Мученик (ЛП) - Райан Энтони - Страница 88

Я начал понимать, что люди, платившие за то, чтобы меня помучить, поступали так не из ненависти, но от злобы, которая рождается от соединения страха и бессилия. Эти оборванные, голодающие негодяи не имели ничего за душой, а их жизни зависели от каприза прекрасно одетых аристократов, которых я видел лишь краем глаза до тех пор, пока однажды лорд не вбил себе в голову забрать меня себе. Мой тюремщик запросил высокую цену, которую лорд сбил до одного шека, пригрозив за такую дерзость приказать своим подручным избить этого человека до полусмерти. Меня должным образом перевели в странное каменное здание, которое, как я узнал, называется замком, и спустили в темницу. Моим единственным соседом оказался довольно измождённый человек с напыщенной манерой изъясняться. Это от него у меня такое красноречие на альбермайнском. Оказалось, что он был наставником одной из дочерей лорда – миловидной девушки, прелести которой оказались опасно искушающими. Этот человек много знал об истории вашей земли и, самое для меня интересное, об удивительной вере, которая господствует над вашими жизнями.

Он ухмыльнулся и изумлённо покачал головой.

– Мученики, – сказал он. – Серафили. Малициты. Ковенант. Поразительная смесь выдумок, мифов и, следует признать, даже парочки крупиц мудрости.

В его тоне я заметил архипревосходство. И хотя я никогда не мог назвать себя набожной душой, несмотря на моё нынешнее положение, эти слова задели мои чувства.

– Судя по тому, что я понял, – сказал я, – у твоего народа нет верований. Или по крайней мере нет такого, что можно назвать верой.

– Верой? – Он с явной насмешкой поднял безволосые брови. – Так вот, значит, чем ты обладаешь, Элвин Писарь? Значит, ты подчинил службе Серафилям этот циничный сгусток личных интересов, который называешь сердцем? – Он некоторое время смотрел мне в глаза. – Вряд ли. А что до веры, – вздохнул он, отводя глаза, – каэриты не нуждаются в капризах верований. Да, мы определённо склонны к самоанализу, но для нас верование появляется только из того, что может быть испытано или наблюдаемо. И всё же этот ваш Ковенант имеет необычную черту – в том, что вера в каком-то смысле отражает реальность. Но мы к этому ещё вернёмся. – Он нахмурился. – На чём я остановился?

– На темнице, – сказал я, охваченный страстным желанием, чтобы там он и оставался.

– Ах, да. К сожалению, время с наставником быстро закончилось, хотя я на самом деле собрал немало знаний, прежде чем лорд его забрал. Я слышал, как стражники говорили о его судьбе. По всей видимости лорд выпустил его в ближайшем лесу, а потом затравил стаей голодных собак. Тогда я подумал, что он и для меня припас подобное развлечение, но потом оказалось, что мой конец предполагался намного более изобретательным.

В какой-то праздник середины зимы меня вывели из темницы. Лорд и его благородные друзья сидели за столом во дворе, радостно набивая животы разнообразным жареным мясом – все, кроме его дочери, разумеется. Она ничего не ела и, по правде говоря, выглядела настолько несчастно, что один взгляд на неё ранил моё сердце. Меня раздели догола и убрали цепи, а вперёд вывели другого узника.

Эйтлишь снова замолчал, а когда заговорил снова, весёлая задумчивость, прежде окрашивавшая его голос, сменилась искренней печалью.

– Как ужасно было видеть такое великолепное существо в таком жалком состоянии. Бурые медведи вырастают крупными, но этот был гигантом среди своего вида, вдвое выше меня, когда вставал на задние лапы. Однако от пыток, которым его подвергали, он выглядел чудовищно, мех облез и спутался, а на морде остались шрамы от кнута. Я видел, что он хотел только умереть, и тогда решил принести смерть ему в дар, вот только не его смерть. – Он тихо усмехнулся. – Для собирателя интересных существ монументальная ошибка – не понимать в полной мере природу своих пленников. В случае с медведем мой благородный хозяин видел всего лишь запуганного зверя, которого можно поднять ради кровавого зрелища. А во мне он видел недочеловека, который может продержаться чуть дольше обычного разбойника или неудачливого керла. Обычно я не радуюсь актам насилия или разрушения, но должен признаться, в тот день я с большой радостью доказал, что он неправ.

Эйтлишь подошёл ко мне, остановился в нескольких шагах, сжав руки в кулаки. Я смотрел, как он снова раздулся, его и без того впечатляющее тело расширилось, мышцы и вены разбухли до таких размеров, что я удивлялся, как они не порвали его кожу.

– Ваэрит – хорошее название, – сказал Эйтлишь. В его голосе теперь слышался более глубокий и властный резонанс. – Поскольку это слово – эхо того, что мы называем рекой. Но она, подобно рекам, по-разному течёт в каждом из нас. Они находят свой путь, который ничем не остановить, ни сталью, ни стрелами, ни огнём. – Его кости и мышцы издали отвратительный скрежещущий звук, он вырос ещё больше, и наконец я узрел настоящего гиганта. – Или, – добавил он, и на его губах мелькнула призрачная улыбка, больше похожая на оскал, – мольбами жестоких лордов, которые мочатся в штаны и заклинают, как любые трусы, когда смерть приходит к ним в замок.

До этого момента я смотрел в ужасе и изумлении, онемев и замерев от невозможности того, что предстало перед моими глазами. На севере я видел удивительные вещи, и всё, что испытал от рук Ведьмы в Мешке не оставило мне другого выбора, кроме как принять существование магических сил, но никогда я не ожидал, что увижу столь явную и ужасную их демонстрацию.

– Ваэрит струится через ткань этого мира, – сказал мне Эйтлишь, – так же как кровь течёт по венам твоего тела. Прикоснувшись к ней, её можно высвободить и контролировать. – Его улыбка стала определённо жестокой, он подвинулся ближе, нависая надо мной, как нечеловеческой силы монолит. – Хочешь попробовать её, Элвин Писарь? Медведь в тот день определённо испытывал признательность. Как только я разбил его цепи, он с большим энтузиазмом принялся нести опустошение среди гостей лорда.

– Н-нет. – Резко слетело слово с моих губ, и они тут же застыли от ужаса, который охватил меня с головы до пят, и я почувствовал, что мне нужно заставлять свои ноги отступить, когда он шагнул ещё ближе. – От… отвяжись от меня! – затараторил я, съёжившись, как ребёнок, испугавшийся гнева родителя.

– Стой смирно, дурак! – Раздражённо пробормотал он, и, двигаясь с невообразимой скоростью, зажал руками мою голову. Ощущением от этого стало яркое и куда более болезненное эхо того, что случилось во время излечения Эвадины Ведьмой в Мешке. Тогда я почувствовал внутри себя смещение напряжённостей, переход силы из одного тела в другое. На этот раз поток силы двигался в обратном направлении. Моё зрение залил свет, и глубокое, пульсирующее тепло затопило тело, сильнее всего обжигая виски, где меня держали руки Эйтлиша, словно щипцы, вытащенные из недр горнила. В панике я заколотил по его рукам, плечам, голове, и эти усилия были сродни ударам кулаками по несокрушимой скале.

– Хватит! – нетерпеливо скомандовал Эйтлишь и так сильно меня встряхнул, что из моих молотящих рук ушла вся сила. – Неужели ты не знаешь, что умираешь, глупый человечек? Трещина в твоём черепе плохо зажила, и то грязное снадобье, которое ты пил, чтобы облегчить боль, гноит твои внутренности. Если это тебя не прикончит, то кости твоего черепа срастутся и образуют нарост, который убьёт тебя в течение года. И, как ты говоришь, ей это не понравится.

Жжение вдруг преобразовалось во всепоглощающее пламя, заполняя мою голову и выжигая все мысли. Сквозь страх и панику я чувствовал, как шлифуется мой череп, слышал шипящий, волокнистый звук перестраиваемой кости. Вернулась пульсирующая боль, всего на миг, как последнее жуткое извержение агонии, настолько абсолютной, что я не сомневался: она возвещает о моём уходе из этого мира. Когда боль стихла, я, обрывочно всхлипывая, оказался на четвереньках, и слюна густым каскадом лилась из моего рта.

– Медведь убил не всех, – уже снова дружелюбно заговорил Эйтлишь. Затуманенными глазами я различил его размытую фигуру, отступающую от меня. – Он оставил большинство слуг и миловидную дочку лорда. Должен сказать, за все мои долгие годы я ни разу не видел, чтобы дитя настолько радовалось кончине родителя. В тот день они с медведем крепко подружились, и по моему предложению она решила отправиться ко мне на родину. Здесь она жила замечательно и нашла своё счастье, которое бы наверняка миновало её в вашем королевстве ужасов. Мне кажется, отголосок её лица до сих пор заметен в чертах лица Уллы. Видишь ли, она была её прабабкой. В этом смысле знание альбермайнского у них нечто вроде семейной традиции.