Другая жизнь. Назад в СССР (СИ) - Шелест Михаил Васильевич - Страница 33

Глава 17

Школа встретила меня шумно и безразлично к моей палке, сделанной папой из купро-никелевой трубки с эбонитовым набалдашником. Отец не любил упрощать и поэтому трость получилась регулируемой по длине. Внизу в трубку была вварена гайка, а в неё вворачивался штырь с резиновым концевиком, чтобы палка не сильно стучала об пол. Отец у меня был ещё «тем выдумщиком».

— Привет, инвалид-нога болит, — поздоровался Валерка Гребенников. — Как голова?

— Моя голова нормально, а твоя?

— А моя-то причём? — удивился он.

— Не проломили?

— А! Нет! Не хожу я на балку. У ДК Ленина теперь сходняк с дисками. Мы тут с Вовкой Лутченко скооперировались и вместе ездим.

— Лутченко? Это который у нас в клубе?

— У вас, ага. Он, как оказалось, какой-то боевой техникой владеет. Мы с ним на «балке» встретились. Он тоже пластами фарцует. А он на Борисенко живет. Вот мы и пересекаемся по воскресеньям.

Валерка, как всегда, постоянно двигался. Его и в драке сложно было поймать на месте. В нём была природная звериная подвижность. Как у бурундука. Хотя… Какой бурундук, нафиг, зверь. Ха-ха… Грызун! Крыса! Представив Валерку в образе бурундука с мордой в полоску, я похихикал.

— Так и будешь с палкой ходить? Засмеют…

— А палка на что? — спросил я. — Очень удобный инструмент.

Я крутанул трость восьмёркой, как нунчаку.

— Ух, ты! — удивился Грек. — Надо себе такую заиметь. Где взял?

— Где взял, там уже нет, — сказал я и пошёл в класс.

Встречные знакомые здоровались, другие просто глазели на меня да на палку. У кабинета английского толклись одноклассники. Мальчики отдельно от девочек. Гендерные группы были также разделены на мелкие, по два-три человека, «подгруппы». Мальчишки все встретили меня радостными приветствиями и беззлобными шутками-прибаутками, девчонки возгласами: «О, Шелест ударенный головой явился, не запылился (Фролова), 'Как дела в дурдоме?» (Мокина).

Я пропустил подколки мимо себя.

Ларионова с Гордеевой о чём-то зашептались, едва не стукаясь головами и прыская в ладошки. Они были так похожи на двух белок, прижимавших что-то к мордочкам, что я им улыбнулся. Они на мгновение остановились, потом снова захихикали и снова стали шептаться. Ну, белки и белки, грызущие орешки…

Англичанка, появившись, меня в кругу парней, поначалу, не заметила и только на входе в ласс, увидев, поприветствовала:

— О! Шелест! Welcome!How is yourhealth?

— My health is so-so. However, I am ready to attend classes.

— I see that you’ve done well in English?

— I had a lot of time.

— Yousurpriseme.

— I’m surprising myself.

— Ну-ну… Проходи-проходи. С тебя и начнём. Можешь, даже, не садиться.

Я поставил спортивную сумку с учебниками и тетрадями на пол возле парты и вернулся к доске. Людмила Фёдоровна допрашивала меня, как Понтий Пилат Иешуа, в незабвенном романе. И даже не по тексту топика про грядущее день рождение Владимира Ильича Ленина, а «рядом».

— Ну, что ж… Удивил, так удивил. Прямо и не знаю, что тебе ставить? Вышепятёрок отметок у нас нет, кроме «пять с плюсом», но плюс в зачёт не идёт. Пятёрка тебе, Шелест.

Класс взвыл от восторга и бесновался бы долго, если б не голос англичанки:

— Следующим к доске пойдёт…

Про Ленина английским языком рассказывать никому не хотелось.

— Ну, ты даёшь, Мишка, — произнёс шёпотом Костик, но в классе вдруг перед этим наступила «гробовая» тишина и шёпот прозвучал, как колокольный набат.

— Вот и ты сейчас, Швед, нам тоже выдашь. Продолжи с того места, на котором остановился твой сосед.

Костик, на удивление бойко, оттарабанил три абзаца текста и англичанка, не задав ему ни одного вопроса, поставила отлично.

— Верёвочников! — продолжай с места.

— Ты тоже молодец, — сказал я Шведу.

— Да, я-то ладно, головой не бился. А ты-то как?

— Ещё хочешь к доске? — спросила Шведа англичанка.

— Я готов, Людмила Фёдоровна, — бодрым тоном отозвался Швед.

— Ох и выпросишь ты у меня, Швед… Продолжай Саша.

Саша мямлил кое-как, а мы с Костиком под его бормотание, расписали партейку морского боя.

Вторым уроком была алгебра, но математичка отсутствовала третий месяц. Её, как сказали, замещала учитель по математики средних классов, но и она вторую неделю сидела дома на больничном. Мы толклись в рекреации, ребята приставали с расспросами, когда вдруг появились завуч и директор.

— Шелест! Миша! Ну, ка, пошли, ка, — сказала строго Светлана Яковлевна, поманив меня рукой. — Ступай в учительскую.

Я, прихватив сумку, двинулся вперёд.

— А у вас — свободный урок.

— Ур-р-а! — заорала толпа.

— Ну, ка тихо! — рявкнула директор. — На цыпочках вон из школы!

Класс сначала пошёл медленно, а потом, дойдя до конца рекреации, всё-таки ломанулся вниз по лестнице, а у входной двери устроил давку. Это было слышно по сдавленным возгласам и буханью створок.

— Вот дикари! — со вздохом произнесла Светлана Яковлевна.

Эти слова я уже едва расслышал.

В учительской меня ждала наш классный руководитель Надежда Петровна Рагиня. Почему-то она учеников мужского пола не любила и не стеснялась это демонстрировать. Всегда у неё на лице была снисходительно-брезгливая гримаса, когда ей приходилось с кем-то из мальчиков вести беседу. Однако сейчас она встретила меня масляно-медовой улыбкой.

— Здравствуй, Миша, — сказала она. — Сегодня Людмила Фёдоровна восхищалась тобой. Подтянул язык? Как твоё здоровье?

— Что такое: «Подтянул язык»? — подумалось мне.

— Так себе, — пожал плечами я. — Врачи говорят, ещё полгода минимум восстанавливаться.

Мне не хотелось распинаться. Особенно перед ней. Она не любила нас, мы не любили её. Всё шло по согласию сторон. Какие-то классы ходили в походы с ночёвкой. Мы «сосали лапу». То ли класс был такой недружный, то ли в консерватории нужно было что-то править.

— Тут вот, Миша, какое дело… Людмила Давыдовна принципиально не хочет идти работать в нашу школу из-за тебя.

— О, как! — удивился я мысленно, но вслух ничего не сказал, а только напрягся.

Замолчала и она, словно чего-то ждала.

Через минуту она спросила:

— Ты мне ничего не хочешь сказать?

— В смысле? — не понял я. — Что я должен сказать?

— Ну… Извиниться, например. Ты же виноват!

Она не спросила, а обвинила. Я медленно обалдевал.

— Не понял! Я виноват⁈ В чём?

— Ну… Из-за тебя Людмила Давыдовна споткнулась и упала. Об твою ногу споткнулась. Которую ты выставил специально.

— Э-э-э, — «завис» я.

— Людмила Давыдовна сказала тебе пропустить её, ты отшагнул в сторону, а когда она шагнула вперёд, ты подставил ей подножку. Вот Людмила Давыдовна и упала. А ты потом, испугавшись, что она разобьётся, перехватил её, и сам упал и ударился. Ты сам во всём виноват, Миша.

— Э-э-э…

У меня не было слов, потому, что дыхание куда-то пропало. Я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Наверное, я изменился внешне, потому, что у учительницы вдруг расширились глаза, и она заверещала, как неудачно зарезанный поросёнок. В учительскую ворвались завуч с директором, а я чуть не потерял сознание от асфиксии. Но, увидев их, я от неожиданности подпрыгнул, и лёгкие втянули воздух.

— Что случилось⁈ — крикнула Светлана Яковлевна.

— Врача⁈ — спросила завуч.

— Мне валокордину, — попросила моя собеседница и осела на стул.

Я тоже отошёл к стенке и присел на другой стул, тяжело переводя дух. Похоже, что моё дыхание остановилось гораздо раньше, чем я заметил.

— Этого ещё не хватало, — подумал я.

— Что здесь произошло? — спросила директор.

— Я чуть снова не умер, — сказал я, чтобы опередить Рагиню. Мало ли что она скажет. — У меня дыхание пропало. После того, что я услышал.

— А что ты услышал? — заботливо спросила директор.

— То, что я чуть не убил любимую учительницу, подставив ей подножку.

— А-а-а… Разве это было не так? — спросила директор.