. В любом случае, с семьей воссоединишься.

— Спасибо! — офицер попытался поцеловать мне руку, но я отмахнулся.

— Ваше величество! Его святейшество, патриарх Платон изволили прибыть в ставку. Просят вас об аудиенции, — доложил от порога вездесущий в ставке Почиталин.

Встретились в моем походном шатре для совещаний, разбитым в яблоневом саду. Платон покосился на мой красный кафтан, но ни слова не сказал. Я поцеловал руку патриарха, подвинул поближе к жаровне раскладной стул. Сам сел на такой же:

— По вечерам уже прохладно, тянет стылью от реки, — пояснил я присутствие жаровни с углями, забивавшими божественный сладкий аромат зреющих на ветках яблок. Заметил, что в левой руке у Платона пухлый томик Евангелий с закладками. Да он подготовленный явился!

Так и оказалось. Платон после интронизации увидел себя в роли главного отечественного миротворца. Брата на брата идет, русская земля стонет от крови и слез, души христианские отлетают к престолу Господню без покаяния… аргументы были ожидаемы.

Я понимал, к чему он клонит.

— Ваше Святейшество, не я начал эту войну. Не я покушался на законного монарха и не я держал народ в рабстве вековом. Жестокость порождает жестокость. И те, кто сеял ветер, ныне пожинают бурю. Я лишь пытаюсь направить эту бурю в русло закона, дабы она не смела все до основания.

— «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь», — мягко, но с укором произнес Платон, поднимая на меня глаза. — Не наши ли сердца должны быть исполнены милосердия и прощения, дабы остановить это кровавое колесо? Не примирение ли должно стать нашей главной целью, дабы спасти Россию от окончательного разорения и гибели?

— Милосердие и прощение… — я усмехнулся горько. — Хорошие слова, Ваше Святейшество. Только обращать их надобно не ко мне, а к графу Румянцеву. Это он ведет армию на Москву, не для мира, а для кары. Это его солдаты будут вешать и расстреливать, жечь деревни и топтать поля. Это он, исполнитель воли той, что отлучена от Церкви, несет русскому народу новое рабство и новые страдания. Я готов к миру. Но на каких условиях? Чтобы я снова отдал народ в кабалу дворянству? Чтобы те, кто поверил мне, кто сражался за свободу, снова оказались под пятой барской? Этому не бывать!

Платон вздохнул, и в его глазах мелькнула боль.

— «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими», — снова процитировал он Евангелие. — Государь, я не судья ни тебе, ни Румянцеву. Сердце мое болит о каждом погибшем христианине, о каждой слезе материнской. Но если есть хоть малая возможность остановить кровопролитие, разве не должны мы ею воспользоваться?

— И что же вы предлагаете, Ваше Святейшество? — я внимательно посмотрел на него. Он явно что-то задумал.

— Позволь мне, государь, отправиться в ставку генерал-фельдмаршала Румянцева. Позволь мне говорить с ним от имени Церкви, от имени народа русского, жаждущего мира. Я попытаюсь убедить его, что дальнейшее сопротивление тебе бессмысленно и приведет лишь к новым жертвам. Я предложу ему переговоры. Честные переговоры, на которых можно будет найти решение, приемлемое для всех.

Я задумался. Отправить патриарха к Румянцеву… Это сильно. И могло иметь непредсказуемые последствия. С одной стороны, это могло быть воспринято как моя слабость. С другой — как демонстрация миролюбия и готовности к диалогу. И кто знает, может, Румянцев, человек неглупый и, как говорили, не чуждый некоторого благочестия, прислушается к голосу Церкви? К тому же, сам факт таких переговоров, если о них станет известно, может вызвать брожение в его армии. Солдаты, узнав, что их ведут на войну, которой можно избежать мирным соглашением, могут и взбунтоваться. Рискованно, но… соблазнительно.

— Вы верите, что он станет вас слушать? — спросил я.

— Я верю в силу слова Божьего. И в то, что даже в самом закаленном сердце воина есть место сомнению и состраданию. Я готов рискнуть. Ради мира.

— Хорошо, Ваше Святейшество, — я принял решение. — Я даю вам свое согласие. Но при одном условии. Переговоры, если Румянцев на них пойдет, должны состояться на нейтральной территории. И безопасность ваша и его должна быть гарантирована обеими сторонами.

Платон заметно оживился.

— Это разумно. Я сам хотел предложить нечто подобное. Река Ока… она разделяет ныне ваши силы. Быть может, на плоту, посреди реки, и встретятся два военачальника? Под сенью креста и с моим смиренным посредничеством.

— На плоту… — я усмехнулся. — Весьма символично. Как два древних князя, решающих судьбы своих дружин. Что ж, пусть будет плот. Когда вы готовы выехать?

— Хоть сегодня. Нельзя терять ни дня.

— Договорились. Через двое суток, на рассвете, на Оке, напротив Серпухова. Я обеспечу вашу переправу и безопасность со своей стороны. Оповестите Румянцева. И да поможет вам Бог, Ваше Святейшество.

Платон перекрестил меня.

— И тебе, государь, да сопутствует мудрость и милость Господня.

Когда Платон вышел из шатра, на душе у меня было странное чувство. Смесь надежды и тревоги. Я сделал шаг, который мог изменить ход войны. Но в какую сторону — покажет лишь время. И Ока.

Глава 3

Два дня пролетели в лихорадочной подготовке и тягостном ожидании. Гонцы от Платона вернулись с известием — Румянцев, после некоторых колебаний и совещаний со своими генералами, согласился на встречу. Условия были приняты. Охрана на обоих берегах Оки была усилена, любые передвижения посторонних строго запрещены. Люди Румянцева выставили вдоль своего берега отряды кавалерии — кирасиры, драгуны, гусара-нижегородцы в приметных желтых доломанах и днепровские казаки из Донецкого пикинерного полка. Мои «орлы» из команды Савельева, мастера тайных дел, прочесали на нашей стороне все окрестные леса и перелески, дабы исключить любую возможность засады или провокации со стороны противника. Сам я почти не спал, прокручивая в голове возможные сценарии переговоров, подбирая слова, которые могли бы достучаться до сердца старого вояки. В успех я верил мало, но даже малейший шанс стоил того, чтобы за него ухватиться.