Каторжник (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 46

— А я не хочу в тайгу! — неожиданно взвился Тит. — Я кузнец! Мне бы к делу какому прибиться! Ежели, как говорят, губернатор всех мастеровых на Амур сослал, значит, по железу работа в цене должна быть! Я ж могу чего хошь сковать!

— Да ладно! — снисходительно хмыкнул Захар. — Чего ты распетушился? Чего ты можешь? Ты ж не кузнец, ты молотобоец, подмастерье!

— Да вот те крест! — разгорячился Тит, ударив себя кулаком в грудь. — Что хошь! Гвоздь, кочергу, подкову… Да я лошадей тут всем перекую, на одном этом озолотиться можно!

— Да ну, брось! — усмехнулся Софрон. — Кому ты нужен? Буряты коней отродясь не подковывали!

— Не подковывали — теперя будут! — упрямо отрезал Тит. — Жизнь меняется!

— С головой и руками везде прожить можно, это верно! — поддержал его я. — Тебе бы наковальню, горн, инструмент — отбою бы от работы не было!

— Эт да! Токмо где ж их взять… Ну, ничо, поденщиной какой заработаю, инструмент куплю! — уже увереннее заявил Тит, расправляя плечи.

— Простите, что прерываю ваш диспут, господа, — вмешался Левицкий, до этого молча наблюдавший за спором, — но не далее как два часа назад мы имели удовольствие прятаться в строении, оборудованном горнами. Тот балаган помните? Я заметил там и остатки мехов за стеной. Может быть, там можно было бы договориться и организовать кузню?

— Не, ваше благородие, не выйдет! — без тени смущения махнул рукой Тит. — Тот горн не такой. Он для легкого металла — то ли свинец, то ли серебро плавили. С железом там не управиться. И устье не то, и колокол, и фурма… Всё не наше, не кузнечное.

Слова Тита ударили как обухом по голове. Холодный… Колокол… Не тот, что звонит, а тот, что над горном! Молния! Ответ был так близко, всё так издевательски просто!

— Погоди-погоди… Как ты сказал? «Колокол»⁈ — Я схватил его за рукав.

— Ну да. Энто ж штука такая, над горном висит, жар собирает! — простодушно ответил он, удивленно глядя на меня. — Колоколом ее кличут. Не знаю, может, где и по-другому, а у нас так звали.

Не слушая его дальше, я с размаху хлопнул себя по лбу. Идиоты! Мы же были рядом!

— Разворачивай! — рявкнул я так, что кони шарахнулись.

— Чего? Куда? — Тит выпучил глаза, глядя на мое перекошенное от внезапной надежды лицо.

— Назад! Поворачиваем! Живо!

Снова пришлось нам, как ночным ворам, таиться до вечера в ближайшем перелеске. Я едва сдерживал нетерпение, расхаживая взад-вперед и грызя ногти. Смысл предсмертного бреда Фомича, пусть и не до конца, но открылся!

«Холодный колокол»! Это нерабочий горн в том самом бараке, где мы прятались! Вот оно что! Правда, оставалось неясным, о каком именно горне из четырех говорил Фомич. Ключ был в словах «под взглядом Божьей Матери», но что это могло значить здесь, в заброшенном цеху, никто из нас понятия не имел.

— Может, тот, что ближе к часовне? — предположил Изя, поеживаясь от ночной прохлады.

— Может, и так. А может, и нет! Как искать-то будем, а? Опять всю ночь шарахаться? — растерянно пробормотал Софрон.

— Ничего, на месте разберемся! — заявил я с преувеличенной уверенностью, стараясь подавить собственное сомнение. — Главное — мы знаем, где искать!

Луна играла в кошки-мышки с рваными тучами, то бросая на руины мертвенно-бледный свет, то погружая все в чернильную тьму. Завод ночью выглядел еще более зловеще: кривые силуэты труб тянулись к равнодушному небу, как костлявые пальцы мертвеца, тени ползли по земле, словно живые. Воздух был неподвижен и холоден, пахло сыростью, ржавчиной и тем особым духом запустения, от которого веяло тоской. Каждый шорох — замерший вздох ветра в трубе, скрежет камня под ногой — отдавался в ушах громом. Стуки колотушек эхом метались между остывших стен, то приближаясь, то удаляясь, играя на наших и без того натянутых нервах, как на проклятой балалайке.

— Ну, братцы, с Богом, — прошептал я, перекрестившись. — Ищите тот барак, где прятались. Как Фомич говорил: холодный горн в пятнадцати шагах от кирпичного склада!

Осторожно, тенями скользя вдоль остатков стен, перебегая от одного укрытия к другому, прислушиваясь к каждому звуку, мы снова пробирались по лабиринту мертвого завода. Территория казалась огромной и запутанной, как ночной кошмар. Ветер тихо посвистывал в пустых оконных проемах, будто души замученных здесь каторжан шептались во тьме.

Наконец, мы вышли к знакомому строению — цеху, переделанному в барак. Сердце забилось чаще. Есть ли рядом склад кирпича? Завернули за угол и — да! Вот он, длинный, приземистый корпус из потемневшего дерева, с частично обвалившейся крышей.

— Склад! Точно! — выдохнул Софрон. — Пятнадцать шагов, говорил Фомич…

— От какого угла мерить? От того или от этого? — деловито спросил Захар.

Софрон нахмурился, тщетно пытаясь вспомнить точные слова умирающего.

Решили мерить от середины стены. Отсчитали пятнадцать шагов — они привели нас точно ко входу в балаган.

Вошли внутрь.

— Четыре горна, мать их! — прошипел Захар, оглядываясь по сторонам.

— Который? И где тут Божья Матерь?

Мы снова оказались в тупике. Четыре остывших, полуразрушенных печи смотрели на нас черными провалами топок. Никаких икон, никаких святых образов. Отчаяние снова начало подкрадываться холодной змеей.

— Ну, что теперь, начальник? — Тит посмотрел на меня. — Все четыре ломать будем? До утра не управимся, да и шум…

— Тут одну-то, господа, ковырять начнем — ползавода сбежится! — резонно заметил Левицкий.

Он был прав. В отчаянии я обвел взглядом потемневшие от времени стены. Взгляд Божьей Матери… Красный угол… Где он мог быть в рабочем бараке? Мы вместе стали лихорадочно осматривать стены вокруг печей. Лунный свет скользил по серому дереву, щербатым кирпичам, прогнувшимся балкам под потолком. Ничего! Неужели Фомич просто бредил?

И тут Тит, стоявший ближе к выходу, вдруг замер и ткнул пальцем вверх:

— Гляньте! Там!

В углу, высоко на стене, в паутине и мраке, лунный луч высветил угловую полку! Пустую, пыльную, но это точно божница! Когда-то здесь, видимо, стояла икона, как положено в любом жилом помещении у православных. Теперь ее не было — верно, унесли при закрытии завода. Но икона явно была именно здесь! И стояла она так, что воображаемый лик святой взирал аккурат на угловую, ближнюю к выходу, печь!

— Она! — выдохнул Софрон, перекрестившись.

— Копать здесь! Ломай кирпич, разбирай подину! — тотчас же скомандовал я, стараясь говорить уверенно, но голос дрожал от волнения. — Живо, братцы, пока ночь не кончилась!

Пустив в дело кайло и заступ, мы набросились на указанный горн. Зубило крошило старый раствор, кайло скрежетало о кирпич — звуки казались оглушительными в мертвой тишине. Мышцы горели, пот заливал глаза, смешиваясь с сажей. Мы работали как одержимые, сменяя друг друга, пальцы были сбиты в кровь. Софрон стоял на стреме у двери, шипел каждый раз, когда стук колотушки сторожа приближался, и мы замирали, боясь дышать.

Время тянулось мучительно долго. Луна уже начала сползать к горизонту. И вдруг моё кайло ударило глухо, вязко — не камень! Дерево! Сердце подпрыгнуло к горлу.

— Тут! — выдохнул я, едва ворочая пересохшим языком.

С удвоенной яростью мы расчистили место. Под слоем золы и битого кирпича показался край просмоленного деревянного ящика, окованного ржавыми железными полосами. С трудом, кряхтя и ругаясь шепотом, напрягая все силы, мы выворотили его из печного чрева. Ящик был тяжелым и невероятно ветхим.

Дрожащими руками Захар поддел крышку острием кайла. Старое дерево затрещало и легко поддалось. Лунный свет утонул в тусклом, серовато-белом металле, плотно заполнявшем ящик. Слитки! Тяжелые, неправильные, они лежали плотно, обещая немыслимое богатство. Запахло влажной землей, старым деревом и деньгами. На секунду мы остолбенели, не веря глазам, потом животный азарт ударил в кровь.

— Хватай! И дёру! Быстро! — командовал я, первым начиная лихорадочно перекидывать тяжелые куски серебра в подставленный холщовый мешок.