Каторжник (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 16

Наконец, раскалив кирпичи и ядра до нужной степени, мы, назначенные истопниками, объявили, что пар готов. Первыми запустили нашу, мужскую, часть партии — человек по двадцать за раз. Пространство за рогожей тут же наполнилось гомоном, плеском и фырканьем. Моя задача, как и других истопников, была следить за паром, подливать воду на раскаленные камни и ворочать их ухватом.

Стоя возле импровизированной каменки, я ощущал жар, смешанный с ледяными сквозняками. Воздух был густым и влажным. Шум стоял невообразимый: плеск, шипение, гогот, ругань и бесконечные шутки в адрес нас, истопников. Подтрунивали постоянно: то пар не такой, то вода слишком холодна, то слишком медленно работаем.

— А ну поддай еще, — расслышал я голос Фомича и плеснул воды на раскаленные камни.

— Куда еще⁈ И так дышать нечем! Ты нас сварить тут решил, что ли? — тут же возмутился кто-то.

— А жар костей не ломит! Погрейся, пока дают! — отвечали ему.

— Воды! Воды в бочку добавьте! Кончилась уже! — требовали от нас.

— Да откуда я ее возьму, из пальца высосу? Таскайте сами, коль такие прыткие! — огрызался один из наших, вытирая пот со лба.

Рядом кряхтел и отдувался Фомич, энергично растираясь. — Ну, сударик да соколик, хороша работа! — подмигнул он мне сквозь пар. — Почти как в настоящей бане! Стараешься!

— Ой, я вас умоляю! — донесся голос Изи-Зосима, который пытался греться, стоя в облаке пара подальше от ледяных брызг. — Разве ж это баня? Холодно, сыро, пар глаза ест! Да в Одессе на Привозе рыбу в лучших условиях моют! Может, скинемся по копейке, господин истопник нам хоть веничек раздобудет, а?

Это не было злой издевкой, скорее, обычным каторжанским способом выпустить пар и снять напряжение — грубоватым, но без настоящей злобы. Даже Сенька с Гришкой, быстро ополоснувшись, на выходе буркнули что-то вроде: «Смотри не усни тут у своей печки».

Между сменами партий мне удалось быстро ополоснуться самому. Ледяная вода обожгла разгоряченную кожу, но смыла пот и сажу.

Когда последние мужики выскочили, унтер скомандовал запускать женщин. Никто из нас, истопников-мужчин, не ушел — приказа не было, да и пар требовалось поддерживать. Девки и бабы с детьми гурьбой завалились за рогожу, и атмосфера мгновенно изменилась. Стало еще громче, но шум был другим — визги от холодной воды, высокий смех, перебранки.

Мы продолжали делать свою работу: подбрасывали дрова, ворочали камни, подливали воду, стараясь особо не смотреть по сторонам, хотя в такой тесноте и суматохе это было почти невозможно. Голые женские тела мелькали в клубах пара. Девки, освоившись, оказались не менее языкастыми, чем мужики, и тут же принялись подтрунивать над нами:

— Эй, истопник, который помоложе! — крикнула одна разбитная бабенка, указывая на меня. — А ну поддай парку, да так, чтоб до костей пробрало! Небось сам-то уже напарился?

— И водички бы нам теплой! Что ж вы девок морозите, ироды! — вторила ей другая.

— Смотри, как зыркает! — хихикнула третья, обращаясь к подруге, но так, чтобы мы слышали. — Испугался, что ли? Или девок голых не видал?

— Молодой ишшо, куда ему! Кроме мамкиной сиськи ничего и не видывал! — донеслось от баб.

— Дай ему ковш, пусть сам нас польет, раз такой стеснительный! — предложила очередная арестантка под общий смех.

Мне самому было не по себе от этой ситуации — столько баб и ничего не сделать, оставалось только отшучиваться. Я старался смотреть на камни, на воду, на свои руки, но все равно ловил обрывки разговоров, смех, ощущал на себе любопытные взгляды.

Когда женщины закончили мыться и последняя из них выскочила из-за рогожи, мы еще какое-то время прибирались у потухшей печи. Я вышел оттуда мокрый, распаренный, но довольный. В бараке было шумно, но атмосфера неуловимо изменилась. Арестанты выглядели посвежевшими, напряжение на лицах слегка спало.

На следующий день я опять оплатил отсутствие кандалов. Рубцы на руках и ногах еще не зажили, и я решил дать своим конечностям еще один день отдыха и заживления и прогуливался вдоль колоны, наслаждаясь мнимой свободой.

— Вот этот вот, вихрастый! Да-да, он нам баню-то сподобил! — вдруг раздались бабьи толки, и я не сразу понял, что речь идет обо мне.

— Это ты, что ли, начальство-то уговорил? — улыбаясь мне ласково, спросила женщина, шедшая с краю колонны арестантов.

— Ну, вроде того! — ответил я, не без интереса косясь на нее.

Местные женщины вообще не блистали красотою. Действительно хороша была Ольга, сестра Левицкого, которую я видел в Нижегородском остроге. А бабы из арестантской партии казались совсем непривлекательными: бледные, замученные лица, обветренная кожа. За полтора месяца, видимо, немного привык к тому, что меня здесь окружает, а может, остатки подсознания моего рецепиента имели свое мнение по поводу того, что я видел вокруг, да и молодое тело давало о себе знать и гормоны давили на мозги. Но факт есть факт: вот эта конкретная бабенка показалась мне вдруг чудо какой прелестной!

Румяная от мороза, аккуратный, чуть вздернутый носик, русые волосы, выбивающиеся из-под тюремного платка. Поверх халата — тулуп с прорехами. И, главное, улыбается мне, задорно и обещающе. Давно уже мне никто так не улыбался!

— А что ты, собственно, хочешь-то? — хмыкнув, спросил я.

— Да вот, спасибо сказать хочу, — она оглянулась на идущую рядом полноватую чернобровую бабенку, и обе залились смехом.

— Ишь, красавчик какой! — откровенно бросила она. — Ма-алоденькой!

Гм. Я вдруг задумался о том, что никогда не видел собственного лица. Я знал лишь, что молод, росту среднего, у меня светлые волосы и, кажется, курносый нос. Увы, ни одного зеркала тут я не видел, да и луж пока не попадалось, а потому иные подробности относительно собственного внешнего вида оставались для меня тайной. Ну, говорят «красавчик» — пусть будет так…

— Тебя звать-то как? — спросила тем временем улыбчивая молодка.

— Подкидышем тут кличут! — ответил я, решив не раскрывать своего имени, да и какое использовать Терентий? Иван? Сергей?

— А я Агафья, — продолжая улыбаться, сообщила русая прелестница.

О чем-то быстро перемолвившись с товаркой, она с некоторым смущением оборотилась ко мне.

— Ты не подумай, касатик, что я гулящая какая! Нет, я была мужняя жена, вот только теперь вдовствую да на чужбину бреду. Пожалел бы ты меня, горькую вдовицу!

Я поначалу не нашелся даже, что ответить, тем более даже и не представлял, о чем здесь с ними говорить и как флиртовать в этом времени. Впрочем, здесь все, кажется, было просто, заигрывали со вполне конкретными намерениями.

Сказать, что мне хотелось женщину — это не сказать ровно ничего. Вчера, пока парились арестантки, ух, как у меня дымились уши и как я себя сдерживал, чтобы откровенно не пялиться. Но весь предыдущий опыт говорил мне: осторожно! Да и венерические заболевания явно в этом времени существуют! К тому же дамочка такая веселая, могла быть слаба на передок, небось, не одному мне кидала эти недвусмысленнее намеки! Черт. Черт, черт… и хочется и колется.

Видя мои терзания, молодка, кажется, немного обиделась, однако с надеждой в голосе произнесла:

— Ежели что, завтра проси, чтобы кандалы с тебя сняли, да приходи к нашей бабьей партии, авось, о чем сговоримся!

На том и расстались.

Не видя другого выхода, я решил посоветоваться с опытным во всех делах Фомичом, про средства контрацепции спрашивать не стал, но вот насчет другого просветиться надо было.

— А срамные болезни-то присутствуют? — тихонько спросил я, дабы другие не расслышали наш разговор.

— А то! — хмыкнул старик.

— Понятно… — протянул я.

— А ты чиво интересуешси?

Ну, я и объяснил. Фомич лишь плечами пожал.

— Смотри, паря, дело твое. Только тут бабы все убивцы!

— Чего? — не совсем понял я.

— А ты думал, отчего она вдовая-то? А? Так это она сама мужа своего и ухайдакала!

— Да ну! — только и протянул я. В голове как-то не складывался образ совсем молодой еще, улыбчивой курносой девчонки и хладнокровной убийцы, хотя жизнь штука странная, а тем более здесь кого только не встретишь