Пикник и прочие кошмары - Даррелл Джеральд - Страница 7

– О боже! – выдохнул Ларри.

– Жуть. Вот это крен, – сказал Лесли, главный знаток корабельных дел в нашей семье.

– Это наш корабль! – заверещала Марго. – Мама, это наш корабль!

– Дорогая, не говори глупости.

Мать поправила на носу очки, всматриваясь в нависшее над нами судно.

– Три дня на этом корыте? – сказал Ларри. – Это будет похуже того, что испытал Старый Мореход, помяните мое слово.

– Я надеюсь, они что-то сделают с этой дыркой, прежде чем мы отплывем, – обеспокоенно сказала мать.

– Например? Заткнут одеялом? – поинтересовался Ларри.

– Наверняка же капитан это заметил, – предположила она как-то неуверенно.

– Даже греческий капитан не мог не заметить, что кто-то недавно продырявил их насквозь, – сказал Ларри.

– Туда попадут волны, – жалобно посетовала Марго. – Я не хочу, чтобы вода заливала мою каюту. Что будет с моими платьями!

– Полагаю, все каюты уже под водой, – заметил Лесли.

– Вот когда пригодятся маски и ласты, – сказал Ларри. – Добираться вплавь на ужин – как это ново! Мне точно понравится.

– Как только мы поднимемся на борт, ты должен пойти и поговорить с капитаном, – решила мать. – Возможно, его не было на корабле, когда случилась авария, и ему об этом не доложили.

– Мать, ты меня утомила, – огрызнулся Ларри. – Что, по-твоему, я должен ему сказать? Простите, любезный капитан, вы в курсе, что у вас в носовой части завелся жук-точильщик?

– Ларри, ты, как всегда, все усложняешь. Я бы сама к нему обратилась, если бы говорила по-гречески.

– Скажи ему, что я не желаю, чтобы мою каюту заливали волны, – потребовала Марго.

– Сегодня мы выходим в море, так что они по-любому не успеют ничего починить, – пояснил Лесли.

– Вот именно, – подхватил Ларри. – А мать, кажется, считает меня реинкарнацией Ноя.

– Тогда я им скажу, – воинственно заявила мать, пока мы поднимались по трапу.

Наверху нас встретил грек романтического вида с бархатистыми влажными глазами, как двое черных анютиных глазок, в мятом, некогда белом костюме, утратившем почти все пуговицы. Судя по вытертым эполетам, это был старший стюард, а его улыбчатые требования паспортов и билетов сопровождал такой запах чеснока, что мать отбросило к перилам и она напрочь забыла о заготовленном вопросе.

– Вы говорите по-английски? – спросила стюарда Марго, быстрее справившись с обонятельными проблемами.

– Немного, – ответил тот, вежливо кивая.

– Мне нужна сухость, – решительно заявила Марго. – Вода может испортить мою одежду.

– Как скажете, – ответил он. – Если вам моя жена, я вам давать жену.

– Нет-нет. Волны… Понимаете, вода…

– В каждой каюте есть холодная и горячая вода, – с гордостью доложил он. – Еще есть ночной дансинг с водой и вином.

– Ларри, вместо того чтобы смеяться, лучше бы пришел нам на помощь, – сказала мать через прижатый к носу платок; запах был так силен, что казалось, будто над головой стюарда витает чесночное облако.

Ларри взял себя в руки и с помощью беглого греческого языка (стюард пришел в восторг) в два-три приема вытянул сведения, что пароход не тонет, что волны не заливают кабины и что капитан знает об инциденте, ибо является его виновником. Ларри поступил мудро, не сообщив матери последнего факта. Старший стюард со всей гостеприимностью и чесночным благоуханием сопроводил мать и Марго в их каюты, а мужчины, следуя его инструкциям, направились в бар.

Вид этого заведения привел нас в ступор. Чем-то оно напоминало отделанную красным деревом гостиную в каком-нибудь захудалом английском клубе. Пространство загромождали стулья и кушетки шоколадной кожи вперемежку с громоздкими столами из мореного дуба. Всюду были расставлены огромные медные индийские горшки с клочковатыми пыльными пальмами. Среди этого похоронного великолепия нашлось место для крошечного паркетного танцпола: с одной стороны бар с бодрящим ассортиментом выпивки, а с другой – маленькая приподнятая сцена, утопающая в настоящем пальмовом лесу. Здесь же затесались, как мушки в янтаре, три печальных музыканта в сюртуках, целлулоидного вида манишках и кушаках по моде девяностых годов прошлого века. Один играл на древнем пианино и тубе, второй, принимая профессиональные позы, – на скрипке, а третий сочетал барабаны и тромбон. Когда мы вошли, это невероятное трио исполняло «Розы Пикардии» в совершенно пустой комнате.

– Я этого не вынесу, – сказал Ларри. – Это не корабль, а плавающее кафе «Кадена» из Борнмута. Мы здесь сойдем с ума.

В ответ на эти слова оркестр перестал играть, а лицо их руководителя озарила приветственная златозубая улыбка. Он сделал знак коллегам, и все трое, широко улыбаясь, отвесили нам поклоны. Нам пришлось ответить им тем же, прежде чем направиться в бар. Теперь, когда появились слушатели, оркестр заиграл «Розы Пикардии» с особым рвением.

– Пожалуйста, – обратился Ларри к бармену, сморщенному человечку в грязном фартуке, – дайте мне узо в самом большом стакане, чтобы меня парализовало.

Похожее на грецкий орех лицо бармена просияло: иностранец не только говорил по-гречески, но еще и мог себе позволить большой стакан узо.

– Amessos, kyrie[8], – сказал он. – Вам с водой или со льдом?

– С одним кусочком льда, – ответил Ларри и уточнил: – Чтобы у напитка слегка побелели щечки.

– Простите, kyrie, но льда у нас нет.

Ларри издал глубокий выстраданный вздох.

– Такое возможно только в Греции, – сказал он нам по-английски. – Кажется, что ты попал в мир Льюиса Кэрролла, а бармен – это переодетый Чеширский кот.

– С водой, kyrie? – По тону гостя бармен догадался, что тот им, скорее, недоволен.

– Чуть-чуть, – ответил Ларри по-гречески.

Из здоровенной бутылки узо, прозрачного, как джин, бармен налил изрядную порцию, затем подошел к раковине и плеснул из крана тонкую струйку. Тотчас напиток принял вид разжиженного молока, и даже на расстоянии мы ощутили запах аниса.

– Крепкая штука, – сказал Лесли. – Повторим?

Я согласился. Нам тоже налили, и мы чокнулись.

– За «Марию Целесту»[9] и всех идиотов, готовых на ней плавать!

Ларри сделал изрядный глоток и тут же пустил фонтан, которому бы позавидовал умирающий кит. Прижавшись к стойке, Ларри сжал руками горло, на глаза навернулись слезы.

– А-а-а-а-а! – прорычал он. – Этот придурок плеснул туда кипяток!

Выросшие среди греков, мы успели привыкнуть к их странному поведению, но налить горячую воду в национальный напиток – это, пожалуй, уж слишком эксцентрично.

– Зачем вы налили в узо горячую воду? – воинственно спросил Лесли.

– Так ведь у нас нет холодной, – ответил бармен, удивляясь тому, что гость сам не пришел к такому простому выводу. – Потому и льда нет. Это первое плавание, и в баре есть только горячая вода.

– Невероятно, – удрученно произнес Ларри. – Просто невероятно. Первое плавание… в носу зияет дыра, в оркестре играют семидесятилетние старцы, а в баре только горячая вода.

Тут в бар вошла наша мать в некотором замешательстве.

– Ларри, мне надо с тобой поговорить, – выдохнула она.

Он на нее внимательно посмотрел:

– Ты обнаружила в койке айсберг?

– У нас появился таракан. Марго бросила в него флакон одеколона, флакон разбился, и сейчас в каюте запах, как в парикмахерской. А таракану хоть бы что.

– Я рад, что у вас так весело, – сказал он. – Можешь отметить начало потрясающего путешествия жгучим узо.

– Я не пить пришла.

– Но наверняка не для того, чтобы мне рассказывать про наодеколоненного таракана? Твои истории своей эксцентричностью могут поспорить с греческими.

– Я пришла из-за Марго, – зашипела мать. – Она зашла сам знаешь куда, и дверь заклинило.

– «Сам знаешь куда» – это куда?

– В туалет. Ты меня прекрасно понял.

– И чего ты от меня ждешь? Я не слесарь.