Шпионаж и любовь - Малли Клэр - Страница 8

К концу 1938 года польское Министерство иностранных дел снова призвало Ежи на службу, на этот раз в качестве консула в Кении с зоной ответственности, включавшей также Уганду, Танганьику и Занзибар (теперь Танзания), Ньяссу (теперь провинция Мозамбика), которые вместе занимали территорию, примерно равную всей Западной Европе. Ежи стал старшим дипломатом в колониальной стране с большим количеством европейских эмигрантов и британских офицеров из высших слоев общества, придерживавшихся аристократического тона в общении с белыми поселенцами, получавшими прибыль от чайных и кофейных плантаций. Кристина не стала идеальной женой дипломата: слишком прямолинейной и непредсказуемой она была; но благодаря силе характера, привлекательности и светским навыкам она определенно производила прекрасное впечатление на мужчин-дипломатов. Несмотря на опасения Ежи относительно колониализма, его любовь к Африке, а также жажда приключений у Кристины делали их настоящее и перспективы идеальными.

Первой остановкой на пути был Лондон, где в ожидании выполнения формальностей они провели несколько недель, посещая посольство и встречаясь с друзьями со всей Европы. Но если Ежи был в своей стихии, Кристина испытывала некоторую клаустрофобию – и их отношения становились более напряженными. Она стала проводить время со своими знакомыми, такими как Флориан Соколов, лондонский корреспондент «Варшавской прессы» и сын лидера сионистов Наума Соколова, он был «очень увлечен» Кристиной [19]. Флориан был с головой погружен в работу – он сотрудничал еще и с Би-би-си, и с сионистскими газетами, так что Кристина преодолела нелюбовь к офисной работе и предложила ему свои услуги в качестве секретаря на время пребывания в Лондоне [20]. В результате и, возможно, впервые она задумалась о перспективах для польских евреев в условиях растущего в Европе антисемитизма и о привлекательности переселения в Палестину.

После нескольких недель в Лондоне Ежи и Кристина наконец поднялись на борт парохода, направлявшегося в Южную Африку; Ежи заказал также надежный британский автомобиль с дополнительными топливными баками, который мог перевезти их за две с половиной тысячи миль от Кейптауна до Найроби. В Южной Африке они провели некоторое время с генеральным консулом Польши, прежде чем отправиться на север. Как и Ежи, Кристина влюбилась в широкие горизонты Южной Африки. Зима быстро переходила в весну, все вокруг расцветало. Они пересекли горы к северу от Кейптауна и оказались в Карру – «земле великой жажды». Большая часть пути от ранчо к ранчо представляла собой равнины, летом выжженные солнцем, но Кристина и Ежи путешествовали весной, когда везде распускались цветы. Как-то раз пришлось перетаскивать их машину через разлившуюся к концу зимнего сезона реку с помощью мулов. Часть багажа промокла, но Кристина только смеялась, высунув ноги наружу, чтобы они просохли на солнце. Поездка была медленная, но по большей части приятная[20].

Примерно через девятьсот миль, в конце августа 1939 года, они достигли Йоханнесбурга, города, в котором «полно польских евреев», как записал Ежи. 1 сентября Гитлер без объявления войны начал вторжение в Польшу на трех фронтах, в котором участвовали полтора миллиона немецких войск. Через два дня Великобритания, а затем и Франция объявили войну Германии, это были единственные страны, которые проявили инициативу, не дожидаясь нападения.

Хотя в 1934 году, за год до смерти, маршал Пилсудский подписал пакт о ненападении с Гитлером, в течение последующих пяти лет становилось ясно, что Германия претендует на Гданьск и наиболее развитые в экономическом отношении западные районы Польши. В марте 1939 года Великобритания заверила Польшу в своей поддержке на случай угрозы безопасности, и две страны подписали договор о взаимопомощи в августе того же года. Обе стороны не знали, что в том же месяце Германия и Россия подписали тайный пакт о ненападении, в котором были статьи о новом разделе Польши, и это развязало руки Гитлеру.

В Польше лето 1939 года было долгим и жарким, это было последнее славное время перед вступлением страны в войну, к которой она была плохо подготовлена. Первые резервисты получили повестки только в конце августа. Один из друзей Кристины позднее вспоминал о романтическом виде «стерни на полях, золотящейся в солнечных лучах» [21]. Чувство ностальгии при воспоминании о столь недолго существовавшем государстве сочеталось с гордостью за вековые традиции. Германское вторжение положило конец двадцатилетней свободе и независимости Польши, а также сломало социальную структуру, которая сложилась там.

После вторжения Ежи не получил никаких инструкций из польского Министерства иностранных дел, но они с Кристиной развернулись и направились назад в Кейптаун. Мечты о дипломатической работе в солнечном краю, свободе, лошадях растаяли за одну ночь. Несмотря на все свои связи, они, как и большинство поляков, были поражены известием о германском вторжении, но – в отличие от этого большинства – оказались за пять тысяч миль от дома и ничего не могли сделать для защиты своей страны. Обратная поездка была ужасной. Жара, усталость, нервное напряжение, страх за страну, ярость от собственного бессилия – все, о чем потом вспоминал Ежи, а Кристина, которая переживала не меньшее потрясение, не могла ничем его утешить.

В Кейптауне они продали машину и после мучительного ожидания смогли найти места на пароходе, который шел в Саутгемптон[21]. По словам Ежи, это «путешествие было кошмаром» [22]. Германские подлодки появлялись уже у западного побережья Африки, так что судну понадобился конвой, и шло оно на самой малой скорости, они по нескольку дней стояли в разных портах. Каждое утро приходили новости об очередных потерях Польши и быстром продвижении вермахта по польской территории, об этом сообщали в бюллетенях, публиковавшихся на борту корабля.

Германия за первые сутки завоевала полное превосходство в воздухе, за один день разбомбив и польскую авиацию на земле, и крупные цели в пределах Варшавы. В соответствии с хорошо подготовленным планом, с воздуха были разрушены ключевые мосты, поезда и колонны беженцев. Польские войска пытались идти в атаку, проявляли невероятный героизм вроде знаменитой кавалерийской атаки на бронированные германские танки, но чудесное «бабье лето» работало против них. Это состояние природы называли «погодой Гитлера» и горько молились о дожде, который бы сделал трудно проходимыми поля и удержал бы танки [23]. Но небо оставалось ясным, и к 6 сентября польское командование вынуждено было прекратить отважную оборону на всех фронтах. При огромном преимуществе живой силы и техники, а также благоприятных условиях для наступления панцирные дивизии Гитлера относительно легко прокатились по польским равнинам.

В течение двух недель Варшава была окружена. В соответствии с условиями соглашения с Великобританией, Польша должна была продержаться две недели, прежде чем союзники придут ей на помощь. Однако британцы ограничились тем, что сбросили тысячи «совершенно бесполезных» пропагандистских листовок на немецкие города, а глава Британской миссии в Польше, сэр Эдриан Картон де Виар, в ярости заявил, что у нас «нет средств физического воздействия на немцев и никакого морального влияния» на поляков [24]. Затем, 17 сентября, когда Польша начала выказывать признаки организованного сопротивления и готовность противостоять дальнейшей немецкой агрессии, советская армия пересекла восточную границу Польши «без приглашения и объявления о намерениях», и польский президент, правительство и главнокомандующий вынуждены были пересечь границу Румынии, чтобы не попасть в плен [25]. Вячеслав Молотов, советский министр иностранных дел, заявил, что предпринимаются меры по защите польского населения, в результате чего многие польские подразделения приветствовали Красную армию и в итоге оказались в плену: всего сто восемьдесят одна тысяча человек. Польша, а не Германия оказалась перед лицом войны на два фронта. Через неделю после вступления в Варшаву, в конце сентября, войска вермахта стали победителями. Польша была сокрушена ударами двух армий-интервентов, обе они были лучше экипированы и подготовлены к ведению войны.