Инженер Петра Великого 2 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 48

Солдаты смотрели на гранаты без боязни, а с уважухой. До них стало доходить, что вся эта «земляная возня» — это способ выжить, способ врага бить с меньшими потерями для себя. Их шанс вернуться домой живыми.

Ну а чтобы учеба шла еще нагляднее, а главное — без членовредительства, я применил одну фишку, подсмотренную, ясное дело, в своем времени. Палить друг в дружку свинцом, даже с малым зарядом, — это прямой путь к увечьям. Нужно было что-то, что покажет попадание, но не покалечит. Пришлось опять головой поработать. Для «красящих» пуль мы брали шарики из мягкого дерева, липы там или осины, и варили их в воске с краской — сажей или охрой. Воск дерево пропитывал, делал шарик потяжелее. А краска должна была оставлять след. Летели такие «пули» не как настоящие, но для тренировок — самое то. Пороху в патрон сыпали самый мизер. При попадании такая штука солдатскую одежду не пробивала, но оставляла жирную цветную кляксу. Не пейнтбол, конечно, но задачу свою выполняло.

С учебными гранатами было попроще. Корпуса те же, чугунные (правда, немного тоньше и без делений на секции), а внутрь — пороху щепотку, чисто для бабаха, да мешочки холщовые с сухой краской — охрой или сажей. Запал срабатывал, порох хлопал, мешочки с краской разлетались, создавая цветное облако. Кто попал — тот «помечен».

Сперва солдаты на это как на потеху смотрели. Но после первых же «боев» между отделениями, когда «атакующие шведы» оказывались все в цветных кляксах от «окопников» или осыпанные охрой от «гранат», — смешки стихли. Сразу стало видно, кто кого, и насколько эти укрытия с новым оружием работают. Эти «красящие» штуковины оказались что надо для учебы. Да и азарта добавляло — кому охота потом ходить раскрашенным, как попугай? Отношение к моим «придумкам» менялось прямо на глазах. Они воочию убеждались, что из окопа, с моей фузеей, можно действительно бить точнее, а граната — страшная сила.

Когда мои «экспериментальные» солдатики малость пообвыклись с окопами, распробовали, что к чему с прицельной стрельбой из моих фузей, да и от учебных гранат перестали шарахаться, я решил — пора переходить на новый уровень: отрабатывать командную игру, так сказать. Одно дело — в одиночку по мишеням лупить, и совсем другое — действовать как один кулак, слаженно, ну, почти как в настоящем бою.

Я разбил полк на две неравные кучи. Две роты, которых я особо усердно гонял последнюю неделю, должны были держать оборону в нашем, на скорую руку вырытом, «укрепрайоне». А третья рота, под началом одного батуринского капитана, такого бравого вояки старой закалки (он меня до жути бесил своей надменностью), должна была их атаковать — по всей науке, как их там муштровали, в линию. Позырить на это «сражение» я позвал самого полковника Батурина со всем его офицерьем. Мне ж важно было не фокусы им показать, а всю систему — доказать, что моя эта «окопная наука» вполне себе рабочая штука.

Утречко выдалось — солнце шпарит. Наше «поле боя» выглядело прям благодать, а не окопы. Мои «окопники» уже по позициям разбрелись — кто в ячейках засел, кто с гранатами наизготовку (гранатометчики — это я их так, для форсу, называл, кидали-то руками, зато с умом). У каждого — запас «красящих» патронов и по паре учебных гранат. Пушек у нас пока не было, чисто пехотный «спектакль».

Атакующие выстроились в чистом поле, шагах в трехстах. Красиво, черти, стояли: шеренги ровненькие, фузеи на изготовку, офицеры по бокам, знамя полощется. Классика жанра. Их капитан, такой бравый, усатый, что-то зычно гаркнул, барабаны — трам-тарарам! — и рота, как на смотре, потопала вперед.

Я стоял на пригорке, рядом с Батуриным и его офицерами. Морды у них были все такие же кислые, а кое-кто и вовсе лыбился. Ну-ну, посмотрим, кто последний будет ржать.

— Огонь! — донеслось до моих ребят.

И тут же из наших окопов бабахнул дружный и не сразу не слаженный, залп. Белые и черные кляксы от моих учебных «маслин» полетели в наступающих. Вижу, несколько солдат в той роте дернулись, а на мундирах первые «боевые» отметины.

— Живо перезаряжай! Целься в командиров! — ору я своим, пытаясь перекричать пальбу.

Атакующие, тем временем, прут, строй держат. Вот уже шагов на сто пятьдесят подошли. Снова наш залп — и опять несколько «меченых» у них. Офицеры начали на своих покрикивать, подгонять, но строй уже поплыл, солдаты волей-неволей начали сбиваться в кучу, прячась друг за дружку. Да и правилами было указано сесть и не двигаться, если получено «ранение».

Когда дистанция сократилась, я скомандовал:

— Гранаты — к бою!

Из наших окопов полетели учебные «гостинцы». Хлопки, облачка желтой и черной пыли… И снова вопли «убитых» и «раненых» у наступающих. Тут-то их хваленой линейной тактике и пришел кирдык. Строй окончательно развалился, солдаты попятились, а некоторые и вовсе драпанули, не слушая офицеров (оно как-бы и не сильно больно получать по кумполу, но и приятного мало). Красный от злости капитан, метался перед остатками роты, пытаясь навести порядок, но поздно пить боржоми. «Атака» захлебнулась, и пятидесяти шагов до наших окопов не протопали. А мои «кроты», войдя в раж, знай себе поливали их редким и метким «красящим» огнем.

— Отбой! — скомандовал я.

Учения закончились. Атакующая рота — жалкое зрелище: больше половины солдат «помечены», остальные — в шоке. А мои «землекопы» сидят в окопах, целые и невредимые, только рожи чумазые от пороха, да глаза блестят азартно.

Чистая победа! Враг даже не выстрелил ни разу (хотя это «заслуга» обескураженного капитана, скорее всего).

Батурин и его офицеры молчали. Лица вытянулись, в глазах — полное недоумение. Такого они явно не ждали.

— Ну-с, господин полковник, — обратился я к Батурину, стараясь сохранить в голосе невозмутимость, хотя внутри все плясало. — Как вам наша «кротовья работа»?

Батурин долго молчал, потом крякнул, потер подбородок.

— Да уж… — протянул он. — Не ожидал, признаться. Знатно вы их… отделали. И потерь у вас, почитай, никаких… А мои-то, орелики, — он с досадой махнул рукой на свою разбитую роту, — как цыплята мокрые…

Младшие офицеры, что раньше посмеивались, теперь смотрели на меня странно. Скепсис-то в глазах у них поубавился, а вот неподдельный интерес проклюнулся. Это была маленькая, очень важная победа. Я им вбил в головы, что мои идеи — не фунт изюма. Лед тронулся.

Батурин ходил все такой же букой, но уже не смотрел на меня как на пустое место. А младшие офицеры и вовсе теперь в рот мне заглядывали, пытаясь въехать в мою «хитрую науку». Солдаты же, вкусив прелестей укрытия и точной стрельбы, рыли окопы с энтузиазмом, понимая, что каждый лишний ком земли — их шанс не склеить ласты.

Перешли к обучению всем полком. Теперь уже все, кроме той «показательной» роты, осваивали премудрости окопной войны. Рыли уже целые линии траншей, с ходами сообщения, с оборудованными точками для… ну, не пулеметов, конечно, откуда им тут взяться, а для легких пушчонок, которые я у Орлова выклянчил для тренировок. Артиллеристы, прикомандированные к нам, сначала отнеслись к этому кисло, ворчали, что, «пушка, бают, не крот, ей простор подавай». Но когда я им показал, как из такого капонира палить можно, оставаясь почти невидимым, и как земляной вал и ядро учебное держит (спасибо моему «супер-заводу», уже и такие штуки для армии клепать начали), — они призадумались.

Особенно их впечатлила стрельба картечью. Я лично командовал расчетом одной пушки. Зарядили ее моей «картечной банкой», и когда «атакующие» (опять они, бедолаги, «мальчиками для битья» работали) подошли шагов на сто, я гаркнул:

— Картечью — огонь!

Бабах! — и целый сноп «красящих» штук веером накрыл чуть не половину их шеренги. Картина была — обалдеть: солдаты, все в краске, валятся, типа убитые, а кто чистый остался — драпу дал кто куда (а чего — краской в рожу — удовольствия мало).

— Вот это, братцы, и есть «шведская каша»! — усмехнулся я артиллеристам. — Один такой залп в нужный момент — и от вражьей атаки одни ошметки останутся.