Лекарка поневоле и 25 плохих примет (СИ) - Муратова Ульяна - Страница 7

— Яд? Какой яд? — вытаращилась на меня девушка, но отвечать я не стала.

Принялась стягивать с малыша расшитые красной обережной нитью ползунки и распашонку. Нарывающее место укуса обнаружилось между пальчиков левой ножки. В носке ползунка нашёлся и виновник — ядовитый араденнад. От вида паука молодая мама тонко завизжала, а я успела инстинктивно сжать ползунок к руках и раздавить паука, а потом кинулась к шкафу с зельями — антидот у нас был, но подойдёт ли он ребёнку?

— Когда вы надели на ребёнка ползунки? Сколько времени прошло?

— Да утром переодела… Пара часов, — всхлипнула она, с ужасом глядя на меня. — Это я сама, своими руками?..

— Спокойно, — подсекла я на излёте приступ самобичевания и последующую истерику. — Вы же не специально. Вы же не знали, что в ползунках паук! Главное, принесли ребёнка к целителю. А теперь мне нужно, чтобы вы помогли его напоить.

Я достала антидот и отмерила ложку, прикинув вес ребёнка на глаз. К счастью, араденнад нам попался мелкий, а его яд убивает достаточно медленно, так что у антидота есть время подействовать. Через сутки после укуса помочь бы не смог уже никто, хотя, возможно, младенец не продержался бы так долго.

Глядя на ребёнка, я тихо проговорила:

— Думаю, примета не на пустом месте образовалась. Араденнады — ночные пауки. На рассвете они ищут место, чтобы спрятаться от солнца. Вероятнее всего, он заполз в складки одежды в поисках убежища, а потом укусил, когда вы надели ползунки на малыша…

— Да! Он так кричал и плакал, — разрыдалась мать. — Но он всегда плачет, когда его одеваешь, я и подумать не могла…

— Это случайность. Вы не хотели причинить сыну вред, — успокаивающим тоном проговорила я. — Это просто плохое совпадение.

— Муж меня накажет, — всхлипнула она, глядя на меня огромными, влажными карими глазами в обрамлении мокрых ресниц.

— Осмотрите остальные вещи, чтобы убедиться, что больше в них никто не заполз, а я никому не расскажу о случившемся. Говорить ли мужу — решайте сами. Необходимости в этом нет.

Я проверила ребёнка и наложила на него несколько заклинаний — одно должно было помочь антидоту расщепить яд, второе — вывести его из организма, третье — поддержать маленького пациента в этой борьбе, четвёртое — усыпить его на несколько часов.

Девушка, имени которой я так и не узнала, потрясённо замолчала, прижимая ребёнка к груди, а потом тихо попросила:

— Вы только старосте не говорите, что я вам заплатила. Он запретил…

Я лишь хмыкнула. Теория подтвердилась. Староста подговорил остальных деревенских, чтобы усилить давление на Лану. Вот ведь беспринципный стервец!

— Не скажу. Это не в моих интересах. Он хочет, чтобы я отчаялась и пошла замуж за Дрогима, но этого не будет.

— Вы знаете, что Дрогим… жевун? — тихо спросила она, пряча глаза.

— Вчера выяснила.

— Они это скрывают, но муж видел во время сева, как Дрогим сначала ходил хмурый и злой, потом ушёл с поля в лес, пропал часа на два, а вернулся довольный и счастливый, да как давай пахать. У всех силы к вечеру уж на исходе, а он словно и не чувствует усталости. Так и пахал до зари, даже не присел. Только кровью всё плевал, но так, чтоб не видел никто. Но мой муж видел, а потом мне рассказал.

— Сколько месяцев назад это было?

— Дак весной ранней. Снег только сошёл…

— Значит, месяца четыре, не меньше.

— Дотянул бы до зимы… Там не будет-то листьев этих клятых. Хотя жевуны хитрые и прозорливые. У нас в деревне один аж три года прожил — на зиму вытяжку делал, вываривал листья-то. Апосля совсем уж с ума сошёл, жену с топором гонял, чуть не зарубил, так она детей собрала и к родителям сбежать успела. Он всё по деревне бегал и орал, что под кожей у него червяки. А потом он себе ногу отчекрыжил да располосовал, видать, червяков искал. Так и помер. Кровью истёк. Вот… — заговорщически поделилась она.

— Лоуза разрушает мозги, как кислота разъедает плоть. Никогда даже не касайтесь её.

— Дак вырубают же её близ деревень. Но жевуны-то всё равно находят. У них чуйка такая, да и в лес они не боятся ходить, хоть днём, хоть ночью.

— Страх притупляется вместе с другими эмоциями, поэтому им и не страшно в лес ходить. Поэтому они готовы за листья хоть мать родную искалечить.

Девушка кивнула:

— Вы уж это… Держитесь и не поддавайтесь на уговоры замуж за него пойти.

— Не поддамся, не переживайте.

— Вот и славно. Мне нужно давать какое-нибудь лекарство? Или прийти снова?

— Да, приходите завтра, если состояние не улучшится. Из лекарств — поддерживающий почки отвар, — я нашла в корзине мешочек с нужным травяным сбором и завернула немного в бумажный конвертик. — Заварите в кружке, потом разбавьте кипячёной водой до полного кувшина. Этим отваром поите малыша до завтрашнего дня. И ничем не кормите. Совсем ничем.

— Как ничем? А грудным молоком?

— С молоком лучше повременить хотя бы до утра, — ответила я, снова обратившись к воспоминаниям Ланы. — Оно слишком жирное и может помешать работе антидота и отвара.

Маленький пациент спал, и я осторожно погладила крошечные пальчики, а затем заставила себя убрать руку и улыбнуться:

— Удачи вам. Если станет хуже, обязательно приезжайте. Или можете остаться на ночь у меня.

— Нет. Муж вернётся вечером, а меня нет. Он с ума сойдёт от беспокойства… До свидания. И спасибо, — девушка неловко замялась: — Сколько с меня?

— Десять арчантов за приём и ещё десять за антидот. Выздоравливайте.

Оставив деньги на столе, она ушла, перед выходом из дома отвесив избе поклон. Так суеверные полуденники уваживали духов-покровителей дома, берегущих его от беды, когда Солар спит.

В Эстре́не, стране, где родились Лана и её бабка, кланялись порогу перед тем, как войти в дом. В Лоаре́льской Империи, где я оказалась, делали наоборот — на выходе.

Я только сейчас поняла, какое неуважение оказала дому и семье Рустека вчера, сбежав из-под их крыши на ночь глядя и не отвесив положенного поклона.

Что ж… Видимо, нас ждёт новый раунд противостояния.

Иллюстрация: Шельма

Примета четвёртая: считать деньги перед зеркалом — к убыткам

Я думала, что староста даст о себе знать почти сразу, но ошиблась.

В блаженном одиночестве прошло пять дней. Я освоила незнакомую конструкцию печки, вспомнила, каково стирать руками и жить без водопровода и канализации. Не медово и не сахарно…

Свою игривую кошатину я поначалу звала Оторвой в честь сорванной с окна занавески и Задирой в честь подранного половичка, но в итоге откликаться она начала исключительно на Шельму. Видимо, по совокупности нанесённого ущерба.

Когда рана поджила, а острая нужда в моих услугах отпала, Шельма показала свой истинный характер, и хромота ей ничуть не помешала.

Созданием она оказалась ласковым и очаровательным, но только когда хотела есть. Когда не хотела — становилась исчадием ада. К счастью, есть она хотела почти всегда, а наевшись до состояния глубокой беременности и временной комы, лежала у меня на коленях, громко мурчала и позволяла гладить розоватое пятнистое пузико, покрытое мягким редким пушком.

В остальные моменты она устанавливала в доме жёсткие порядки. Занавескам категорически запрещалось развеваться на ветру, коврику — шевелить кисточками, травам под потолком — шуршать, связкам грибов — раскачиваться, а мне — ходить в платье с колышущимся подолом. Все виновные в нарушении общественного порядка были, как правило, пойманы, подраны и жестоко покусаны.

С туалетом проблем не возникло — на улице я соорудила ямку с песком, и свои дела Шельма делала преимущественно в неё, периодически накрывая их то ковриком, то пучком трав, то кухонным полотенчиком. Вот такая хозяйственная и аккуратная киса. Обычно результаты регулярных перееданий она яростно закапывала, и в какой-то момент пришлось смириться с тем, что во дворе теперь будет подкоп в столицу или первая в этом мире станция метро.