Мученик (ЛП) - Райан Энтони - Страница 13

Король, услышав это, любезно усмехнулся, а все светящие продолжали молча смотреть с каменными лицами.

– Но ты, – сказал светящий Дюрейл, – не видел Серафилей своими глазами?

– Видел? Нет, светящий. Но я и впрямь… чувствовал их. Помню огромное внутреннее тепло, и моя душа, отягощённая ужасными картинами, которые я видел в Ольверсале, осветилась. Не могу ни передать этого, ни объяснить. Но я знаю, что той ночью нечто вошло в ту комнату, нечто за пределами моего скромного разумения. И только его безграничное сострадание я осознал в полной мере.

По справедливости, такая возмутительная ложь, а особенно в этом месте, должна была накликать мне типун на язык, или хотя бы заикание. Удивительно, но несмотря на высокий статус всех присутствующих, кроме меня и Уилхема, и несмотря на то, что я стоял в самом священном месте Ковенантского мира, эти враки с лёгкостью вылетали из моего рта. Я приписывал отсутствие колебаний тому, что лгал ради спасения своей шкуры столько, сколько себя помню, с того самого дня, когда сказал бордельмейстеру, что не я съел то яблоко, а его поросёнок. На горе моим ягодицам та ложь не сработала. Не сомневаюсь, что и ложь, которую я преподнёс королю и светящим в тот день, нисколько не убедила присутствующих в моей искренности. К счастью, и я и они понимали: то, во что они в этот миг верили, значило не больше собачьего дерьма. Значение имели только доказательства. Мне нечем было подтвердить правоту моих слов, кроме показаний Эвадины, но и у этих великих священников не нашлось бы никаких доказательств, что я вру им прямо в их недоверчивые лица.

Эту всеми понимаемую, но невысказанную истину ещё сильнее подчеркнул новый всплеск ликования толпы за стенами святилища. Несколько секунд казалось, будто каждый голос в городе громко поёт хвалебную песнь. Я увидел, как передёрнулось лицо светящего Дюрейля, словно он с трудом сдерживал приступ гнева. Тогда у меня не было никаких сомнений – и уж конечно их не появилось с тех пор, – что если бы не полчища многочисленных верующих снаружи, совет светящих, не теряя времени, тут же признал бы Эвадину обманщицей и еретичкой. Для них огромной радостью и облегчением стало бы, если бы она оказалась на виселице на главной площади, а рядом болтался бы мой лживый труп. Но такое было им недоступно, хотя долгое молчание указывало на сильную неохоту признавать это. А вот король такой сдержанности не чувствовал.

– Как же мы счастливы услышать эту историю, миледи, – сказал он, со скромной признательностью склонив голову. – Если учёные грядущих лет пожелают отметить моё царствование, то, думаю, именно этот день окажется главным в их хрониках. Идёмте. – Он поднялся на ноги, к явному удивлению светящих. – Этим почтенным людям понадобится время, чтобы сформулировать эдикт, подтверждающий признание ими вашего статуса Воскресшей мученицы. – Он протянул Эвадине руку. – Оставим их этим заботам. Не согласитесь ли вы пройтись со мной? Ужасно хочу посмотреть на сады святилища – не видел их с тех пор, как был мальчишкой.

Король Томас водил Эвадину от клумбы к клумбе, поддерживая вежливую беседу на несущественные темы, и казалось, прошла целая вечность до тех пор, пока не прояснилась его истинная цель. В этой бесцельной прогулке по обширным садам святилища нас сопровождала принцесса Леанора. Она спокойным, ровным шагом шла позади короля и Эвадины, а нам с Уилхемом пришлось плестись на приличном отдалении. Мой взгляд настороженно по садам, поскольку даже сейчас я питал подозрения касательно намерений наших хозяев. Но, помимо садовников, подстригавших аккуратные ряды кустов и цветов, единственной важной фигурой был высокий сэр Элберт Болдри. По неизвестным причинам он не пошёл возле короля, а решил наблюдать издалека, держась тенистых монастырей, окружавших святилище. Я знал, что присутствие этого человека делало избыточной необходимость в наёмных убийцах, и не сомневался, что, если потребуется, он может одолеть и меня и Уилхема без особых хлопот. Пока мы шли, я поймал несколько суровых взглядов от принцессы в сторону защитника, но были то увещевания или предупреждения, я не знал.

– Будь проклята эта нога, – сказал король, остановившись перед прямоугольной оградкой вокруг розовых кустов, колючие ветки которых стояли голыми от зимней прохлады. Он провёл рукой по верхней части бедра, и я понял, что король немного хромает. – Один из перебежчиков Самозванца сильно хрястнул меня булавой на Поле Предателей. В холодную погоду болит сильнее.

– Я слышала немало историй о вашей отваге в тот день, ваше величество, – сказала Эвадина.

– Хотя и не так много, как о вашей, а? – слова короля сопровождала жалкая и одновременно тёплая улыбка. – Вы ведь на самом деле скрестили мечи с самим великим лжецом, да?

– Лишь мимолётно, ваше величество. Толкучка в битве сместилась, и нас разделило. Видимо, вскоре после этого он сбежал.

– Да. – Король Томас вздохнул и снова медленно зашагал по гравийной дорожке. – Леанора собрала множество диких баек про его побег. Говорят, в какой-то момент он прятался в животе гниющего зверя, чтобы скрыться от моих рыцарей. – Он оглянулся через плечо на сестру. – Это был бык, дорогая сестра? Я забыл.

– Шайрская лошадь, дорогой брат, – сказала принцесса. Это были первые слова, что я услышал из её уст, и счёл их тщательно нейтральными. Она прятала руки в колоколовидных манжетах изумрудно-зелёного халата и держалась напряжённо, и по её позе я понял, что она рассматривает эту странную встречу с той же тревогой, что и я.

– Шайрская лошадь, да, – ответил король. – Вот бы он застрял в тех внутренностях и сгнил начисто. Надёжные источники сообщали мне, что сейчас он копошится в пещере где-то в Альтьенских горах. Я требовал от бедного герцога Галтона отправить больше войск и уничтожить труса, но в землях кланов всегда сложно вести поиски. И всё же Самозванец уже сломлен. Нет уже никаких полчищ, только горстка последователей. На самом деле он больше не самозванец, и последняя из наших нынешних забот, а их у королевства немало.

Пока король говорил, его слова утратили начальную легкомысленность, и тон стал более весомым – таким, который требует ответа, когда он выжидающе замолчал. Эвадина такое всегда отлично чувствовала и поспешила заполнить пустоту:

– Ваше величество, сегодня я поклялась, что мой меч будет служить вам, – сказала она. – Прикажите мне, и я сражусь с любой угрозой этому королевству.

– Ваш меч – да, – кивнув, сказал король и поджал губы. – Но как насчёт вашей роты? Если, конечно, рота – верный термин для такого большого воинства.

– Моя рота и мой меч – это одно и то же, ваше величество. Прошу, не сомневайтесь в этом.

Король снова оглянулся на сестру, на этот раз молча. Я увидел чуть самодовольное удовлетворение в его приподнятых бровях, прежде чем он снова посмотрел на Эвадину.

– Сомневаться? – сказал он, рассмеялся и похлопал её по наручу. – Умоляю вас, миледи, я никогда не испытывал никаких сомнений касательно вашей преданности, несмотря ни на какую клевету, что шептали о вас. Вы может и не помните, но мы с вами играли в детстве, один раз. Это был чудесный летний день во дворце в Куравеле. Вы бросали мяч с каким-то пухлым пареньком и ещё с одним, который был вдвое его меньше. Боюсь, не вспомню их имён. В любом случае, там случился какой-то спор, большой парень толкнул вас, и вы сильно разбили коленку. Я-то ожидал, что вы расплачетесь, но вы схватили горсть гравия, бросили ему в глаза и пнули прямо по яйцам.

Он ностальгически усмехнулся, а у Эвадины так не получилось, и она выжала лишь болезненную улыбку.

– Сэр Элдурм Гулатт, ваше величество, – сказала она.

Весёлость короля померкла, и он приподнял бровь:

– А?

– Пухлый паренёк, – сказала Эвадина. – Его звали сэр Элдурм Гулатт, до недавнего времени лорд-защитник Рудников вашего величества. Он утонул в реке во время погони после Поля Предателей.

– О-о, конечно. – На лице короля Томаса отразилась печаль. – Припоминаю, что мне рассказывали о его судьбе. Грустная история, несомненно. Но в военное время много грустных историй, и мне кажется, долг короля состоит в том, чтобы таких историй было как можно меньше. И я бы ещё сказал – прошу, поправьте меня, если ошибаюсь, – это так же и долг Воскресшей мученицы, поскольку разве мир не есть вечное обещание благодати Серафилей?