Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая (СИ) - Хренов Алексей - Страница 3

Самолёт был уже в нескольких десятках метров. Лёха перепрыгнул через последние кусты, выскочил к машине и, запыхавшись, рванул к кабине, на ходу скользнув ладонью по капоту, словно приветствуя боевого товарища.

Пихнув разомлевшего от жары Илью, Лёха автоматически щёлкнул тумблером магнето и выругался. Он-то был готов к тому, что придётся запускать двигатель вручную, но сейчас, с адреналином в крови и горящими пятками, необходимость бегать вокруг самолёта казалась особенно идиотской.

— С добрым утром, командир! Вдох глубокий, руки шире! — заорал он, тряся Старинова за плечо. — Не спешите три — четыре! Утренняя зарядка! Просыпайся, через пять минут сюда толпа злобных папуасов набежит, и, боюсь, нас они не побалуют!

Илья открыл глаза, моргнул, увидел Лёху, который уже метнулся к капоту, и глубоко зевнул, явно стараясь вернуться в реальность.

— Уже, встаём и уходим, — хрипло пробормотал он, сгибая больную ногу и силясь подняться.

Лёха тем временем выскочил из кабины, упёрся руками в винт и коротко, нервно прокричал себе:

— Давай, «Чебурашка», не подведи!

Рывок. Винт дёрнулся, мотор чихнул один раз… но не завёлся.

Лёха подогнал винт вверх и дернул за него ещё раз, вкладывая весь свой бараний вес в рывок.

Рывок. Мотор выстрелил пару раз и пыхнул вонючим дымом… Громче и дольше, чем в первый раз. И снова заглох…

Лёха снова провернул винт, поймал момент компрессии, громко и затейливо выругался и со всей силы крутанул лопасть винта вниз…

Глава 2

Улыбаемся и машем!

Вторая половина июня 1937 года. Пасторальный пейзаж в окрестностях города Авила.

После двух подряд попыток прокрутить винт и завести аэроплан, подсаженная курением дыхалка кончилась. Лёха склонился и упёрся в колени, стараясь отдышаться.

«Если мотор не заводится, значит или бензина нет, или искры. Или бензин идет не в тот цилиндр, где есть искра. Или искра фигачит туда, где нет бензина. Видать никак они не встретятся…» — вихрь мыслей пронесся в голове нашего героя.

Время утекало, словно песок сквозь пальцы. За спиной, где-то там, за кустами, методично двигались франкисты. И если сейчас, вот прямо сейчас этот бюргерский мотор не оживёт…

Он с усилием прокрутил винт пару раз, стараясь поймать момент сжатия, компрессия в цилиндрах чувствовалась. Вроде бы вот так…

— «Чебурашка»! Я тебе все уши оболтаю! Живо заводись! Сейчас сюда крокодилы набегут! — прохрипел Лёха, поднимаясь на носках, чтобы дать максимальный мах пропеллеру. Собрав всю силу, и в третий закинул старик невод… тьфу, третий раз крутанул винт с такой яростью, словно пытался сдвинуть этим проклятым «Шторьхом» саму землю.

Двигатель кашлянул, выплюнул вонючий выхлоп прямо в нос нашему товарищу, словно возмущаясь таким к себе отношением, и вдруг — взревел и заработал!

— Есть контакт! — Лёха развернулся и рванул обратно к кабине, надеясь, что Старинов уже проснулся от звука такого громогласного будильника со встроенной вибрацией.

Вторая половина июня 1937 года. Противоположная сторона пасторального пейзажа в окрестностях города Авила.

Лейтенант запаса Педро Очоа — из уважаемого рода потому что, понимаете ли, совершенно не хотел воевать. От слова совсем.

Ещё две недели назад он спокойно ходил по утрам в свою юридическую контору в Саламанке, уютно восседал за широким столом из красного дерева, подписывал жалобы, любовно составлял иски и с удовольствием представлял своих клиентов в судах. Особенно приятно было, когда он защищал одну сторону, а его кум, та ещё сволочь, между нами конечно — противоположную. А потом они оба брали деньги с истца и ответчика и, конечно, делились с судьёй за «правильное» решение.

Ах, какое это было время!

В обед он ходил в ресторан напротив, смаковал свой «меню дель диа» с бокальчиком прекрасного винца, неспешно болтал с коллегами о последних сплетнях. Обсуждал, сколько стоило право на бордель в центре города и главное, как это удалось залегендировать перед женой борделе-владельца или как «вытащить» кузена клиента из долговой ямы, да так, что он теперь всю оставшуюся жизнь будет работать на ловкого юриста. Работа была не только прибыльная, но и душевная.

Но нет же!

Какое счастье, что его мама не дожила до этого позора! Она его всегда говорила маленькому Педре:

— Педро Очоа, ихо мио! Слушай, что тебе учительница говорит! А то останешься тупым и пойдёшь в армию!

Правда потом почти шёпотом добавляя — Как твой тупой отец.

И вот оно!

Чёрт бы побрал этого Франко и его мобилизацию!

Нет, Педро Очоа, конечно, как любой уважающий себя человек, культурно купил индульгенцию — аккуратную такую, со штампами, подписями, на самом настоящем гербовом листе! Она освобождала его от всех военных обязанностей и гарантировала, что он продолжит заниматься своими такими важными юридическими делами на благо генерала Франко. Педро Очоа даже повесил портрет этого презренного камадрильо в своей конторе!

Но! Этот чёртов майор.

Этот говнистый майор Эстебан Кастро, который не вовремя занёс свою жирную тушу в его контору, хотел развода!

И всё бы ничего — таких клиентов у Педро Очоа было предостаточно и среди военных. Но! Случилась ошибка! Это даже хуже, чем преступление! Что бы его компаньону гореть в аду на самой большой сковородке! Его компаньон не разобрался во время в родственных связях, и оказалось, что жена этого майора — эта страшная, вечно громко орущая, габаритами напоминающая двух беременных мулов Кончита Сосо — была дочкой какого-то очень важного генерала! И главное друга чуть ли не самого Франко!

И вот он плачевный результат.

Педро Очоа уже вторую неделю числится командиром этого сраного батальона! Он вынужден орать на солдат, махать руками и пытаться пинками и кулаками сделать из этого сборища бездельников, алкоголиков и тупиц хоть какое-то подобие боеспособного подразделения. А ему это надо!

Сначала он надеялся, что всё образуется. Он договаривался, подмазывал, писал письма — и почти уже перевёлся в охрану города, к много уважаемому сеньору Мендесу. В сравнении с полевыми условиями это был почти курорт — мягкий матрас, тёплый суп, бордель в шаговой доступности и никакого фронта или вылазок в дикую местность.

Но тут этот чёртов мост.

И теперь вместо того, чтобы сидеть в кабинете и наслаждаться составление рапортов и отчётов, он с этим проклятым сбродом топает по холмам, прочёсывая местность, пытаясь поймать каких то республиканских шпионов.

Вы думаете, они ловят шпионов?

Да ничего подобного!

Главное в облаве это чтобы никто не прое**ал оружие, не отстрелил себе яйца или не выстрелил случайно в соседа и самое главное — не сбежал к чертям собачьим!

И тут…

Педро Очоа нахмурился и остановился, замерев.

Вторая половина июня 1937 года. Пасторальный пейзаж в окрестностях города Авила. Изначальная сторона.

Лёха лихорадочно сдирал ветки с самолёта, проклиная всех и вся на этом свете — и себя за излишнюю предусмотрительность, и этих чертовых франкистов, так не вовремя пожаловавших в гости, и даже Илью, который вместо того, чтобы помочь, скорбно вздыхал, полулежа в кабине, опираясь на пулемёт.

Заранее трогать маскировку попаданцу было стрёмно — не дай бог заметят раньше времени. Теперь же, носясь вокруг тарахтящего на холостых оборотах самолётика и рискуя попасть под лопасть винта, он судорожно выдирал ветки, сучья и листья, разбрасывая их в стороны. Всё вокруг напоминало подготовку к неведомой сельскохозяйственной катастрофе — листья летели в лицо, ветки кололись, пыль забивалась в глаза, но время поджимало, и задерживаться было нельзя.

— Ну что, как там дела? — поинтересовался Илья Старинов из кабины, перекрикивая грохот двигателя.

— Не дождётесь! И уж точно пока лучше, чем у всех этих ребят за кустами, — сквозь зубы ответил Лёха, выдергивая остатки зелени и одновременно вытягивая шею, чтобы попытаться разглядеть, не приблизилась ли к их позиции цепь солдат франкистов.