Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард - Страница 18

Я ушел. На этот раз, как и в предыдущие, я не поцеловал ее на прощание, потому что ей это не нравилось.

«Тебя эта жарища тоже достала? Недавно был заморозок, а тут на тебе — жара, без всякого перехода, ни черта не поймешь. Даже трава выгорела, и это в середине июня… Нет, ты только посмотри! И этот тоже у тебя на руках! Ну хорошо, давай ходи! Вот так… Двадцать, и баста! А у меня как раз взятка. Ты мне даже воды не оставил… Ты отыгрываешься, мой милый… Посмотрел бы ты, до чего эта жара довела свиней. Дышат, высунув языки, как загнанные. Бывает, свинью хватит инфаркт, и нам приходится выволакивать ее из стойла за окоченевшие ноги. Уж тебе-то куда как лучше живется…»

Кот, словно соглашаясь со мной, зажмурил глаза и свернулся. Я бросил карты и стал гладить кота по голове, ощущая под бархатной шкуркой твердые маленькие косточки. Был воскресный вечер, я сидел на ступеньках в саду, попивая «Совиньон блан»; два часа назад откупорил бутылку, а сейчас вина оставалось на донышке. Я слегка захмелел, и в голову полезли мысли об Инес, я даже затосковал по ней. Но чем дальше, тем больше мне начинало казаться, что на самом деле эта тоска — не по ней, а по былой беспроблемности, по ее мимоходом брошенному вопросу «Что будешь пить?», тоска по тому, чтобы не быть все время начеку, ничего не опасаться. Надо бы снова ей позвонить, думал я, будто той последней встречи и не бывало.

На этой неделе Флор часто отлучался, ездил по полям, разбрызгивал химию против сорняков, насекомых и грибков; где надо, он проходился полольником. Кукуруза, похоже, росла плохо (в прошлом году она к этому времени вся была повыше), и ее начинали заглушать сорняки. Флор собирался окучивать ее при помощи особого устройства, но для этого было рановато; когда он проехался по полю, нежные растеньица оказались совсем забросаны землей, и ему пришлось отказаться от этого способа и опять-таки использовать химикаты — разозлившись не потому, что не любил отравы, а потому, что отрава стоила дорого. В итоге я часто оставался наедине с Геммой. Мы без слов выполняли работу, в которой я к тому времени поднаторел настолько, что и сам все соображал, и не нужно мне было ничего объяснять. Я даже усвоил, в какое время нам что-то привозили или, наоборот, что-то забирали, выучился разбираться в разных календарях, висевших на стене, и все такое прочее. Гемма — укрытая от меня маской, косынкой и комбинезоном — едва реагировала на мои реплики, и это было невыносимо. Отчего она меня избегала, даже если Флора не было на дворе? Никто бы и не заметил ее взгляда… Несколько раз я пробовал ее поцеловать; она вырывалась, отпихивала меня. Я не просто чувствовал себя отвергнутым — так оно и было на деле. Атмосфера стала напряженная… Ее поведение я объяснял себе так: она должна была ощущать некую раздвоенность; ведь в первую очередь она оставалась той же, какой была в обычное время, и только малой частью своего существа, заявлявшей о себе на часок, максимум на два, по воскресным дням, она была любовницей. И кто знает, может быть, в остальное время эта грань ее существа пугала Гемму, потому она и не желала никаких напоминаний? Она ведь могла испытывать чувство вины, стыда… Очевидно, ситуация и для нее стала непереносимой, — так что они вдруг ни с того ни с сего поменялись обязанностями: она уехала в поля, а я остался вдвоем с Флором. Для меня это тоже был хороший выход. Каким облегчением было вырваться из этой странной атмосферы, я заметил потому, что сам искал разговора с Флором, причем затушевывал или просто не воспринимал тот факт, что между ним и мной тоже существовала напряженность, по временам вызывавшая у меня чувство страха. Впрочем, обсуждать нам было особенно нечего, да и отвечал он совсем кратко, и настоящего разговора не завязывалось. Если я интересовался чем-то личным, даже не больно-то личным, он только с удивлением спрашивал, зачем мне это знать. Ответить мне на это было нечего, и на том наша беседа заканчивалась. Я по-прежнему испытывал облегчение, пускай и не столь окрыляющее, однако постепенно у меня иссякли темы для разговоров. Расшевелить его было немыслимо. Так не лучше ли прекратить эти расспросы, наверняка казавшиеся ему дурацкими? Я вспомнил надпись, теперь совсем поблекшую, как я имел возможность убедиться за несколько дней до того. Напоследок я решил спросить: как дела с экспертизой, которую он заказал? Там видно будет, — больше он ничего не ответил. У Флора и в мыслях не было интересоваться моим мнением. Однако я (несмотря на то что сам уже решил попридержать язык!) вдруг начал подробно ему излагать, что думаю по этому поводу. В таком духе я продолжал довольно долго, пока не заметил, что звучат мои речи так, словно я пытаюсь убедить его не конфликтовать, — и выходит, внушаю ему то же самое, что и Гемма. Она, в том числе с видами на будущее, считала не слишком-то разумным вступать в препирательства с общиной. Сообразив это, то есть заметив, что я становлюсь на позицию Геммы, я мигом умолк. До того момента у меня не было впечатления, что он особо вслушивается в мои речи, а значит, вряд ли обратит внимание, что я замолчал. Но стоило мне прекратить трепотню (возможно, даже именно поэтому) — и он, секунду промедлив, резким движением вскинул голову и посмотрел на меня. У меня в груди застучало сильней. В его помрачневшем взгляде я прочел, что он все понял, — и я ожидал, вот сейчас он что-то скажет или бросится на меня. Но он ровно ничего не сказал и на меня не бросился, только постоял несколько секунд неподвижно, потом отворотил взгляд и, словно ничего не случилось, продолжал работать.

В тот день Гемма показалась лишь раз, ненадолго; сказала, что еда на столе, и опять пропала. Я украдкой посмотрел ей вслед: даже в поле она носила маску.

Обедали мы тоже молча; было тихо включено радио, но Флор вдруг резко поднялся и выключил его, затем снова сел и с жадностью накинулся на еду и питье. Над нами жужжали и зудели мухи и комары, привлеченные запахом пота. «Пожалуй, я и к нему отношусь как к скотине?» — размышлял я. Однако будь он скотом, меня вряд ли занимал бы вопрос, о чем он думает.

Вечером, кое-как умывшись и переодевшись, я направился к своей машине. И тут услышал шаги и увидел Флора, который следовал за мной. Мне вдруг вспомнился один друг юности: тот решил окончательно порвать со своей девушкой, но прежде, чем это осуществить, сходил на семейный праздник в доме ее родителей и угостился как следует. Флор пока еще тоже выжидал? Работа, выполненная мной за день, была все-таки приличной дневной нормой… Понимая, что он меня раскусил, я решил, что сейчас состоится объяснение, вот только не ясно, в какой форме. Непроизвольно я вынул руки из карманов. Я открыл переднюю дверцу, он облокотился о капот.

— Что-то случилось? — небрежно спросил я.

— Знаешь, — сказал он, — для меня много значит этот холм. У подножия стояла моя первая охотничья вышка. Там я научился охотиться.

— Понимаю, — сказал я.

— Когда охотишься, главная штука — не стрельба. Главное — уметь выждать.

Я спрашивал себя, когда он доберется до сути.

— Они играют мечеными картами. С их экспертизой что-то не то. Но мне нужно разрешение на строительство. Можно тебя кой о чем спросить?

— Конечно, — отвечал я.

— Что бы ты сделал на моем месте?

— Не знаю, — сказал я.

— Недавно ты выразился иначе, — проговорил он. — Ты выразился довольно решительно.

Я был сбит с толку. Никогда еще он не разговаривал со мной подобным образом, — и именно сейчас, когда я ожидал или опасался совершенно иного (или втайне на это надеялся), он спрашивает у меня совета? Значит, он ничего не подозревает? Или его это мало волнует? Или он знает, что я сплю с его женой, и именно это его со мной связывает? Быть может, его это даже радует, потому что избавляет от угрызений совести, которые он, наверно, испытывал из-за Инес? Он разговаривал со мной совсем другим тоном, точно мы были друзьями. В моей голове промелькнуло несметное множество мыслей; в то же время ощущение было такое, будто меня окатили холодной водой, и я очнулся — и осознал, что должен высвободиться из этой ситуации как можно скорее.