Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард - Страница 29

Были уже сумерки, когда я посадил самолет; на аэродроме по-прежнему никого не было. Я поставил машину на стоянку, убедился в том, что все в должном порядке, и вылез из кабины. Где же хозяин, который в такие моменты обычно откуда-то появлялся? Или кто-то из инструкторов? Я отправился на поиски кого-нибудь из персонала и через несколько минут нашел хозяина в одном из ангаров, где стояло три «олдтаймера» — по сравнению с новыми самолетами они выглядели необычайно громоздкими; когда я наблюдал их в воздухе, и даже сейчас, когда они стояли неподвижные, у меня из головы не выходила мысль о бомбардировщиках времен Второй мировой. Хозяин сидел возле одной из машин, рядом с ним — сварочный аппарат, в руке защитный щиток; над ним висело облачко синеватого дыма. Тут же, опершись о машину плечом, стоял Бехам. Выходит, у Флора был не он? Я подошел к ним и услышал, что они говорят о самолете.

— Уже вернулся? — спросил хозяин, увидав меня. — Я-то думал, ты дольше пролетаешь.

— На сегодня хватит.

Я кивнул Бехаму, причем отметил, что он как-то странно на меня уставился. Мне подумалось, что практикант все-таки мог проболтаться.

— Тоже хочешь полюбоваться старушкой «Вильмой»?

— Сейчас, только ключи назад отнесу.

— Брось их туда, — сказал хозяин, указывая на стоявшую неподалеку красную тележку для инструментов; ее ящики были наполовину выдвинуты. — Куда-нибудь сверху.

Я заметил, что Бехам сильно вспотел. На лбу у него поблескивали капли пота, хотя к вечеру порядком похолодало, даже в помещении это чувствовалось.

— Тоже летал? — спросил я.

— Нет, — ответил он.

— Ты теперь вообще редко бываешь, — сказал хозяин, доставая из пачки сигарету и разминая ее пальцами. В его словах не было упрека, скорее они прозвучали как необходимое уточнение; можно было подумать, в его обязанности входило следить за тем, чтобы даже беседы протекали здесь по всем правилам, как и все прочее. Такая уж у него была манера.

Бехам, казалось, все сильнее обливался потом. И мне вдруг пришло в голову: с трудом верится, будто он желает разорить Флора для того, чтобы спастись самому. Если ему только и заботы, как бы вытянуть собственное хозяйство, то зачем он болтается здесь? Почему он не в хлеву, не в поле, не за компьютером или, на худой конец, не за столом с папками и счетами? А если дело не в этом, тогда какого лешего он так упорно донимает Флора? Неоспоримым фактом выглядело для меня то, что он и сам почему-то ужасно мучился, и я подумал: наверно, он приезжает сюда, чтобы отвлечься или отдохнуть. Но из слов хозяина можно было заключить — ему и это средство больше не помогает.

Ночью я лежал без сна. Никак было не успокоиться, толком не знаю почему. Лишь время от времени, на несколько минут, не больше, глаза смыкались, но вслед за тем я опять просыпался, с каждым разом все более вымотанный.

В пять утра я поднялся, сварил кофе и стал ждать, когда наступит день. Я выходил из кухни один-единственный раз, чтобы выпустить кота.

Около девяти я позвонил в администрацию общины и попросил соединить меня с комитетом по надзору за строительством. Меня переключили, и после минутного ожидания в трубке раздался женский голос:

— Чем могу быть полезна?

— Я хотел бы побеседовать с господином Бехамом, — сказал я.

Дама отвечала, что он на выезде, но я могу изложить ей свой вопрос, возможно, она сможет мне помочь. Поколебавшись, я изложил ей, по какой причине звоню. Она меня выслушала, причем через каждые несколько секунд повторяла: «Гм». Когда я закончил, она сказала, что не может дать мне никакой информации. Она бы не могла этого сделать, даже будь я непосредственно заявителем. Я не заявитель, сказал я, я из «Рундшау». «Гм», — снова произнесла она, на этот раз с удивлением. Я тот самый, который ведет еженедедельную колонку-комментарий. Ей это о чем-то говорит? Само собой, отвечала она. Но ведь колонки больше нет?

— Ее только приостановили, — сказал я. Мол, через пару-другую недель, глядишь, опять появится.

— Вот это хорошая новость, — сказала она. — Подождите.

Она отложила трубку в сторону, так что я мог расслышать голоса, потом шум выдвигаемого ящика, через несколько секунд опять с грохотом закрывшегося. Дама снова взяла трубку.

— Вы еще слушаете? Я нашла соответствующее дело.

Я спросил, когда было выдано разрешение.

— Четвертого ноября.

— Прошлого года?

— Однако дата начала строительства не указана.

Я ничего не сказал.

— Вы это желали узнать?

— Этого достаточно, благодарю.

— Еще что-то?

— Нет, — ответил я.

— Кстати, я вижу пометку, согласно которой разрешение было доставлено лично. По-видимому, самим господином Бехамом.

— Но вы не вполне в этом уверены?

— Почему же? Он иногда так делает.

— И подпись Флора там есть?

— Что вы имеете в виду?

— Подпись заявителя. Он подтвердил, что получил разрешение?

— Само собой. Дата подписи — одиннадцатое ноября. Очевидно, в тот день господин Бехам туда и ездил.

Я вспомнил, как выглядели руки у Флора.

— У меня еще один дурацкий вопрос, — сказал я. — Бумага, вероятно, немного запачкана?

— То есть? Я вас не понимаю. Нет, бумага совершенно чистая, если вас это интересует. Никаких пятен.

Я поблагодарил и положил трубку.

Рано утром я обошелся круассаном, залежавшимся с позавчера, а уж в одиннадцать сварганил себе обед и поел как следует. После обеда накатила такая усталость, что я и до гостиной не добрел. Вытянулся на скамье в кухне и заснул. Мне приснился человек, который шагал по проселочной дороге, ведя за руку маленькую дочурку, — и хотя они двигались, вид местности не менялся. Не пойму отчего, но этот сон был кошмаром. Я проснулся, разбуженный долгим, пронзительным взвизгом тормозов, и в первый момент почувствовал облегчение оттого, что сон кончился. Но тут я услышал вопль животного — или ребенка? Звук донесся с улицы. Я вскочил и выбежал из дома. И сразу его увидел. Мой кот лежал посередине дороги, в нескольких метрах от машины винно-красного цвета, двигатель был включен. Женщина, которая на него наехала, стояла между автомобилем и котом и тихо плакала. Я подошел, опустился на колени рядом с неподвижным тельцем, из-под которого выступила кровь. У меня было чувство полнейшего бессилия. Вдруг я заметил, что он дышит, и во мне проснулась надежда. Я стащил с себя пуловер, положил на землю и осторожно переместил на него кота. Женщина теперь стояла у меня за спиной; ее всхлипы были единственным звуком, который нарушал тишину; но все это я воспринимал лишь краем сознания. Я растянул пуловер, встал и понес кота в дом. Локтем отодвинув посуду, я уложил его на кухонный стол. Он дышал размеренно, и зрачки у него бегали. Наверно, кот спрашивал себя, куда это его занесло? Или он, стервец, просто высматривал остатки пищи? Я набрал номер ветеринара, но когда тот приехал, спустя полчаса, помочь было уже невозможно.

Вечером я похоронил кота в саду и, поскольку ничего более подходящего не нашлось, воткнул в землю крест, висевший в кухне с тех пор, как я себя помнил. И только потом я заплакал. А когда больше не мог плакать, мной опять овладела подавленность, полное безразличие. Это продолжалось и на следующий день, и я не знал, что с собой поделать. Словно обреченный на вечные скитания, я бродил из комнаты в комнату и неоднократно ловил себя на том, что жду, не появится ли он. Мне чудились то его шаги, то мяуканье, а когда ветер ударял в дверь дома и дверца лазейки стукала, у меня вздрагивало сердце. Бумажку, которую та женщина опустила в мой почтовый ящик, написав свое имя, адрес, телефон и электронную почту, я порвал и выбросил в мусорный бак.

Чтобы хоть чем-то заняться (тут действовало размышление, а не порыв души; рассудок, а не сострадание), я в пятницу, шестого октября, утром опять позвонил в администрацию и попросил к телефону Бехама. Я ждал, пока кто-нибудь возьмет трубку, и во мне вдруг шевельнулось иное, новое чувство. Штука в том, что мне уже несколько дней тому назад, в ангаре, пришла в голову мысль: необходимо, чтобы кто-то избавил этого человека от страданий. Удайся мне эта роль, я тем самым сдержал бы слово, данное Гемме, — пускай я разрешил бы Бехама от мук иначе, чем она тогда предлагала. Теперь я был убежден: один мой телефонный звонок способен распутать все безнадежно запутанное, — и во мне не было более сильной потребности, чем спасти их всех, а то, что я все сумею сделать в один момент (в этом я тоже был убежден), переполняло меня несказанным счастьем. В их душах после этого, скорей всего, останется пустота, у каждого своя пустота, — ну что ж, зато ничего еще более страшного. Однако Бехама в офисе не оказалось, он опять был где-то на выезде. Дама поинтересовалась, не сможет ли она мне помочь.