Граф Калиостро, или Жозеф Бальзамо. Том 1 - Дюма Александр - Страница 29

– Ну и что?

– Разве в свои шестнадцать лет мадемуазель не подумывает о замужестве?

– Откуда вы это взяли? – строго спросила Андреа.

Николь собралась было сказать дерзость, но вовремя спохватилась: она хорошо знала Андреа и поняла, что разговор, еще не начавшись, может тут же и закончиться.

– Конечно, я не могу знать, о чем думает мадемуазель, но я простая крестьянка и поступаю, как велит природа.

– Вот интересно!

– Как! Разве это не естественно – любить и быть любимой?

– Допустим. Что ж дальше?

– Я люблю одного человека.

– А он вас любит?

– Думаю, да, мадемуазель.

Поняв, что слова ее прозвучали не очень-то убедительно, Николь исправилась:

– То есть я уверена в этом.

– Прекрасно, насколько я вижу, вы в Таверне не теряете времени зря.

– Нужно же подумать о будущем. Вы – знатная барышня и, конечно, получите наследство от какого-нибудь богатого родственника, а у меня даже родственников нет. У меня будет только то, что я добуду себе сама.

Все это казалось Андреа делом нехитрым; мало-помалу она перестала думать о тоне, в котором произнесены были не понравившиеся ей слова, и ее врожденная доброта взяла верх.

– Так за кого же ты хочешь выйти? – спросила она.

– Ах, мадемуазель знает его, – глядя своими хорошенькими глазками прямо в лицо Андреа, ответила девушка.

– Я его знаю?

– Прекрасно.

– Да не томи же – кто он?

– Я боюсь, мой выбор не понравится мадемуазель.

– Мне?

– Да, вам.

– Значит, ты сама не считаешь его удачным?

– Я этого не говорю.

– Ладно, назови его, не бойся. Господа должны принимать участие в людях, которые хорошо им служат, а я тобой довольна.

– Мадемуазель так добра!

– Да говори же и зашнуруй меня наконец!

Николь призвала на помощь всю свою проницательность, собралась с силами и проговорила:

– Это… это Жильбер!

К ее великому изумлению, Андреа и бровью не повела.

– Жильбер! Маленький Жильбер, сын моей кормилицы?

– Он самый, мадемуазель.

– Как! Ты хочешь замуж за этого мальчика?

– Да, мадемуазель, за него.

– И он тебя любит?

Николь почувствовала, что решительный миг настал.

– Он сам сто раз говорил мне об этом, – ответила она.

– Ну что ж, выходи, – спокойно проговорила Андреа, – не вижу никаких препятствий. Твои родители умерли, он сирота, так что оба вы сами распоряжаетесь своей судьбой.

– Конечно, – пробормотала Николь, совершенно ошеломленная тем, что дело ее решилось вопреки всем ее предчувствиям. – Значит, мадемуазель не против?

– Вовсе нет. Только вот оба вы еще очень молоды.

– Значит, сможем дольше прожить вдвоем.

– Но вы ведь оба бедны.

– Мы будем работать.

– А где же будет работать он? Парень ведь ничего не умеет.

Устав от притворства, Николь внезапно перестала осторожничать:

– Если позволите, я хотела бы сказать, что мадемуазель плохо относится к бедному Жильберу.

– Вот как? Я отношусь к нему так, как он того заслуживает. Он же лентяй.

– Зато, мадемуазель, он много читает и хочет лишь одного – учиться.

– Он своеволен, – продолжала Андреа.

– Но только не с мадемуазель, – отозвалась Николь.

– Что ты имеешь в виду?

– Мадемуазель это известно лучше, чем кому бы то ни было. Вы же заставляете его приносить дичь к столу.

– Я?

– А ему порой приходится прошагать десять лье, прежде чем он что-нибудь найдет.

– Ей-богу, мне никогда и дела не было до…

– До дичи? – насмешливо подхватила Николь.

Будь Андреа в обычном расположении духа, она, быть может, посмеялась бы шутке горничной и не заметила бы таящейся в ней горечи. Однако в это утро нервы у нее были натянуты как струны. Каждому слову Андреа, каждому ее движению предшествовала нервная дрожь. Даже малейшее мысленное усилие составляло для нее препятствие, которое всякий раз нужно было преодолевать; выражаясь современным языком, Андреа была раздражена. Слово это – удачное изобретение филологов: оно напоминает нам о дрожи, которая пронизывает нас, если мы откусим кусок какого-нибудь очень терпкого плода или прикоснемся к чему-либо шероховатому.

– Это что еще за шуточки? – внезапно придя в себя, осведомилась Андреа, к которой вдруг вернулась ее проницательность, исчезнувшая было из-за дурного самочувствия.

– Это не шуточки, мадемуазель, – отвечала Николь. – Шуточки хороши для знатных дам, а я – бедная девушка и честно говорю только то, что есть.

– Так что же ты говоришь?

– Мадемуазель клевещет на Жильбера, который к ней очень внимателен. Вот и все.

– Он лишь выполняет то, что должен делать слуга.

– Но Жильбер не слуга, ему денег не платят.

– Он сын наших бывших арендаторов, мы его кормим, даем ему кров, а он взамен ничего не делает. Тем хуже для него, потому что в таком случае он вор. Но к чему это вы клоните и почему с таким рвением защищаете мальчишку, на которого никто не нападает?

– О, я прекрасно знаю, что мадемуазель на него не нападает, – ответила Николь с улыбкой, хотя внутри вся ощетинилась.

– И сейчас я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

– Потому что мадемуазель просто не хочет понять.

– Довольно, – строго отрезала Андреа, – сию же минуту объясните, что вы хотите сказать.

– То, что я хочу сказать, мадемуазель знает получше моего.

– Ничего я не знаю и даже не догадываюсь, потому что у меня нет времени заниматься вашими загадками. Вы просите моего согласия на ваше замужество, не так ли?

– Да, мадемуазель, и прошу вас не сердиться на меня за то, что Жильбер меня любит.

– Да какое мне дело до того, любит вас Жильбер или нет? В самом деле, вы меня уже утомили.

Николь подскочила, словно молодой петушок. Гнев, так долго сдерживаемый, наконец прорвался:

– А может, мадемуазель говорила то же самое и Жильберу?

– Да разве я разговариваю с вашим Жильбером? Оставьте меня в покое, мадемуазель, вы просто спятили.

– Если вы с ним не разговариваете или больше не разговариваете, то, думаю, лишь с недавних пор.

Андреа подошла к Николь и окинула ее великолепным, полным презрения взглядом.

– Вы уже целый час собираетесь сказать мне какую-то дерзость. Говорите же, я требую.

– Но… – Николь запнулась, немного смутившись.

– Вы утверждаете, что я разговаривала с Жильбером?

– Да, мадемуазель.

Андреа внезапно пришла мысль, которую она раньше просто не допускала.

– Боже милостивый, бедняжка ревнует! – расхохотавшись, воскликнула она. – Успокойся, моя бедная Леге, я не смотрю на твоего Жильбера и даже не знаю, какого цвета у него глаза.

Андреа почувствовала, что уже готова простить девушку, которая, как оказалось, не надерзила ей, а просто вбила себе в голову невесть что. Николь же, напротив, сама выглядела оскорбленной и не собиралась ничего прощать.

– Я думаю, – сказала она, – этого и не узнаешь, если смотреть на человека ночью.

– Как ты сказала? – спросила Андреа, которая уже начала что-то понимать, но никак не могла в это поверить.

– Я сказала, что раз мадемуазель разговаривает с Жильбером лишь по ночам, как вчера, например, то хорошенько рассмотреть его лицо довольно трудно.

– Если вы сейчас же не объяснитесь, вам несдобровать! – сильно побледнев, воскликнула Андреа.

– Нет ничего проще, мадемуазель, – забыв обо всякой осторожности, проговорила Николь. – Этой ночью я видела…

– Тише, меня кто-то зовет, – прервала служанку Андреа.

И действительно: снизу послышался крик:

– Андреа! Андреа!

– Это ваш батюшка, мадемуазель, и с ним гость, который у нас ночевал, – пояснила Николь.