Курсант: Назад в СССР 14 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 45

— Да пошли вы… — зло процедил задержанный, и подбородок его напрягся. — Ничего я вам не скажу. Веди в камеру.

Я медленно наклонился к нему, почти уткнувшись лбом в лоб. Воздух между нами натянулся, как струна.

— Слушай внимательно, Лазовский, — сказал я негромко, но так, чтобы в каждом звуке сквозил холод. — У тебя ночь. До утра. Потом пойдёшь в СИЗО. И там тебя быстро научат петь, если будешь и дальше дурковать.

Игорь замер. Усмешка медленно сошла с лица.

Я смотрел на него почти в упор. Потом выпрямился, медленно откинулся на спинку стула, давая ему время всё осознать.

— Сейчас у тебя один шанс, — сказал я спокойно. — Говори. Сам. По-хорошему.

Горохов подошёл ближе, глядя на Игоря тяжёлым взглядом человека, который видел, как ломаются и покруче ребята.

Игорь ещё секунду держал паузу. Потом, чуть прищурившись, сказал:

— Ни хрена я вам не скажу….

Я усмехнулся и распорядился:

— Всё. Ведите его в КПЗ. Пока в отдельную камеру. Без соседей. Пусть привыкнет к хорошему, а завтра… Завтра будет по-другому.

Федя кивнул, подошёл к задержанному, поднял его с места, грубо взяв под локоть. Игорь поднялся. Спина до сих пор прямая, вид надменный и гордый, как будто не его сейчас в КПЗ ведут, а он сам раскрыл какой-то заговор.

Я не спеша вышел следом. Шёл на расстоянии, молча, как тень, наблюдая, как дежурный и Федя вели Лазовского по коридору, потом свернули — вниз по лестнице в подвал.

Помещения КПЗ встретили нас тусклым, мутным светом грязных плафонов под потолком и тяжёлым запахом сырости, старой штукатурки и чего-то тухлого, въевшегося в бетонные стены. Окон здесь не было, а глухие, низкие потолки давили. Металлические двери камер с глазками-кормушками облуплены, местами до ржавчины. Пол покрывала затертая плитка, кое-где сбитая до пыльной цементной основы. Шаги отдавались таким гулом, будто весь этот коридор был выдолблен где-то в толще земли, откуда выбраться не получится, даже если сильно захотеть.

Постовой был незнакомый, но видно, что бывалый и немолодой. Рыжие усы с проседью, лет сорок на вид, сержантские лычки на плечах. Я подозвал его и дежурного к себе жестом.

— Слушайте сюда, — сказал я тихо, вполголоса. — Сейчас этого кадра в отдельную камеру сунете. А через пару минут, когда мы с Федей уйдём, — подсадите к нему братца. Дурачка. Ясно?

Дежурный кивнул, без лишних вопросов, потому как ему были абсолютно неинтересны наши оперативные игры. Он человек-регистратор, поступил звонок — зарегистрировал, группу следственную отправил на место происшествия — и совесть чистая.

А вот сержант заморгал, нахмурился, пытаясь вникнуть в суть.

— А зачем? Они же по одному преступлению? Разве…

— Надо так, но вопрос хороший. Короче, скажешь, что, мол, мест нет, не напасёшься на всех камер отдельных, получай к себе на побывку братца, а то его урки затюкали, издеваются. Только окно-кормушку открой и не закрывай. Встань рядом, не светись и слушай, о чём они говорить будут. Но в окошко сам не суйся. Этот гад — хитрый и опасный, не ровён час, чего учудит. Все ясно?

— Понял, — кивнул сержант.

— Всё, что услышишь, потом мне доложишь. Чётко. Без отсебятины. И стой до последнего, пока разговор откровенный между ними не случится.

— Так точно, — кивнул рыжеусый.

Игоря втолкнули в камеру. Дверь хлопнула, щелкнул замок.

Мы с Федей пошли на выход.

— Это что получается, Андрюха? — Погодин потирал нос. — Наш тугодумный не при делах? Не виноват? Отпускать его надо.

— Не торопись, Федя, — тихо проговорил я. — Скоро всё узнаем…

В камере повис полумрак. Игорь сидел на шконке, теперь уже не с таким бравым видом. Сгорбился, прижался к шершавой стене спиной, подбородок опущен. Он насторожился, услышав скрип замка. Поднял голову, прищурился.

В камеру втащили Гришу. Сержант с рыжими усами и пузач-дежурный с погонами старшего лейтенанта. Лазовский встрепенулся, хотел рвануть вперед. Уже даже примеривался, как вырубить одного, потом второго, но — рано… Там, за их спинами, маячил еще кто-то. Не время сейчас, нужно чуть-чуть подождать, ведь он подготовился. У него план.

Гриша увидев брата, сразу ожил, засиял, как ребёнок, которому разрешили купить эскимо.

— Братик! Братик! — необычно быстро затараторил он, подскакивая к нему. — Я тут ждал… тебя… Ты где был?.. Я кушать хотел… Потом спать хотел… А потом опять кушать…

Дверь захлопнулся, лязгнул запор, откинулось окошко-кормушка, через которое Игорь разглядел, что милиционеры ушли. Но зачем оставили открытое окошко? Подслушивать будут?

Игорь поднялся, шагнул к Грише, положил руку на его плечо. Погладил медленно, убаюкивающе.

— Тише, Гришенька… Тише… Всё будет хорошо. Терпи, немного, недолго. Скоро всё закончится.

Говорил он мягко, почти ласково. Будто совсем другой человек. Но глаза боксера при этом оставались холодными, сосредоточенными, словно мысли заняты совсем другим. Он еще раз покосился на окошко — там никого не было видно и слышно, а затем наклонился и, обняв брата за плечи, шепнул ему на ухо:

— Я пришёл за тобой, брат. Будешь делать всё, как я скажу, и мы выберемся. Скоро мы будем вместе. Вся семья. Понял? Кивни, если понял, только ничего не говори. Нас могут подслушивать.

Игорь даже показал жестом на свои уши и на дверь, для пущей убедительности.

Гриша захлопал глазами, рот у него открылся в восторге, но понимания в этом восторге не было заметно. Он подумал, похмурился, а после истово закивал. Игорь доверил ему план!

Игорь аккуратно отстранился, присел на корточки. Стянул с ноги кроссовок — снялось легко, шнурков там, как положено, не было. Их забрали, помещая его в камеру.

Рванул зубами за потрёпанную подошву, сильно, как голодный волк. С трудом разорвал — под ней оказался аккуратно спрятанный тонкий металлический предмет.

Тонкая стальная полоска, остро заточенная по краям и на конце. С виду — ничего особенного, а в камере — это оружие.

Сплюнув, Игорь ловко сунул заточку за пояс.

Потом снова приблизился к Грише и прошептал:

— Слушай… Помнишь, как тебе было плохо? Как ты катался по полу, когда живот болел? Вспомни!

Гриша нахмурился, почесал затылок, посмотрел на брата непонимающе.

Игорь, не теряя спокойствия, легонько щелкнул его по затылку:

— Делай как тогда, делай, я сказал. Ну… Падай! Будто тебе плохо. Так надо!

Гриша, привыкший слушаться брата безоговорочно, рухнул на пол и начал кататься, стонать, хвататься за живот, корчась и бормоча обрывки фраз.

Игорь тут же задвигался, подскочил к двери и загремел кулаками по металлу:

— Эй! Там! Тут человеку плохо! Открывайте, быстрее! Чего вы там, уснули⁈

Постовой у окошка вздрогнул от этого крика — только что он прислушивался к шёпоту боксёра и бормотаниям дурачка. Отошел вглубь коридора, а потом уже с громкими шагами приблизился к двери камеры.

— Чего орешь? — недовольно проговорил он, заглядывая в окошко-кормушку издалека, осторожничая, потому что помнил слова молодого, но матерого майора из Москвы.

Сержант стоял чуть поодаль, в освещении коридора, выжидал, смотрел, что происходит в камере. Он решил не подходить сразу близко и не заглядывать — прикидывал, что предпринять. Но не торопился с решением, опытный был и почуял подвох.

За дверью Гриша катался по полу, дёргался будто в судорогах, стонал и лепетал что-то бессвязное, иногда срываясь на крик. Над ним навис Игорь, сам красный, голос хриплый.

— Уроды! Зови врача! Умрёт же! — надрывался он, брызжа слюной.

Постовой скривил губы, подошёл ближе, тяжело вздохнул и сквозь окошко буркнул недоверчиво:

— Какой, к чёрту, врач? А? У нас тут фельдшер только в соседнем здании в вытрезвителе сидит, тут тебе не госпиталь. Ладно… если надо — скорую вызовем. Эпилептик, что ль? Держи его, чтоб башку об пол не расшиб. И за языком смотри, чтобы не проглотил. Отойдет, ты, главное, держи…