Курсант: Назад в СССР 14 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 57

Но почему в этой охоте он чувствует себя жертвой, а не охотником? Он, комитетчик, вооруженный человек. Орлов прислушался. Где-то в глубине бункера послышались выстрелы. Глухие, как в бочке.

— Петров! — прошептал КГБшник.

Несомненно, это он. Что с ним случилось? Майор хотел пойти на звук, но понял, что просто не найдет милиционера в такой темноте. Нет, нужно придерживаться плана. Григорьич сказал, что погонит «дичь» к выходу. Может, и стрелял, чтобы шугануть?

Ждем…

И тут послышались шаги. Впереди, в темноте. Неясные, еле уловимые. Только это были не обычные шаги. Не звук подошв и каблуков по бетону. Это было… не так. Они не стучали — они мягко ступали. Хищно и осторожно. Сначала — едва слышно, как будто кто-то прошёл босиком по резине. Потом — чуть громче, сухо, настойчиво. Будто кто-то двигался на подушечках звериных лап, медленно и крадучись.

Орлов напрягся. Плечи налились тяжестью, рука непроизвольно подняла пистолет. Он хотел было крикнуть привычное: «Стоять! Комитет госбезопасности»! Но сдержался — рано… Пусть ближе подойдет. Петров бы не одобрил, если бы он спугнул преступника. Теперь майор чувствовал и понимал, что это точно не Курсант.

Он сделал шаг назад, оказался за желтым кругом света лампы. Прижался к холодной и шершавой стене. Взглянул вперёд. Дальняя часть коридора тонула во тьме.

— Андрей Григорьевич? — тихо окликнул он. — Это ты?

Шаги тут же оборвались. Растворились.

Лампа на потолке впереди замигала, затрещала. Борислав отошел еще назад и чуть в сторону, хотел укрыться в темноте. Он понял — его видят. И вдруг лампа мигнула в последний раз и погасла. Послышался непонятный скрежет.

— Что за чёрт… — прошептал Орлов.

Генератор работал — гул шёл по стенам, но лампы гасли. И не сами. Он снова включил фонарик и посветил на стену, затем наверх. Там торчал только разорванный кабель. Кто-то выдрал его с мясом. Силой. С нечеловеческой силой.

— Я знаю, что ты там! — выкрикнул он, перекрывая страх и тыча хилым лучом фонарика в черноту. — Выходи! Или я стреляю!

Он вытер лоб, пот катил градом, заливал глаза. Пистолет подрагивал от напряжения, а голос майора стал сиплым и даже ослабел:

— Считаю до трёх! Раз…

Шорох. Что-то шевельнулось слева, потом справа. Или сверху? Он не понял. Но сразу выстрелил.

Вспышка. Отдача. Эхо. Звон гильзы о бетон. И снова выстрел.

Бах! Бах! Бах! Бах! Раскатами прокатился грохот.

Орлов стрелял, пока не опустел магазин. Звук ударял по ушам, разносился по коридорам, казался чем-то чужим, неземным. Когда оружие щёлкнуло пустотой, он сбросил магазин, судорожно вставил запасной, снял с затворной задержки оружие. Пистолет хрустнул, загоняя патрон в патронник. Готово. Борислав замер.

Теперь не горела ни одна из ламп. И фонарик подыхал. Желтое пятно от него становилось все меньше и далеко не пробивало. Жалось все ближе и ближе к человеку.

И тогда что-то капнуло ему на голову. Теплое. Липкое.

Он вздрогнул и поднял руку. Провёл по макушке, поднес к глазам, переведя лучик на пальцы. Подушечки окрасились в тёмно-красное.

Кровь.

Орлов медленно поднял голову. Очень не хотелось ему смотреть наверх. Там, под потолком, в месте, где шахта вентиляции переходила в боковой тоннель, чернела дыра. И в этой дыре… что-то было. Что-то смотрело на него.

Он не успел выстрелить. Лишь закричал.

Огромная тень сорвалась сверху. Удар был молниеносным. Плечи Орлова хрустнули, шея скривилась. Он захрипел и рухнул на пол, как сломанная кукла.

Последнее, что он услышал — это хруст собственных позвонков. Последнее, что он подумал:

«Петров… отомсти за меня…»

Фонарик треснул, раздавленный кем-то. Тьма сомкнулась и стала полной. Майор погиб почти мгновенно.

Я пересчитал патроны. Оставалось всего четыре. Один вытащил из почти опустевшего магазина, остальные были во втором. Собрал все в один магазин, защёлкнул в рукоятку, передернул затвор.

Четыре выстрела — негусто. Но если их не тратить, а стрелять метко — достаточно, чтобы прикончить ту тварь, что устроила здесь бойню.

Нет, мне не жаль Лозовских. Кровавая семейка, которая держала весь город в страхе столько лет. Но то, что сейчас бродит по чёрным кишкам бункера, — ещё хуже. Оно убило монстров. И стало чем-то страшнее их. Более хищным. Более ненасытным.

Я знал, оно где-то рядом. Оно следило за мной.

Погасил фонарь, прислонился к стене. Ждал. Глаза привыкали к черноте, плотной, как мазут. Только из коридора, в нескольких метрах за дверным проемом, робко пробивался свет пыльных плафонов. Еле-еле, как жёлтые пятна на бетоне. Но всё же лучше, чем ничего.

И вдруг — издалека послышались выстрелы.

Серия. Беспорядочная — нет здесь хладнокровного расчёта. Паническая стрельба. Кто-то палил, как в бреду, как будто отбивался от кошмара. От монстра.

Тишина, пауза… А потом — крик.

Дикий. Раздирающий. Как будто кого-то вспороли заживо.

Я замер. По мокрой спине пробежал холод. Этот крик… Я узнал его. Это был голос Орлова.

Он кричал так, как не кричит человек. Такой звук исторгается из человека, когда он — жертва, загнанная, раненная, испуганная. И в этом крике уже звучала смерть. Последняя нота жизни.

Я сжал челюсти. Хотел броситься, сломя голову — вперёд, на помощь, лишь бы спасти. Но знал: поздно. Я не успею, уже всё… Там осталась одна лишь секунда, один замах.

А если побегу — только выдам себя.

Тварь знала бункер. Ходила в нём, как у себя дома. Слишком уверенно, слишком тихо. Как будто не шла — скользила по коридорам, слушала стены, чувствовала вибрации пола. Черная душа подземелья.

Силой её не взять. Значит, нужно хитростью.

Я вернулся к телу Леонтия Лазовского. Волоком, с трудом, протащил его по коридору — оставляя за собой кровавый след. Обставил все так, будто он, смертельно раненый, ещё долго полз к спасению. К свету. К жизни.

Усадил у стены в коридоре. Согнул, как живого. Голова опущена, руки на коленях. В правую ладонь ему я вложил фонарь. Включил. Свет робко потянулся вверх, создавая жёлтое пятно под потолком, освещая только его.

Я отступил. Встал в ответвлении коридора. Там, где плафоны давно погасли. Где темнота была кромешной. Где меня никому бы не было видно. Но я видел всё.

Сел на корточки и прижался к бетону. Пистолет наготове, напряженный палец — на спуске.

Наклонился к коленям. Теперь нужно выманить тварь. И я сипло, с напряжением прокричал:

— Помогите…

Не мой голос. Горло сжало. Сухой воздух, пыль, севшие связки — всё сработало на руку. Голос получился чужим, как и хотел. Хриплым. Не слишком похоже на голос Леонтия, но я старался как мог.

— Помогите…

И снова тишина. Теперь ждем. Тик-так, тик-так…

Прошло, может, полминуты. Или час? Время будто исчезло. И вот, наконец — шаги впереди. Медленные. Вкрадчивые.

Они приближались. Стали чаще. Я не дышал, не моргал. Только сильнее вжимался в стену, сливаясь с чернотой бункера.

И свет фонаря, зажатого в мёртвой руке Лазовского, дрогнул.

Что-то заслонило его на секунду. Что-то подошло близко. Очень близко.

Пора!

Я выскочил из укрытия, рванул вперёд с пистолетом, палец уже на спусковом крючке — готов был всадить пулю в любого, кто появится на линии прицела.

Фигура осела у тела Леонтия. Заскребла руками по полу. Грязный, весь в крови, со свалявшимися волосами, в рваной одежде — это был Гриша. Он съёжился в комок, будто хотел исчезнуть, и дрожал.

Но тянул тело отца за ворот рубахи, при этом тихо всхлипывал и твердил, будто молитву:

— Папа… папа… не умирай… папа…

Я остановился, замер. Он был жалок, дрожал всем телом, будто битая собака под дождём. Вид у него был такой, будто он, тихий дурачок, теперь на грани полного срыва. Я напрягся. Казалось — вот-вот вскочит и рванёт в темноту или на меня. Но он поднял голову. Глаза — красные, затравленные, но ясные. Узнал меня.