Опора трона (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 15

В голове тут же стали собираться в единое целое кусочки пазла. В его руках мощное воинское соединение. Пускай Румянцев рассыпается в любезностях узурпатору. Пускай две армии изображают стояние на Угре — Петру Александровичу не привыкать, он и через Дунай-то шагнул, лишь когда окрик из Петербурга пришел. Нет, Мишенька умный. Мишенька поступит хитрее и тактически ловчее. И всех-всех переиграет — через Калугу вырвется на оперативный простор и бросится со всех ног к столице. К граду Петра, а не к обветшалой Москве. Сметет как пушинку немногочисленные полки Емельки на государевой дороге. Выйдет им прямо в тыл через ответвление на Ржев и Волоколамск, построенное при Елизавете Петровне. И ворвется в столицу как триумфатор, восстановитель законной династии. Усядется на трон очередной немец, то не горе. Главное — все будут знать, кто есть истинный спаситель Отечества!

Конечно, он не мог вот так, с бухты-барахты, взять и развернуть свой полукорпус, не имея соответствующего приказа. Офицеры бы не поняли и возроптали. Выход, как ни странно, содержался все в том же письма Румянцева.

— Господа, командующий мне пишет следующее: «ежели провизия изойдет, худо придется армии», — Каменский потряс письмом генерала-фельдмаршала перед лицом офицеров, собравшихся на срочное совещание. — От нас зависит спасение всех. Без промедления выступаем на Белев.

— Как на Белев? Он же к западу, а нас ждут на севере, — удивились все присутствовавшие.

— В Белеве собраны огромные запасы зерна! Об этом мне сообщили местные чиновники.

Все! Шах и мат! Никто его не упрекнет в излишней инициативе. Потом, когда провиант окажется в руках его полукорпуса, он скажет, что нужно доставить его в Калугу, в Вышний Волочок, в Петербург. Чем дальше от них окажется Румянцев, тем легче Каменскому маневрировать. Никто не посмеет упрекнуть его в своеволии. В столице же на руках будут носить. А коли догонит его посланник Румянцева, он ему ответит свысока:

— Счастие в войне переменчиво, как и эстима публики: тот, кто героем казался поутру, иногда безвинно приобщается в вечеру к шутам. И наоборот! (1)

Войску Каменского, в отличие от остальной части южной армии, посчастливилось избежать проделок пропаганды Новикова и Шешсковского. Падения морального духа не случилось, полукорпус сохранил боеспособность — ни орловцы полковника Языкова, ни кавалеристы барона Розена, ни прочие части не утыкались взглядом в развешанных по деревьям мятежников. Бодро, с песнями, выдерживая положенный интервал между взводами, в темпе, принятым в армии за норму, замаршировали на запад. Задерживал арьергард, в котором плелся тульский батальон — сотни бывших подмастерий и подсобных рабочих с ТОЗа, которых Каменский насильно забрил в рекруты.

— Имеем привилегий!

Напрасно мастера взывали к закону. Генерал был полон решимости любыми путями восстановить свой корпус до штатного расписания, возместить потерю суворовской дивизии.

— Плевать мне на ваши привилегии! Державе должно послужить с оружием в руках! Спора не приемлю! Кстати, об оружии. Вооружить батальон вам повелеваю из собственных запасов.

От Тулы до Белева — 100 верст. Суворовцы могли и за три дня дошагать, каменцы с гирями на ногах в виде туляков за четыре так и не добрался. Каменский от такого сравнения внутренне закипел. Чтобы не взорваться, прихватил два полка гусар, конных карабинеров и выдвинулся вперед, под самый Белев. Решился на рекогносцировку, да только не учел против кого и, что еще важнее — с кем. Острогожский и Сербский гусарские полки принимали участие в ликвидации Запорожской Сечи. За их приближением внимательно следили разведчики кошевого атамана Калнышевского.

Казачий стан за Окой бурлил. Месяц бездействия пагубно сказался на отряде. Когда дошли вести с родины, все взорвалось. А тут еще добрались до табора сосланные в Сибирь и освобожденные пугачевцами гайдамаки с рваными ноздрями. С претензиями лично к кошевому. Именно Калнышевский выдавал их москалям, а некоторых своею рукою порол. В его адрес полетели открытые угрозы. Охрана не спускала рук с рукоятей ятаганов, дорогих сабель и тяжелых пистолей.

— Ты! Ты наши вольности продал! Ты виноват в порушении Сечи!

— Да что вы лаетесь на меня, бисовы дети⁈ — надрывал глотку старый атаман. — Одумайтесь, вспомните, где находитесь со мной! Разве не повел я вас к Пугачеву за правое дело⁈

— И что в итоге? Погибель?

Печально вздыхал Калнышевский в ответ. Сам понимал: порвалась тонкая нить судьбы. Советовался с ближниками, как быть дальше. Мудрый войсковой судья Павло Головатий высказал прямо, что у всех на уме, а войской же писарь Иван Глоба подтвердил:

— К турку уходить надо! По слухам, султан казакам жалует остров на Дунае. И клейноды — булаву да бунчуки. Быть тебе, Петро, гетманом!

— И что? Побросать все хозяйство? Все имения свои?

— А много у тебя останется, когда Емелька приде?

— Это — да! — пригорюнились все трое.

Кошевой быстро понял, чем пахнет русский бунт. Полным разорением! Не видать ему батраков, как своих ушей. И не поможет, что он вовремя переметнулся к самозванцу. Пугач его к себе близко не подпустил. Смотрел с подозрением. Чем-то наградит? Отсекновением седой головы «карачуном» на Болоте? Или на Соловки сошлет, когда в силу войдет?

— Мешкать не будем, панове. Тильки момент подгадать трэба.

— Добре, казаче, — дружно кивнули подельники и закурили свои люльки.

Момента ждать долго не пришлось, только все пошло не так. Принеслась на взмыленных конях дальняя разведка и доставила известие: на подходе главные обидчики Сечи, корпус Каменского. Мгновенно бранным лыцарским пламенем объялся кипевший табор. Полулголые, в одних алых шароварах, запорожцы спешно вооружались и сделали скакунов. Самые гульливые — и те расхватали непропитое оружие и побежали одолжиться у товарищей огневым припасом.

— Что будем делать, Петро Иваныч? — всполошились сотники.

Кошевой атаман вдруг почувствовал, как в старых жилах забурлили кровь, как в юные годы.

— Атакуем! Пехоты у ворога нема, а гусар мы как вошку ногтем раздавим.

Не успели гусарские полки показаться из-за дальнего леса, а конная казачья орда бросилась в Оку. Взвились брызги, засверкали на солнце золотые капли. Добрые кони выносили запорожцев на невысокий берег, где паслись городские коровы. Оставив за спиной сонный Белев с его купчинами, прятавшихся по чуланам, с его огромными лабазами, доверху забитыми зерном, сотни начали строиться для атаки. Перепуганная скотина металась между рядами и истошно мычала, пока ее не прогнали, надавав пастухам тумаков для порядку.

— Запорожцы! — ахнули в русских походных порядках.

Гусары растерялись, но продолжили движение, выбираясь на широкую луговину. Полковники Розен и немец Древиц, прославившийся жестокостью в борьбе с польскими конфедератами, командуя Сербским полком, съехались к Каменскому, чтобы немедленно принять решение, как поступить.

— Ретирада? — осторожно предложил Древиц. — Кони на марше поморены, а на узкой лесной дороге вытянемся в колонну. Придется жертвовать арьергардом.

— Имея численное превосходство? — взвился Каменский. — У нас два шестиэскадронных гусарских полка. Восемь сотен верхоконных карабинеров. Довершим незаконченное вами дело в украинских степях.

Генерал-поручик был решительно настроен на атаку.

— Согласен! — кивнул Розен. — Отродясь казацкая конница не брала верх над гусарией.

— Можно попробовать, — не решился спорить немец.

Обычно казаки верхом с большим кавалерийскими силами противниками старались не сталкиваться. Действовали как драгуны. Добравшись до поля боя, спешивались, возводили на скорую руку укрепления и открывали по врагу ураганный огонь из своих длинных ружей. Меткие были черти, оттого и побаивались их соседи. Завидев гуляй-поле из телег, предпочитали отступить. Каменский на этом и строил свой расчет: вынудим казаков укрыться в малых таборах, отступим и подождем подхода пехоты с артиллерией. Все вместе довершим разгром врага.