Крепостная (СИ) - Брай Марьяна - Страница 16

— Да, я… крепостная, - на всякий случай, чтобы не обманывать хоть и одетого просто, но явно не деревенского паренька.

— Это скоро исправят, - довольно радостно ответил Евгений.

— А вы? Наш сосед? – я понятия не имела, кто в соседях у моего барина. Да и гостей при Домне в доме не было.

— Почти. Мы живем в Троицке. Мой отец Фома Демидыч Рушанский, - ответил он, но мне опять нечего было сказать.

Когда мы дошли до развилки, где моя тропинка вела напрямик к усадьбе, Евгений остановился на своей дорожке и повернулся.

— Завтра вы снова придете сюда гулять? – спросил он.

— Возможно. Но это не точно. Рада была знакомству, - коротко ответила я, присела, чуть поклонившись, и поторопилась к дому. На берегу с полными ведрами на коромысле уже стояла Нюрка. А Фирс, собранный в свой огромный, клочковатый, как лешак, тулуп, пытался обойти ее.

Каждое утро Фирс долбил топором затянувшуюся за ночь прорубь. Но никогда не носил воды: шел от реки пустой. Воду хоть в дом, хоть в баню или для скотины носили женщины.

— Жениха приглядела, смотрю? А я все думала, куда ты в такую рань ходишь, - хохотнула Нюра и, покачивая бедрам, пошла передо мной к кухне.

— Еще чего! – хмыкнула я, как это делает Глаша. - Просто человек. Шел с того берега.

Пока я шла до дома, вспоминала карие, будто две темные смородины, глаза, красивые, рельефно выточенные скулы этого «просто человека». И поняла, наконец, чего мне не доставало в знакомстве с ним. Губ! Я так и не увидела их за шарфом. А он ни разу не опустил его, хоть и видно было, что неудобно ему от сырой из-за изморози, колючей, наверное, одежины.

Барин за завтраком, да и потом в течение дня будто вспоминал случайно гостий, пришедших с «взаимовыгодным предложением» и, хмыкнув, начинал улыбаться. Сначала мне казалось, что эти предложения ему льстят, но потом поняла, что ему и правда смешно.

— Такие вот Лидии щас повалят, как мартовский снег: липкие да крупные, - не отводя от лица газеты, сказал он после обеда.

Я сидела в кресле возле окна и довязывала чулок дожидаясь момента, когда хозяин вот-вот опустит газету. Она накроет его лицо, а потом послышится привычный уже, тарахтящий звук. Нет, он не храпел. Он надувал щеки и фырчал губами, как лошадь, только тихо.

Естественно, я промолчала, потому что, как говорил мой сын, в случае, если что-то его не касалось: «не барское это дело». Мне сейчас эта поговорка подходила просто идеально.

— Ну а ты-то чего думаешь, Надежда? Пора мне женихаться, али еще не созрел? – он, наконец, опустил газету, и я увидела блестящие, со смешинкой глаза.

— Не мне вам советовать, барин, - начала я, но увидела, как уголки его глаз опускаются, и продолжила: по мне, так вы еще не нагулялись, чтобы жениться.

— Вот! И я про то же! – блеск в его глаза вернулся, а потом и губы растянулись широко, будто этого он и хотел.

— Пошто оно вам, Осип Германыч? Вы у нас еще жених хоть куда. Надо выбирать так, чтоб алмаз попался! А так с бухты-барахты только кошки женятся, - я поддала «жару», проверяя, правильно ли я его поняла, и хозяину захотелось «попетрасянить».

— О! Так и знал я, Надежда, что в тебе поболе есть, чем снаружи видно! – теперь барин уже хохотал от души. А у меня в душе словно оттаяла какая-то веревочка, отвечающая за благодарность, и захотелось, чтобы этот человек успел побыть счастливым.

Потом мы обсуждали надвигающуюся отмену крепостного права, о которой, похоже, знали даже собаки, сидящие на цепи и от этого меньше брехавшие: видать, тоже надеялись на вольную.

— На днях гости прибудут, - барин будто вспомнил о плохой новости и будто посерел лицом.- Уберитесь в закрытом крыле с Глафирой. К субботе чтоб. И стол надо накрыть, встретить.

— Да ведь там комнаты Петра Осиповича! – я подняла взгляд от вязания.

— Он и прибудет, - как отрезал барин и снова поднял газету, обрывая ту самую веревочку доверия между нами.

Был четверг. Значит, гость прибудет послезавтра. Непонятно мне было только одно: отчего же барин так не рад? Да, не приехал на похороны матери, не поклонился родительнице, не поддержал отца. Но ведь единственный сын!

Сложив вязание в корзинку, я тихо вышла из комнаты, чтобы с чёрного входа через двор направиться в кухню к Нюре. Надо было составить меню, нагреть воды, а потом с Глафирой мыть комнаты, которые казались мне музеем. Их ценность для Домны была велика. Но она так и не узнала, что ее значимость для единственного любимого ею человека оказалась нулевой.

Глава 16

Утро следующего дня никак не включало прогулки, поскольку мыть, скоблить да готовить нужно было с раннего утра. Нюра хорошо знала, что любит молодой барин, и упросила почтить память преставившейся барыни, хоть эдак.

Для холодца печь растопили с раннего утра. Парили сушеные ягоды для пирогов. Фирс даже в Троицк за кофе поехал. Квашня пузырилась из кадок, из кухни при каждом открытии двери пар валил похлеще, чем из бани.

Мы с Глашей отмыли все: от стен до пола. Кое-где подкрасили косяки и караулили, чтобы заполошные служки не вляпались в наше творчество.

— Развели смуту, будто вроде губернатора ждем. Велика честь его так встречать, - бурчал хозяин. Но суматоху наблюдал с затаённой радостью. В дом, словно после долгого отсутствия, вернулась жизнь.

Я представила эту самую жизнь молодой деятельной хозяйкой, долгое время путешествующей или учащейся где-то в большом городе, вернувшейся в комнаты с занавешенной мебелью, тонким слоем пыли и остановившимися часами. Да, именно отсутствие этого размеренного «тик-так-тик-так» лишает, на мой взгляд, жизни любое помещение.

В нашем доме все будто закружилось в вальсе: кто-то натирает окна и мурлычет под нос песенку, кто-то ползает по полу, проверяя, нет ли пятен на плинтусах, а кто-то натирает пол, да так, что в нем отражается теперь даже люстра.

— Барину приятно будет, что его ждут, Осип Германыч, - ответила я, поднося ему чашку чая в кресло. Он отложил газету, на которую я, естественно, уже имела виды, принял чашку с блюдцем, и лицо его на секунды просветлело.

— Да, Наденька, приятно, когда дома тебя ждут. Только вот… - он точно хотел что-то сказать еще, но, видимо, решил не рушить эту суету, так сильно похожую на настоящую жизнь.

Я решила, что барина гнетет безответственность сына. Но как-то выгораживала молодежь. Может, он, понимая, что так и так не успеет к похоронам, боялся приехать в дом, где всегда встречала любящая маменька. А может, горевал так, что в постели провалялся лицом к стене несколько недель. А отцу о своем состоянии не сообщал: не хотел тревожить.

Представляя на месте молодого барина моих сыновей, не верилось, что по своей охоте они не приехали бы на мои похороны. А потом вспоминала, как далеко они от родины и сколько сил и времени им понадобилось бы, чтобы выехать. Становилось больно и грустно. И я понимала старого барина и еще больше от этого жалела.

Вечером все уставшие, но чрезвычайно довольные, завалились спать, чтобы утром, еще до рассвета, начать самый важный этап приготовления – подготовку стола.

Барин спал, как всегда, часов до семи, и мы ходили на цыпочках, чтобы случайно не нарушить его отдых. Я вечером специально подала ему чай с ромашкой и мятой: представляла, как он нервничает.

И только когда он вышел к завтраку, вчерашний гомон набрал обороты.

— Фирса не видать, - барин знал, что его верный помощник самолично поедет встречать молодого барина, но так он задал вопрос: «уехал ли Фирс?».

— Фирс поехал заранее на вокзал, чтобы встретить барина прямо от вагона, - уведомила я, подавая чай. Осип отказался от завтрака, видимо, чтобы поесть с сыном.

— Я тебе доверяю, Надежда, и комнаты Петра проверять не пойду. Я не Домна, мне лишь бы чисто, гладко, да глазу приятно. Протопили там?

— Да, барин. Три дня с усердием, чтобы не чувствовалось, что нежилое. А со вчерашнего вечера двери в крыло распахнули, чтоб дух домашний там поселился.