Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 9

– Что вы прекрасно осведомлены, герцог.

– И все?

– Нет, не только.

– Так договаривайте.

– Я делаю еще тот вывод, что добром ли, силою ли необходимо вырвать короля из когтей Шуазелей, иначе мы погибли.

– Увы!

– Простите, – добавила графиня, – я сказала «мы», но успокойтесь, герцог, это относится только к моей семье.

– И к друзьям, графиня; позвольте и мне считать себя в их числе. Итак…

– Итак, вы принадлежите к числу моих друзей?

– Мне казалось, я вам уже об этом говорил, сударыня.

– Слов мало.

– Мне казалось, я уже доказал свою дружбу.

– Так-то лучше; надеюсь, вы мне будете помогать?

– Изо всех сил, графиня, но…

– Но что?

– Не скрою, дело трудное.

– Так что же, эти Шуазели неискоренимы?

– Во всяком случае, они укоренились весьма прочно.

– Вы полагаете?

– Да, таково мое мнение.

– Значит, что бы там ни утверждал милейший Лафонтен, против этого дуба бессильны ветер и буря?[5]

– Шуазель – гениальный государственный муж.

– Ба, да вы заговорили, как энциклопедисты!

– Разве я не принадлежу к Академии?

– Полно, герцог, какой из вас академик!

– Пожалуй, не стану спорить: академик не столько я, сколько мой секретарь. Но все же я настаиваю на своем мнении.

– На гениальности господина Шуазеля?

– Вот именно.

– Но в чем вы усмотрели его гениальность?

– А вот в чем, сударыня: он повел дело о парламентах и отношениях с Англией таким образом, что король теперь не может без него обойтись.

– Но ведь он подстрекает парламенты против его величества!

– Разумеется, в этом-то вся ловкость и состоит.

– А англичан подталкивает к войне!

– Конечно, мир его погубит.

– Что же тут гениального, герцог?

– А как вы это назовете, графиня?

– Самым настоящим предательством.

– Столь искусное и успешное предательство, графиня, на мой взгляд, как раз и свидетельствует о гениальности.

– Но в таком случае, герцог, я знаю особу, в ловкости не уступающую господину де Шуазелю.

– Вот как?

– По крайней мере в вопросе о парламентах.

– Это дело – самое важное.

– А между тем парламенты ропщут именно из-за этой особы.

– Вы меня интригуете, графиня.

– А вы не знаете, что это за особа?

– Видит бог, не знаю.

– Между тем вы с ней в родстве.

– Среди моей родни есть гениальный человек? Не имеете ли вы в виду моего дядю, герцога-кардинала, графиня?

– Нет, я имею в виду герцога д’Эгийона, вашего племянника.

– Ах вот как, господина д’Эгийона, того самого, кто дал ход делу Ла Шалоте?[6] Воистину, это милый молодой человек, да, да, в самом деле. То дельце было не из легких. Послушайте, графиня, право слово, для умной женщины имело бы смысл подружиться с этим человеком, ей-богу.

– Известно ли вам, герцог, – возразила графиня, – что я не знакома с вашим племянником?

– В самом деле, сударыня, вы с ним не знакомы?

– Нет. И никогда его не видела.

– Бедный юноша! И впрямь, со времен вашего возвышения он постоянно жил в глубине Бретани. Что-то с ним станется, когда он вас увидит? Он отвык от солнца.

– Каково ему там приходится среди всех этих черных мантий?[7] Ведь он человек умный и высокородный!

– Он сеет среди них возмущение – больше ему ничего не остается. Видите ли, графиня, всякий развлекается как может, а в Бретани с развлечениями негусто. Да, вот уж энергичный человек – о проклятье, какого слугу обрел бы в нем государь, если бы только пожелал! Уж при нем-то парламенты позабыли бы свою дерзость. О, это настоящий Ришелье, графиня, а посему позвольте мне…

– Что же?

– Позвольте представить его вам тотчас по приезде.

– Он в скором времени должен приехать в Париж?

– Ах, сударыня, кто его знает? Может быть, он еще пять лет проторчит у себя в Бретани, как выражается плут Вольтер; может быть, он уже в пути; может быть, он в двухстах лье, а то и у заставы.

И маршал всмотрелся в лицо молодой женщины, желая понять, какое впечатление произвели на нее последние слова.

Но она, призадумавшись на мгновение, сказала:

– Вернемся к нашему разговору.

– Как вам угодно, графиня.

– На чем мы остановились?

– На том, что его величеству очень нравится в Трианоне, в обществе господина де Шуазеля.

– И мы говорили о том, как бы удалить Шуазеля, герцог.

– Это вы говорили о том, что его надобно удалить, графиня.

– Что это значит? – удивилась фаворитка. – Я до того желаю, чтобы он уехал, что, кажется, умру, если он останется здесь, а вы ничем не хотите мне помочь, любезный герцог?

– Ого! – приосанившись, заметил Ришелье. – В политике это называется внести предложение.

– Понимайте, как хотите, называйте, как вам удобно, только дайте определенный ответ.

– Какие ужасные, грубые слова произносят ваши прелестные, нежные губки!

– По-вашему, герцог, это ответ?

– Нет, не совсем, скорее, подготовка к нему.

– А она закончена?

– Еще минутку.

– Вы колеблетесь, герцог?

– Ничуть не бывало.

– В таком случае я вас слушаю.

– Как вы относитесь к притчам, графиня?

– Это старо.

– Помилуйте, солнце тоже старо, однако до сих пор не придумано ничего лучшего, чтобы разгонять мрак.

– Ладно, согласна на притчу, лишь бы она была прозрачной.

– Как хрусталь.

– Идет.

– Вы слушаете, прекрасная дама?

– Слушаю.

– Итак, предположим, графиня… Знаете, притчи всегда начинаются с предположений.

– Боже! Как вы скучны, герцог!

– Вы, графиня, не верите ни слову из того, что говорите: никогда еще вы не слушали внимательнее.

– Ладно, признаю, что я не права.

– Итак, предположим, что вы прогуливаетесь по вашему прекрасному саду в Люсьенне и вдруг замечаете великолепную сливу, одну из тех слив сорта ренклод, которые вы так любите за их алый, яркий цвет, схожий с цветом ваших щечек.

– Продолжайте же, льстец.

– Итак, на самом конце ветки, на самой верхушке дерева вы замечаете одну из этих слив; что вы предпримете, графиня?

– Потрясу дерево, черт побери!

– Да, но безуспешно: дерево толстое, неискоренимое, как вы давеча изволили выразиться; вскоре вы заметите, что оно и не шелохнулось, а вы только исцарапали свои прелестные белые ручки о его кору. И тут вы, встряхнув головкой тем пленительным движением, какое присуще только вам и цветам, начинаете причитать: «Боже мой! Боже мой! Как бы я хотела, чтобы эта слива упала на землю!» И даете волю досаде.

– Это вполне естественно, герцог.

– Ни в коем случае не стану уверять вас в противном.

– Продолжайте, любезный герцог; ваша притча бесконечно меня интересует.

– Внезапно, обернувшись, вот как сейчас, вы замечаете вашего друга герцога де Ришелье, который гуляет, предаваясь размышлениям.

– О чем?

– Что за вопрос, господи? Разумеется, о вас. И вы говорите ему вашим дивным мелодичным голоском: «Ах, герцог, герцог!»

– Изумительно!

– «Вот вы мужчина, вы такой сильный, вы покоритель Маона; потрясите это проклятое дерево, чтобы с него свалилась мне в руки вон та чертова слива». Ну, каково, графиня?

– Превосходно, герцог: вы вслух произнесли то, что я сказала шепотом; но что же вы в таком случае ответите?

– Что я отвечу…

– Да, что?

– Что я отвечу… Как вы настойчивы, графиня! «С огромным удовольствием достал бы, но поглядите, какой толстый ствол у этого дерева, какие шершавые у него ветви; а я ведь тоже дорожу своими руками, черт возьми, хоть они у меня и постарше лет на пятнадцать, чем ваши».

– А! – внезапно вырвалось у графини. – Так-так, я начинаю понимать.

– Тогда продолжите притчу: что вы мне говорите?

– Я говорю вам…

– Мелодичным голоском?