Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 16

– Герцог, сейчас, по-моему, не время шутить.

– Вы, быть может, полагаете, что я шучу, графиня? Спросите виконта Жана.

– Нет, черт побери! Мы не смеемся. Нынче утром король обнимал, ласкал и ублажал Шуазеля, а теперь они вместе под ручку прогуливаются по Трианону.

– Под ручку! – откликнулась Шон, которая тем временем проскользнула в кабинет и теперь воздела к небу свои белоснежные руки, словно новое воплощение печальницы Ниобеи.

– Да, меня провели, – сказала графиня, – но мы еще посмотрим… Шон, первым делом отмени приказ заложить карету для охоты: я не поеду.

– Правильно, – одобрил Жан.

– Постойте! – воскликнул Ришелье. – Главное, никакой спешки, никаких обид… Ах, простите, графиня, я позволил себе давать вам советы, простите!

– Советуйте, герцог, не стесняйтесь; я, право, теряю голову. Видите, как оно вышло: не хотела я соваться в политику, а стоило разок вмешаться – и сразу удар по самолюбию… Так вы считаете…

– Что обижаться сегодня неразумно. Помилуйте, графиня, положение у вас тяжелое. Если король решительно держит сторону Шуазелей, если он поддается влиянию дофины, если он так открыто вам перечит, это означает…

– Что же?

– Что вам следует держаться еще любезнее, чем обычно, графиня. Я знаю, это невозможно, но, в конце концов, от вас сейчас и требуется невозможное; значит, совершите его!

Графиня призадумалась.

– Вообразите, – продолжал герцог, – что, если король усвоит себе немецкие нравы?

– И вступит на стезю добродетели! – в ужасе воскликнул Жан.

– Кто знает, графиня, – изрек Ришелье, – в новизне есть своя прелесть.

– Ну, в это мне не верится, – с сомнением в голосе откликнулась графиня.

– Чего в жизни не бывает, сударыня; говорят, знаете, сам дьявол на старости лет пошел в отшельники… Итак, выказывать обиду не следует.

– Не следует, – подтвердил Жан.

– Но я задыхаюсь от ярости!

– Охотно верю, черт возьми! Задыхайтесь, графиня, но пускай король, то есть господин де Шуазель, этого не замечает; при нас можете задыхаться, а при них дышите как ни в чем не бывало.

– И мне лучше поехать на охоту?

– Это будет прекрасный ход.

– А вы, герцог, поедете?

– А как же! Даже если мне придется бежать за всеми на четвереньках!

– В таком случае поезжайте в моей карете! – воскликнула графиня, любопытствуя взглянуть, какую мину скорчит ее союзник.

– Графиня, – отвечал герцог, пряча досаду под маской жеманства, – для меня это такая честь…

– Что вы от нее отказываетесь?

– Я? Боже меня сохрани!

– А вы не боитесь себя скомпрометировать?

– Я не хотел бы этого.

– И вы еще смеете сами в этом сознаваться!

– Графиня, графиня! Господин Шуазель вовек мне не простит.

– Значит, вы уже в такой тесной дружбе с господином де Шуазелем?

– Графиня, графиня! Это рассорит меня с ее высочеством дофиной.

– Значит, вы предпочитаете, чтобы каждый из нас вел войну поодиночке, но уже и плодами победы пользовался один? Еще не поздно. Вы еще ничем себя не запятнали, и союз наш легко расторгнуть.

– Плохо же вы меня знаете, графиня, – отвечал герцог, целуя ей руку. – Вы видели, колебался ли я в тот день, когда вы представлялись ко двору и надо было найти для вас платье, парикмахера, карету. Знайте же, что нынче я буду раздумывать не больше, чем в тот раз. Да, я храбрее, чем вы полагаете, графиня.

– Значит, мы условились. Поедем на охоту вдвоем, для меня это будет удобный предлог ни на кого не смотреть, никого не слушать и ни с кем не говорить.

– Даже с королем?

– Напротив, я наговорю ему любезностей, от которых он придет в отчаяние.

– Превосходно! Это будет отменный удар!

– А вы, Жан, что там делаете? Ну-ка, высуньтесь из подушек, друг мой, а то вы совсем себя под ними похоронили.

– Что я делаю? Вы хотели бы это узнать?

– Да, быть может, это нам зачем-нибудь пригодится…

– Ну что ж, я полагаю…

– Вы полагаете?..

– Что сейчас все куплетисты в столице и провинции воспевают нас на все мыслимые мотивчики; что «Кухмистерские ведомости» крошат нас, как начинку для пирога; что «Газетчик в кирасе» целится прямо в нас, благо на нас нет кирасы; что «Наблюдатель» наблюдает за нами во все глаза; одним словом, завтра участь наша будет столь плачевна, что вызовет жалость у самого Шуазеля.

– Ваш вывод?.. – осведомился герцог.

– Вывод такой, что поеду-ка я в Париж и накуплю там корпии да бальзаму, чтобы было чем залечивать наши раны. Дайте мне денег, сестричка.

– Сколько? – спросила графиня.

– Сущий пустяк, две-три сотни луидоров.

– Видите, герцог, – обратилась графиня к Ришелье, – вот я уже несу военные издержки.

– В начале похода всегда так, графиня: сейте нынче, пожнете завтра.

Графиня неописуемым движением пожала плечами, встала, подошла к комоду, открыла его, извлекла пачку ассигнаций и, не считая, протянула их Жану; тот, также не пересчитывая, с тяжелым вздохом сунул их в карман.

Потом он поднялся, потянулся, похрустел руками с видом смертельной усталости и прошелся по комнате.

– Вот, – изрек он, указывая на герцога и графиню, – эти люди будут развлекаться на охоте, а я галопом помчусь в Париж; они увидят прелестных кавалеров и прелестных дам, а я буду смотреть на гадкие физиономии бумагомарателей. Право, со мной обращаются как с приживалкой.

– Заметьте, герцог, – добавила графиня, – что он и не подумает заниматься нашими делами; половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а остальное спустит в первом попавшемся притоне; и он, презренный, еще смеет жаловаться! Ступайте прочь, Жан, мне тошно на вас смотреть.

Жан опустошил три бонбоньерки и ссыпал их содержимое к себе в карманы, стянул с этажерки китайскую безделушку с бриллиантовыми глазами и с достоинством удалился, провожаемый криками выведенной из себя графини.

– Прелестный юноша! – лицемерно вздохнул Ришелье; так нахлебник хвалит юного баловня, мысленно желая ему провалиться сквозь землю. – Он вам очень дорог, не правда ли, графиня?

– Как вам известно, герцог, он весьма добр ко мне, и это приносит ему триста-четыреста тысяч ливров в год.

Прозвонили часы.

– Половина первого, графиня, – сказал герцог. – К счастью, вы уже почти одеты; покажитесь ненадолго своим обожателям, кои полагают, что настало затмение, и поскорее сядем в карету. Вы знаете, где предполагается охота?

– Вчера мы с его величеством обо всем условились: он поедет в лес Марли, а по дороге заедет за мной.

– Убежден, что король не отступит от этой программы.

– Теперь изложите мне ваш план, герцог, благо наступил ваш черед действовать.

– Сударыня, я написал племяннику, хотя, если предчувствие меня не обманывает, он должен уже находиться в пути.

– Господину д’Эгийону?

– И я буду весьма удивлен, если завтра же письмо мое его не настигнет; полагаю, что завтра, от силы послезавтра он будет здесь.

– И вы на него надеетесь?

– Ах, сударыня, у него бывают удачные мысли.

– Все равно положение наше весьма нехорошо; король и уступил бы нам, не испытывай он такого ужаса перед делами…

– И вы полагаете…

– И я трепещу при мысли, что он никогда не согласится пожертвовать господином де Шуазелем.

– Позволите ли вы мне говорить начистоту, графиня?

– Разумеется.

– Что ж, я верю в это не больше, чем вы. Король прибегнет к сотне уверток, не уступающих вчерашней, ведь его величество так остроумен! Что до вас, графиня, вы не дерзнете в угоду своему непостижимому упрямству поставить на карту любовь короля.

– Еще бы! Тут есть над чем подумать.

– Сами видите, графиня: господин де Шуазель останется при дворе навсегда; чтобы его удалить, нужно по меньшей мере чудо.

– Да, чудо, – повторила Жанна.

– А люди, к сожалению, разучились творить чудеса, – подхватил герцог.

– Погодите! – возразила г-жа Дюбарри. – Я знаю одного человека, он умеет творить чудеса и поныне.