Мученик (ЛП) - Райан Энтони - Страница 82

– На время, – сказал он, и взял с соседней полки одну из многочисленных каменных банок. Сняв крышку, он показал зернистую пасту серого цвета, быстро говоря по-каэритски с множеством незнакомых слов. Видя, что я непонимающе нахмурился, он медленно проговорил:

– Мажь здесь, – и изобразил, как опускает пальцы в банку и намазывает пасту на лбу и на висках. – Утром и вечером.

– Спасибо. – Я помедлил, чувствуя неловкость оттого что не знал, требуется оплата или нет. До сих пор мои уроки с Лилат не затрагивали особенности каэритских торговых отношений, и я понял, что ещё ни разу не видел в этой деревне ни одного обмена монетами. – Я… – начал я, подыскивая верную фразу, и поднял, что такой нет, – … должен вам.

В ответ его лоб снова наморщился, на этот раз скорее весело, чем озадаченно.

– Должен? – переспросил он.

– Вы даёте. – Я поднял банку. – И я тоже даю.

– Я лекарь, – сказал он, и видимо, других объяснений он не считал нужным приносить. Вскоре меня выпроводили из его дома, его напутственные слова остались за пределами моего понимания, но я уловил, что у него дел по горло, и нет времени, которое можно было бы потратить на мою ишличен задницу.

Паста источала сильный навозный запах, отчего я тем вечером задумался, прежде чем наносить её на лоб. Но внезапный приступ пульсирующей боли быстро смёл всю мою нерешительность. Эффективность снадобья проявилась в тот же миг, когда оно коснулось моей кожи, породив прохладное приятное ощущение, которое, по мере того, как я размазывал пасту, переросло в отгоняющее боль онемение. Пульсация быстро утихла, вызвав у меня вздох облегчения, хотя мои соседи не разделили со мной радость.

– Яйца мучеников, ну и вонь! – возмутился Мерик. – По крайней мере, оставляй ставни открытыми.

На следующий день я проснулся после крепчайшего за последние недели сна, но, поднявшись, обнаружил, что пульсация пытается вернуть свою мерзкую хватку. Я с огромным удовольствием подавил её, опять намазав пасту. Такое чудесное средство наверняка стоило бы в Альбермайне целое состояние, и мне показалось странным, что лекарь расстался с ним, не ожидая оплаты.

– Оплаты? – спросила Лилат, когда я задал этот вопрос на утренней охоте. – Что такое оплата?

Мы поднимались по лесистому склону к югу от деревни, Лилат вела меня к гребню, выходившему на долину. Я предположил, что она хотела исследовать свежие места для охоты, поскольку в последние дни мы добыли немало дичи с ближайших к деревне холмов. Подъём был крутой и зачастую скользкий, там, где земля недавно оттаяла, хотя, казалось, охотница на это не обращала внимания. А я, хоть и не впервые ходил по такой неровной земле, но всё же с трудом поспевал за её ловкой уверенной походкой.

– У вашего народа нет монет? – спросил я её, когда мы остановились на отдых.

– Монет?

– Да. – Я покопался в сапоге и вытащил одну из немногих оставшихся у меня монет – один шек, переживший лавину. – Вот, – бросил я ей. – Это монета.

Лилат повертела пальцами медный диск. Отчеканенная голова отца короля Томаса вызвала на её челе проблеск интереса, но явно было, что она понятия не имела, для чего это.

– Что она делает?

– С её помощью покупают вещи.

– Покупают?

Именно тогда я понял истинную пропасть между каэритами и людьми за границами их земель. Бесконечные всепоглощающие циклы труда, торговли и жадности, которые характеризовали большую часть внешнего мира, здесь были неизвестны. Я понял, что потребуется больше, чем короткая беседа в перерыве на охоте, чтобы объяснить всё это человеку, незнакомому с концепцией денег.

– Тайлан, – попробовал я другую тактику. – Лекарь. Он дал мне кое-что, но ничего не потребовал взамен.

– Он лекарь, – просто сказала она, и встала, чтобы продолжить подъём.

– Так он работает и не ждёт ничего взамен за свой труд? – настаивал я, снова с трудом поспевая за её резвым шагом.

– Лекарям нравится лечить. Как охотникам – охотиться. – Она с ухмылкой оглянулась на меня. – А воинам – воевать.

– Не то что бы я воин… – Я осёкся, потому что она резко исчезла в густом подлеске. Во время охоты такое случалось постоянно. Обычно через несколько секунд она снова появлялась, но иногда могла исчезнуть на несколько часов, и тогда мне приходилось возвращаться в деревню в одиночку. Я немного подождал, а потом заключил, что она, должно быть, решила преследовать жертву без обузы в лице неуклюжего меня. – Я писарь, – пробормотал я, и развернулся, чтобы начать спускаться.

– А что это такое? – спросила Лилат, выходя мне навстречу на противоположной стороне тропы. Она уже несколько раз демонстрировала эту на первый взгляд невозможную способность, и ни разу не показывала никакого самодовольства или гордости, хоть я и подозревал, что это она так шутит.

– Я пишу, – сказал я, и в ответ она лишь непонимающе на меня посмотрела. Вздохнув, я жестом показал ей подниматься дальше, и последовал за ней, как мог. – Писать – это значит наносить слова…

Час спустя стало ясно, что если концепцию денег Лилат понимала с трудом, то письменность представляла для неё куда более глубокую загадку.

– Как можно захватить слова? – спросила она, когда мы, наконец, поднялись на гребень. – Только про помощи этих… чернил и бумаги?

Тяжело дыша, я уселся на ближайший валун и принялся искать палку, чтобы нацарапать на земле пару букв для демонстрации, но замер, когда мой взгляд наткнулся на то, что я поначалу принял за дерево необычных размеров и толщины, а при ближайшем рассмотрении понял, что это какое-то рукотворное сооружение. Башня со стенами, увитыми лианами и ветвями.

– Что это? – спросил я, повернулся и увидел, что Лилат смотрит на меня, скрытно улыбаясь.

– То, что я хотела тебе показать, – ответила она и бросилась вперёд.

Уже ближе к башне я понял, что она несколько больше и выше, чем мне показалось сначала – высотой по меньшей мере в сорок футов. Каменная кладка, видимая через растительный покров, была старой и потрескавшейся, но при этом отличалась такой же точностью, какую я заметил в руинах в долине внизу. Я различил смутные очертания оконных проёмов в верхних частях башни, но не видел никакого входа в плотной массе кустов и корней деревьев, окутывающих её основание.

– Я нашла её, когда была ещё маленькой, – сказала Лилат. – Когда рассказала Улле, она велела мне держаться подальше, но из-за этого мне только хотелось возвращаться сюда снова и снова. Мне нужно было попасть внутрь. Это казалось… необходимостью. Три зимы я прочёсывала каждый дюйм этой местности, пока не нашла. – Она повернулась, жестом показала мне следовать за ней, и направилась к небольшой впадине на северном склоне гребня. Она была сильно заросшей, как и всё здесь, и сначала мне даже показалось, что там не пройти, но Лилат считала иначе.

– Старые здания – как лежалые туши, – по-каэритски сказала она, опустившись на четвереньки, и поползла в узкий проход в листве, который мои глаза пропустили. – Плоть сползает с костей, оставляя щели. Мне понадобилось немало времени, чтобы найти такую широкую, в которую можно пролезть.

– Ты была внутри?

Она кивнула.

– Я прихожу, когда идёт смена времён года.

– Почему?

– Увидишь.

Влажная земля вскоре сменилась толстыми камнями древнего фундамента, и Лилат провела меня через узкую щель между двумя монолитными гранитными плитами. За ними было практически угольно-темно, и только сверху опускалось несколько узких столбов света.

– Сюда, – сказала Лилат, пока я наощупь поднимался, взяла меня за руку и повела к изогнутой внутренней стене башни, где я споткнулся об лестницу. Мы полезли вверх, где мрак чуть рассеялся, но не настолько, чтобы я перестал переживать о том, куда поставить ногу, хотя моя спутница поднималась быстро. С учётом явной древности этого места, я взбирался с ожиданием, что мои ноги скоро встретят пустоту, ведущую к костедробильному падению. К счастью, катастрофа так и не наступила, и мы в конце концов выбрались в просторную круглую комнату. Она освещалась высоким окном, лишь частично заросшим лианами, так что, по крайней мере, я мог ступать по ровному полу, покрытому пылью, с некоторой степенью уверенности.