Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард - Страница 6

— Что заказываем? — спросила кельнерша, опершись кулаками о стойку передо мной.

Я заказал маленькое пиво, и когда она поставила передо мной стакан, сначала пригубил горьковатую белую пену, особенно освежающую в жару. Обтер губы и обернулся к соседу по стойке.

— Флор соорудил такую надпись, ее даже сверху видать, — брякнул я наудачу.

Мужик, повертев в руках свой стакан, взглянул на меня. Его глаза поблескивали и все время бегали.

— Да только ему это мало поможет.

Он был пьян, язык порядком заплетался.

— Не так, что ли? Какой ему прок с того, что ты пролетишь над холмом и прочитаешь? Хотел бы я это знать…

Я сказал, что меня долго не было в здешних краях, и спросил, что все это означает: действительно ли у Флора изъяли землю и как так вышло. Это случилось пару месяцев назад, нет, прошлой осенью, ответил тот и перестал вертеть свой стакан, — Бехам («Бехам из совета общины», добавил он, как будто их было несколько) прицепился тогда к Флору. Они хотели купить у него кусок леса, чтобы поставить там несколько ветрогенераторов. Флор, дела у которого в последние годы, как и у других здешних фермеров, шли неважно, почуял свой шанс, начал с ними усиленно торговаться, однако перегнул палку. В конце концов его «для общественных нужд», как это обычно называется, лишили права владения участком, выплатив мизерную компенсацию. Потом в кратчайшие сроки проложили просеку, а Флор возьми да сооруди эту надпись — вот и все, что произошло. Чтобы поведать мне эту историю, соседу потребовалось минут десять; окончив ее, он допил пиво.

— Оттого он и лез на рожон, — добавил тот после непродолжительного молчания, причем язык у него ворочался лучше, чем до сих пор. — Всякому дураку известно, что там наверху нет ветра… Эй, Сандра, налей-ка мне еще пивка. И ему тоже. Я угощаю.

— Спасибо, — сказал я, — мне хватит. Авось в другой раз. Сейчас мне пора.

Я допил свой стакан, положил на стойку несколько монет и пошел.

— Чего? Что такое? Ты куда? — кричал он мне вслед.

До меня донеслось, как он заплетающимся языком сказал, обращаясь к кельнерше:

— Вот дурень… Этот дурень ведь только сию минуту пришел!

Каждый четверг после летучки мы с коллегами отправлялись в пиццерию. Это была моя идея. Звали обычно всех присутствовавших, но в итоге в ресторанчике «Франческо» появлялись одни и те же лица. На этот раз возможность посидеть в компании меня не прельщала, очень скоро мне захотелось побыть одному, у себя в саду. Возможно, я вдобавок ко всему прочему перерождался в отшельника? Практикант — у него единственного в нашей редакции, если не считать Паркера, было высшее образование, почти законченное, ему оставалось сдать последние экзамены и дописать магистерскую работу, — тоже пошел с нами. За столом он сидел совсем как школьник, сам практически ни слова не говорил и то и дело хихикал над любой мелочью. Оттого что он вел себя подобным образом, все остальные обращались с ним так, будто у него еще молоко на губах не обсохло. Я обратился к нему с каким-то вопросом, не слишком существенным, но и не праздным, а он в ответ опять захихикал, будто услышал шуточку. Я смотрел на него и вспоминал наших прежних практикантов. Все они были жуть как похожи один на другого. Нынешний лишь потому не обзавелся бородой, что она у него плохо росла. И вообще, случалось ли такое, что кто-нибудь из них в чем-нибудь ошибался?

— Вам даже в голову не приходит, что вы можете ошибиться, — высказал я свою мысль вслух, а он, на секунду испугавшись, сразу же опять улыбнулся. — Так кто же будет воспринимать вас всерьез?

— Что ты имеешь в виду?

— Что все вы — никчемное поколение.

— Не понимаю, с чего ты взял. Почему?

Таковы уж они все. Не мог он мне, что ли, сказать, чтобы я заткнулся? Что я и сам принадлежу к никчемному поколению? Тогда я обнял бы его, как друга, и сказал: «Ты прав. Давай-ка с тобой чокнемся». Я только головой покачал, подозвал официанта — заказать еще что-нибудь, затем опять повернулся к остальным, сидевшим за столом напротив меня. Они все еще беседовали о так называемых фрименах.[4]

— Их становится все больше, — сказал Халлер.

— Мода. Глупо, как любая мода, — заметил я (это было любимое изречение моей тетушки).

— А я тебе говорю, не мода, — Халлер поднял указательный палец и помахал им у меня перед носом.

— А что же тогда?

Появился официант и через стол протянул мне стакан.

— Выражение некой глубинной потребности.

— Твой палец, — сказал я с раздражением. — Ты желаешь мне его продемонстрировать?

Некоторые рассмеялись, а Халлер опустил руку с таким видом, как будто он сам раньше не замечал этого жеста, столь для него характерного.

— Эти чокнутые — только пример того, как разваливается наше общество. Все договоры, общественные договоры, хочу я сказать, заключенные после войны… Я считаю, это не повод для смеха, совсем не повод.

Вероятно, идиотское впечатление произвела на меня сама его серьезность. Было бы с чего так горячиться. И что он подразумевал под «примером»? Он хотел сказать «симптом» или «выражение»?

— Мы с Паулем весной навещали одного из этих ребят. Занятная получилась история. Правда, Пауль? — произнес Бергер.

Он был немногословный тип, лет пятидесяти пяти, мне он нравился.

— Можешь прислать мне эту статью, Бергер? Я ее не читал. Кстати, Юлия, что стало с той статьей о сирийцах в бывшем отеле?

— Ее писала Петра.

Я надеялся, что удастся сменить тему, но разговор о фрименах еще некоторое время продолжался. Всякий раз, когда я слышал об этом движении, мне на память приходил один знакомый, Михаэль, сам себя называвший Майк. Иногда я встречал его на аэродроме, и он настойчиво твердил, что государства вообще не существует, что мне тоже пора бы выйти из игры, что он может мне помочь… сделать для меня паспорт…

После кофе, около половины десятого, я стал прощаться. Халлер присоединился ко мне. Я опять заметил быстрый, бегающий взгляд практиканта. Он, наверно, спрашивал себя, не пора ли и ему уходить, однако решил остаться — потому что большинство еще сидели за столом.

Нам с Халлером было по пути. Мы шли переулками старого города, и кругом бурлила жизнь: студенты, вернувшиеся на каникулы в родной город и развлекающиеся, как умеют… гимназисты-старшеклассники, с гордостью и волнением решающие нелегкую задачу — доказать, что они уже не дети… На главной же площади было тихо. Фонтан уже выключили.

Я чувствовал, как мое раздражение улетучилось, и мне стало досадно, что я так глупо высмеял Халлера из-за его привычки подымать указательный палец.

— Как дети поживают?

— Ах, — вздохнул Халлер, — я их редко вижу.

— Тогда, по крайней мере, у тебя больше времени на себя, — сказал я. — Разве не так?

Он вдруг остановился, и до меня сразу дошло: моя фраза была фразой человека, так и не обзаведшегося детьми, ничем не связанного, не способного понять его, отца. Но я не стал брать своих слов назад.

— Что такое? Ты что-то забыл?

— Нет, — сказал он, и я заметил, как рука у него дернулась; он явно хотел ткнуть пальцем в нужную сторону, но удержался. — Моя машина там, за углом. Увидимся на следующей неделе.

— Тебя завтра не будет?

— Завтра у меня выходной. Как обычно по пятницам.

— Да, конечно, — отвечал я. — Тогда до следующей недели.

И похлопал его по плечу — потому что я всегда так делал.

Движения на улицах почти не было. На одном перекрестке стояла патрульная машина, пустая, хоть освещение было включено. Я ожидал, что с обочины вот-вот махнут оранжевым жезлом, призывая меня остановиться, но все оставалось темно и тихо.

Спроси меня кто, я бы не сумел ответить на вопрос, отчего решил стать журналистом. Так уж оно сложилось. По крайней мере, я бы не стал утверждать, будто мною руководило любопытство. Впрочем, своей профессии я отдавался с азартом, особенно в первые годы; вспоминая ту пору, я начинал лучше понимать Паркера. Да только чего он хотел? Ведь все переменилось. Во всяком случае, обостренным любопытством я никогда не отличался, и совсем не это побудило меня, немного не доезжая до поселка, сбавить скорость и приглядеться. Зрелище было и впрямь неожиданное: прежде я ни разу не видал, чтобы кто-то действительно пользовался пешеходной дорожкой, проложенной по краю проезжей части сколько-то месяцев назад, но сейчас на этом пути, уводившем из деревни в поля и через каждые несколько метров освещаемом фонарями, и верно, показалась чья-то фигура. Я взглянул в зеркало заднего вида, чтобы удостовериться, что сзади нет машины, и затормозил.