Шпионаж и любовь - Малли Клэр - Страница 76

Другие друзья, однако, почувствовали, что Кристина сильно изменилась. «Ее признание и награды были не слишком щедрыми для того, кто много раз рисковал своей жизнью, чтобы спасти союзников», – писала Лора Фоскетт [64]. Но только Фрэнсис, который был приглашен для составления списка тех, кто заслуживал признания, позже писал, что правительство решило вопрос о наградах «невероятно грубо», он понимал, насколько расстроена была Кристина как уровнем, так и гражданским статусом ее наград [65]. Фрэнсис не только представил документы для вручения Кристине военных наград, но утверждал, что «за свою работу в одной только Франции» она заслужила «высшую возможную честь и немедленное предоставление британского гражданства» [66]. «Кристина, дорогая! – писал он, – это, должно быть, хуже для тебя, чем поход к стоматологу… Медаль св. Георгия – это позорное оскорбление!» [67]. Через год он все еще пытался успокоить ее, сказав, что это «один из худших примеров несправедливости в безнадежном беспорядке, в который превратили систему награждений в целом… тошнотворный и отвратительный бизнес» [68].

Сильно разочарованная, Кристина искала новые перспективы. «Я хочу начать новую жизнь, открытую, свободную и нормальную», – написала она сэру Оуэну О’Мэлли, в тот момент послу Великобритании в Лиссабоне [69]. Эйдан Кроули пытался найти для нее работу в Лондоне, а Джон Роупер, которого отправили в Грецию, нашел ей место в Афинах. Но затем Майкл Данфорд, ее бывший каирский спутник, написал ей, что решил поселиться в Найроби, где работал в Британском Совете. Вспоминая мечты об африканском солнце, лошадях и свободе, которыми она когда-то делилась с Ежи, Кристина удивилась и неожиданно написала, что присоединится к нему. Она приехала в Найроби несколько недель спустя, хотя и сняла собственный номер в отеле «Нью Стенли», откуда могла наблюдать за зелеными и кремовыми национальными автобусами на главной дороге за городом.

Уже более сорока лет «Нью Стенли» был краеугольным камнем для поселенцев в Найроби, принимая многих из тысяч белых эмигрантов, прибывавших при поддержке британского правительства после Первой мировой войны, и позже он стал знаменитым, когда Эрнест Хемингуэй прославил его бар в 1930-х годах. Теперь Кения снова стала модным местом для европейских мигрантов, и вскоре Кристина оказалась в центре большого польского сообщества, а также познакомилась с британскими друзьями Майкла. Среди поляков был Кристофер Чижевский, который знал Кристину и ее двоюродных братьев и сестер, когда они были маленькими, и представил ее своей жене Анне в Каире. Обе женщины отлично поладили, и Кристина согласилась стать крестной матерью для сына ее друзей, когда тот родился в 1945 году, в Кении их дружба окрепла.

Поскольку Чижевский был прикомандирован к Найроби из Каирского польского Генерального штаба, его семья жила в армейских кварталах недалеко от города. Из многих постоянных гостей Кристина была единственной, кто удосужился провести какое-то время с их детьми. Она особенно любила восьмилетнюю Сюзанну, которую развлекала придуманными историями о кошке, и однажды подарила маленькую акварельную картину о матери-кошке, кормящей своих котят. В другой раз она пригласила Сюзанну с ее матерью на чай в «Нью Стенли», угощая ее пирожными, пока ей не стало дурно. Майкл тоже хорошо ладил с детьми, однажды он взял Сюзанну на встречу с Тайроном Пауэром, когда тот посетил Кению с кратким визитом. Все, казалось, думали, что Кристина, легкая, привлекательная, но, возможно, немного хрупкая, в простой, аккуратной одежде, и ужасно красивый, курящий трубку Майкл, высокий и светлый рядом с ней, были замечательной парой. Было очевидно, что Майкл обожал ее, и вместе они отправлялись на прогулки, на охоту на антилоп. По вечерам они принимали участие в бесконечных вечеринках или проводили более спокойное время вместе в кинотеатре и многочисленных городских барах.

Но Кристина никогда не могла полностью отдалиться от Европы и своего прошлого. Кристофер Чижевский участвовал в переселении или репатриации польских беженцев, прибывающих в Кению, а Кристина – в горячих дискуссиях об этике возвращения поляков в коммунистическую Польшу. Как и многие другие, она также помогала организовать посылки с едой для отправки домой. У нее больше не было вестей о брате, и она могла только надеяться, что он и его семья живут где-то тихо, не затронутые вниманием прессы, которое она недавно привлекла своими наградами. Все польские эмигранты чувствовали, что их страна была предана Черчиллем в Ялте, и, учитывая ее прямое служение англичанам, Кристина испытывала особенную горечь по этому поводу. Она начала терять вес, а иногда страдала от ночных кошмаров и болей в животе, которые, как считали ее друзья, были вызваны стрессом. Однако с этой свежей и сочувствующей аудиторией Кристина снова начала рассказывать свои военные истории, в том числе рассказы о том, что однажды она спала с мужчиной во время спасательной операции и нанесла удар ножом другому. «Я ненавижу стрелковое оружие, оно такое шумное», – сказала она Анне Чижевской, когда та спросила о ноже на каминной доске, единственном «украшении» в ее комнате. «Это оружие быстрое и смертоносное, и я много раз использовала его» [70]. Но даже ее новые друзья понимали, что «она только рассказала вам то, что хотела, чтобы вы знали», когда она воссоздала свою собственную историю, включая многие рассказы о ее «чрезвычайно богатом» первом муже, но ни разу не упоминая о Ежи [71].

Чтобы отвлечь ее, Майкл как можно чаще вывозил Кристину за город. Вскоре после ее прибытия они отправились в бельгийское Конго, но именно просторы Кении поразили ее воображение. Найроби окружали сафари-парки, там можно было увидеть стада импал, пересекающие, одним потоком, асфальтовую дорогу, а иногда бабуинов или бегемотов, валяющихся в мутной воде окаймленных деревьями рек, и иногда встретить львов с детенышами. Кроме того, склоны вокруг Килиманджаро представляли собой одни из самых красивых сельскохозяйственных угодий в мире, где выращивали сизаль, люцерну, сахарную кукурузу, авокадо, цитрусовые, ананасы и манго. Кристина была очарована и понемногу начала мечтать о новом будущем. Она подала заявку на разрешение жить и работать в Кении и, ожидая его, написала письма друзьям, в которых делилась планами «начать что-то свое», возможно, открыть молочную ферму или «чайный магазин на перекрестке»; все, что могло бы дать ей «чувство принадлежности к чему-то или какому-то месту» [72]. Тогда, возможно, писала она сэру Оуэну, он и Кейт могут приехать к ней – и даже остаться «навсегда, и мы все будем счастливы!!!» [73]. Но через несколько недель колониальные власти, утонувшие в заявлениях на проживание, отказали ей.

И точно в это время Кристина получила от Управления Верховного комиссара конверт с приглашением (эффектным, с позолоченным краем) на церемонию, на которой губернатор Кении сэр Филип Митчелл должен был вручить ей медаль св. Георгия. «Чертовы ублюдки», – бросила она [74]. В том, что Майкл назвал «типичной манерой Кристины», она быстро дала понять, что не собирается принимать почести от представителя короля в Кении, когда правительство Его Величества расценило ее как неподходящего жителя [75]. Только когда во избежание неприятного инцидента ей было предоставлено разрешение остаться в Кении, она согласилась принять награду. На ребре медали были выгравированы слова «Мадам Кристина Гижицкая», а на гражданской ленте «За Бога и Империю» указано, что награда предназначена британке Кристине Грэнвил [76]. Она также была удостоена Военной медали 1939–1945 годов, Звезды под короной за службу в Африке, Италии, Франции и Германии, а также Звезды 1939–1945 годов. Наряду с Военным крестом с одной звездой, медалью за Веркор и крылышками британского парашютиста, это была впечатляющая коллекция. К ней Кристина добавит памятный знак в форме щита с изображением польского орла, защищающего Мадонну и Младенца, – символ «Мушкетеров», который она, отец Ласки и другие когда-то держали в секрете. Конструкция была удивительно похожа на знак, который ей подарили в детстве, когда она с отцом посещала Богоматерь Ченстоховскую. Как британский агент, Кристина никогда не получала официальных польских наград: ни от польского правительства в изгнании, ни от коммунистического режима на своей родине, но, возможно, она чувствовала, что этот маленький польский талисман хранил в себе нечто не менее ценное, может, напоминание о том, что она всегда боролась за свободную Польшу своей юности.