Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард - Страница 25

Я вернулся в дом. Гемма как раз убирала со стола. Она по-прежнему была в хорошем настроении, даже улыбнулась, когда я появился, или, по крайней мере, мне так показалось. Она даже что-то напевала. Удобный момент наступил? Я подошел к ней, взял у нее тарелки и отставил в сторону. Она перестала напевать. Она не успела ничего сказать, как я ее поцеловал, и она не сопротивлялась.

— Пойдем наверх, — сказал я, беря ее за руку и увлекая за собой.

Пришлось поторопиться, пока ее хорошее настроение не улетучилось, пока она не сообразила, что сегодня не воскресенье, не вспомнила, что сама решила со всем этим завязать, — а главное, пока не появился Флор. Мы взбежали по лестнице, один раз я даже споткнулся, и дальше все происходило стремительно, впопыхах.

Позже, весь вспотевший, отдуваясь, я лежал рядом с ней и думал: вот это неплохой конец. Я был удовлетворен и чувствовал, что мое влечение ослабевает. Вот уйду сейчас навсегда и больше никогда не увижу Гемму — разве только случайно. Поеду как-нибудь в воскресенье на аэродром и вдруг повстречаю ее на пути в церковь или, скорее, на обратном пути. Волосы ее будут спрятаны под платком, точно так, как носили женщины сто лет назад. Я помахаю ей рукой, но она мне не помашет, а то и вовсе меня не заметит, зато я обо всем вспомню. Я задремал. Однако, услышав подъезжающую машину, мигом очнулся. Я вскочил и, прижимаясь к стене, пробрался к окну.

— Кто там? — спросила Гемма, которая даже не шелохнулась. Она лежала непокрытая; наверно, тоже заснула.

— Бехам, — сказал я тихо, выглянув в окно. В тот же миг я рассмотрел, что Бехам в машине не один. — И Флор с ним.

Гемма не двинулась с места. Только закинула руку за голову. Меня бросило в жар при мысли о том, что они увидели мою машину, все еще припаркованную, и знали, что я здесь.

— Что мне теперь делать?

Я говорил шепотом. Гемма повернула голову и посмотрела на меня.

— Поди сюда, — сказала она, тоже шепотом.

Я отошел от окна. Внизу я больше никого не видел. Я бросился к двери комнаты, запер ее — и секундой позже услышал, как распахивается дверь внизу. Гемма приподнялась, взяла мою руку, прижала к своей щеке.

— Гемма, — крикнул Флор, и моя рука дрогнула, но Гемма сжала ее еще сильнее.

Она не подавала голоса.

— Тебе хочется, чтобы между нами все кончилось? — спросила она, едва ощутимо тронув губами мои пальцы.

— Нет, — выпалил я и пришел в изумление от собственного ответа, ведь несколько минут назад я был очень даже не прочь покончить с этой историей. А тут, на тебе, повторил еще раз:

— Нет.

— Я тоже не хочу.

— Гемма, — опять позвал Флор.

— Мы должны от него избавиться.

Сперва я не понял, о ком она говорит.

— От Бехама?

— Да.

Флор поднимался наверх, его сапоги громыхали по ступенькам.

— Он хочет нас изничтожить. Вконец. Подчистую. Он начал нас выслеживать.

Я не знал и знать не хотел, что стояло за этим словом, «нас». Хоть я успел повернуть ключ в замке, однако нервничал и все время поглядывал на дверь.

— Гемма? — Флор обходил комнаты.

— Ты должен мне помочь. Иначе мы не сможем больше встречаться.

— Почему не сможем?

— Ты не слышишь, что я тебе говорю? Потому, что он не дает нам свободно вздохнуть. Мне уже ничего другого в голову не лезет.

— Но как ты это себе представляешь? Чем я могу помочь?

— А я почем знаю? — ответила она резко и достаточно громко, так что я вздрогнул. Моя рука уже не касалась ее щеки, но она все еще стискивала мои пальцы, крепко, до боли. — Придумай что-нибудь, — вымолвила она, на этот раз тише. — По мне, толкани его откуда-нибудь с лестницы.

В первый момент я не поверил своим ушам — и она, словно тоже сомневалась, расслышал я или нет, повторила еще раз:

— Да просто пихнуть его откуда-нибудь, где повыше.

Когда раздался стук в дверь, у меня перехватило дыхание. В груди, в горле что-то бешено колотилось.

— Ты здесь, в комнате?

— Да, — спокойно ответила она, только вдруг сглотнула слюну, и я заметил, как часто она дышит.

— Бехам опять здесь.

Флор говорил тихо. Гемма смотрела на меня. Ее грудь вздымалась и опускалась уже медленнее.

— Гемма?

— Сейчас иду.

Голос ее звучал мягко, точно она разговаривала с ребенком; в то же время она крепко сжимала мою руку, не отрываясь смотрела мне в глаза. И пока мы слушали удалявшиеся шаги, я считал удары собственного сердца; казалось, они звучали вне меня и словно бы отдалялись, стихали.

Уже дома я подумал следующее: трудно было всерьез предположить, что Бехам лишится жизни, упав с лестницы, он ведь не был старым и немощным. Но слова Геммы меня в первую секунду порядком напугали, причем не оставалось ни малейшего сомнения в том, что я понял ее верно. Однако, в самом деле, каким образом она себе это представляла? Или она сказала такое единственно с отчаяния, без всякой определенной мысли? Потеряла контроль над собой, вот у нее и вырвались эти слова, и она сама испугалась, возможно не в тот самый момент, но потом, позже? Меня одолело любопытство. Захотелось понять, что же за этим стоит в действительности. И если для того мне придется еще разок с ней переспать, я тоже не буду в обиде. Вечером, по внезапному наитию, я позвонил Инес. Хотел спросить: ну как, выяснила она то, что собиралась выяснить тогда, в прошлый раз, когда сама просила меня приехать. Но она не взяла трубку. Позже мне пришла в голову другая, более удобная возможность выведать то, что я хотел.

Велосипедом я давно не пользовался. Запылившийся, с налипшей между спиц паутиной, он стоял в гараже у стены; шины совсем сдулись. Я привел его в порядок, почистил и в воскресенье утром отправился к хижине, где, как я полагал, Флор по-прежнему встречался с Инес. Вместе с велосипедом я укрылся за сложенным на краю леса штабелем дров, от хижины на расстоянии хорошего броска камнем, и стал ждать. Было еще прохладно, но пот у меня на лбу и под мышками быстро высох. Птицы пели, хоть и несмело; я смотрел, как черный дрозд, перелетывая туда-сюда, шебаршит палую листву в поисках корма, и думал о том, что петь дрозды начинают ровно за час до восхода. Земля вокруг была устлана бурыми листьями, бурой хвоей. Эта сушь имела особый запах; он казался имитацией, остаточным явлением чего-то подлинного, — так, словно ты вошел в помещение, в котором тебе пытались напомнить о лесе; возможно, это был запах из будущего. Не прошло и получаса, как я услышал шум двигателя. Я посмотрел в щелку и узнал машину Инес. Только тут до меня дошло, что Флор уже здесь, перед хижиной; я не заметил его прихода. Он сидел на пороге, напоминавшем маленькую грубо отесанную скамейку, подсунув под себя прохудившийся джутовый мешок, служивший до этого ковриком перед входом. Флор пристально смотрел в мою сторону, а лицо его казалось бледным, помертвелым. Внезапно он отвернулся, встал и направился к Инес, которая вышла из машины. Он больше не выглядел скованным, а она больше не была по-животному напористой. Уже по тому, как они устремились друг к другу, я понял: хоть эти двое разделены, им предназначено быть вместе. Я с первого взгляда увидел то, что увидел бы всякий, — то, что они стали настоящей любовной парой. Когда же это случилось? Не все ли равно; во всяком случае, такими, какими я наблюдал их когда-то, оба они больше не были. Крепко обнявшись, они долго целовались, потом, взявшись за руки, вошли в хижину. Инес похудела, стала совсем тощей, почти костлявой, и хоть мне такая костлявость вообще-то не нравилась и я в первый момент, когда Флор снял у нее с плеч шелковый платок, даже испугался, заметив ее худобу, я тут же решил, что ей это к лицу. И разве в любящей женщине не все прекрасно? Я часто вспоминал тот ее вопрос в кафе у аэродрома: познакомились бы мы, будь она замужем? Постепенно до меня начало доходить (или я только сейчас по-настоящему это понял?), что ее вопрос не имел отношения ко мне, он относился к ним с Флором. Флор еще раз пристально посмотрел на поленницу, по крайней мере в эту сторону, но я, оправившись от первого испуга, сказал себе: не может быть, чтобы он меня засек. Я вел себя настолько тихо, считай не шевелился, а потому был уверен, что почуять мое присутствие он не мог, хотя то, как он навострил уши и замер, сильно напоминало гончего пса. Я спокойно мог бы закурить, он бы ничего не учуял; запах дыма на таком расстоянии неразличим; кроме того, даже мое обоняние уже притупилось под воздействием вони, исходившей от свиней, а его нюх и подавно должен был атрофироваться, ведь он жил с этими запахами всю жизнь.