Дворцовый переполох - Боуэн Риз - Страница 43

— Как тебе удалось это выведать?

Дедушка ухмыльнулся.

— Меня тут все швейцары помнят.

— Дедуля, ты гений.

— Вот видишь, от старика до сих пор кой-какая польза, — он просиял.

— А что ты еще узнал?

— Твой де Мовиль каждый божий вечер уходил в карты дуться. В «Крокфордс» и в менее почтенные заведения. Разок к нему наведался посетитель. Темноволосый молодой человек, с виду щеголь.

— А еще что?

— Пока больше ничего. Думаю, потолкую с коридорными, а ты расспроси-ка других горничных на этаже.

— Хорошо, — кивнула я, хотя внутри все сжалось от ужаса. Мало того, что взломать чужой номер и обыскать его — серьезный проступок, так из-за него я еще выставлю себя виновной в глазах инспектора Carra. — Но как же незаметно подняться в номер? Меня ведь узнают.

— По пожарной лестнице. В гостиницах всегда есть безопасный выход.

— Что ж, пойду. Ты, наверное, тут мне не составишь компанию?

— Я для тебя на многое готов, радость моя, но не на это. Я отставной полицейский безо всякого положения и имени. Если нас поймают — обращение будет совсем не то, что с тобой. Не хочу провести остаток дней в Уормвуд Скрабсе.

— Дай мне этого не хотелось бы, — сказала я и засмеялась.

— Уормвуд — мужская тюрьма. Но если нас изловят, тебя все равно отпустят — ты у нас известно кто, к тому же полиция поймет, что ты всего лишь помогала брату.

Я кивнула.

— От души надеюсь на это. Ну, пожелай мне удачи. Встречаемся здесь же через час, — сказала я.

Я благополучно поднялась по пожарной лестнице, спрятала плащ в укромном уголке, надела чепец горничной и вошла на третий этаж. Тут, конечно, я и сообразила, что в номер не попасть. Заранее я об этом не подумала. Я бродила по коридору, дергая дверные ручки, пока голос за спиной не заставил меня подпрыгнуть.

— Эй, что это ты вытворяешь?

Я обернулась и увидела румяную ирландскую девушку в униформе горничной — совсем не такой, как у меня. Пришлось мгновенно придумывать новое оправдание.

— Моя хозяйка ночевала вчера в вашем отеле. Она забыла снять бриллиантовую сережку, и та выпала. Обычно она снимает серьги на ночь, но вчера вернулась очень поздно. А теперь послала меня поискать. Дверь никто не открывает. Наверное, новый постоялец уже тоже ушел.

— Какой номер?

— Триста семнадцатый.

Ирландка посмотрела на меня с сомнением.

— В триста семнадцатом жил французский месье, которого убили, — сказала она.

— Убили? Тут?

— Ты что, газет не читаешь? Не тут. Утопили в ванне у какого-то герцога. Словом, приходила полиция и перерыла весь номер.

— Нашли что-нибудь?

— Мне откуда знать? Станут они мне отчитываться!

— И тебе пришлось укладывать все его вещи?

— Пока нет. Насколько я знаю, они все в номере, а полиция велела никого в номер не пускать.

— Какой ужас — убили! Хороший человек был?

— Ровно наоборот. Грубиян неблагодарный — мне от него досталось. Наорал, что бумаги у него на столе передвинула, руками на меня махал.

— Какие бумаги?

— Да чепуха, какие-то журналы. Так вопил — можно подумать, я шпионила. — Она оправила фартук. — Ладно, некогда мне тут языком чесать. Надо работать.

— А мне надо найти сережку, не то хозяйка мне голову оторвет. Вот ведь память дырявая… может, номер двести семнадцать, а не триста семнадцать. Ты не знаешь, где останавливались вчера лорд и леди… — я сделала крошечную паузу, надеясь, что девушка проглотит наживку. Так оно и вышло.

— Леди Фернесс? Ночевала в триста тринадцатом.

— Вот спасибо-то. Если вернусь домой без сережки — ведь попадет. Ты не могла бы меня впустить в номер?

— Впустить-то могу, только мне поспешать надо…

— Послушай, леди Фернесс обедает с подругой внизу, в ресторане. Хочешь, схожу туда и попрошу ее сказать тебе, что меня можно впустить в номер?

Девушка пробуравила меня взглядом, потом произнесла:

— Ну, думаю, худого ничего не случится, если я тебя впущу. Только постель уже перестелили. Если сережку раньше не заметили, теперь точно не найдешь.

— Она малюсенькая, бриллиантовая — может, завалилась к спинке кровати, ее и проглядели, — возразила я. — Как бы там ни было, а хозяйка велела сережку найти, и лучше уж я ее найду, не то не сносить мне головы. Ты бы видела, какова леди Фернесс в гневе!

Горничная улыбнулась.

— Ладно, иди, только дверь потом за собой прикрой как следует. Не хочу, чтобы мне влетело за то, что я ее не заперла.

— Само собой. Конечно, закрою, — заверила я. — И пока ищу, тоже закрою.

Девушка отперла дверь триста тринадцатого номера, я вошла и закрыла ее. Что пользы попасть в триста тринадцатый, если нужно в триста семнадцатый, я не знала, но лучше так, чем никак. Отворив окно, я убедилась, что по всему фасаду отеля прямо под окнами тянется широкий карниз. Если в триста семнадцатом окно заперто неплотно, может, удастся забраться. Я неуклюже выбралась на карниз. Было ужас как высоко. Я видела, как далеко внизу по Стрэнду ползут красные автобусы. Снаружи карниз уже не казался широким. Выпрямиться я так и нс рискнула. Медленно двинулась вперед, благополучно миновала триста пятнадцатый и добралась до триста семнадцатого. Как следует толкнуть оконную раму, стоя на четвереньках, было трудновато, но все-таки она чуточку подалась.

Мне удалось поднять окно. Я влезла внутрь и, тяжело дыша, встала на ковре посреди пустого номера. Как и сказала горничная, здесь уже успели убрать — ни постельного белья, ни полотенец не осталось. Однако на столе аккуратной стопкой лежали бумаги. Я перебрала их, но нашла лишь номер «Таймс» трехдневной давности и несколько спортивных журналов. Мусорную корзину уже опорожнили. На промокательной бумаге — никаких отпечатков. Я заглянула под кровать — на полу ни пятнышка. Выдвинула ящики комода, но нашла только какое-то посеревшее белье и пару дырявых носков. Впрочем, на носовых платках имелась вышитая монограмма. Тогда я отправилась рыться в платяном шкафу. Там висел вечерний костюм и пара чистых белых рубашек. Я обыскала карманы костюма — пусто. Когда я повесила его обратно в шкаф, повис он как-то криво. У настоящих джентльменов костюмы сшиты по мерке и не провисают. Я снова пошарила по карманам и обнаружила, что в одном месте подкладка надорвана. Запустила руку в дыру и извлекла плотный сверток бумаги. Когда я разглядела, что это, то ахнула: в руке у меня были деньги, свернутые в толстую трубочку — пятифунтовые банкноты, штук сто, ну, если даже и не сто, то, во всяком случае, много. Я уставилась на деньги. Для меня, никогда не имевшей ни пенни, это было целое состояние. Кто узнает, что я их присвоила? Слова эти эхом отдались у меня в голове. Деньги мертвеца, нажитые бесчестным путем, — кто их хватится? Но тут вмешались мои предки с обеих сторон. И одержали победу. Честь превыше жизни.

Я уже хотела вернуть деньги на место, как вдруг сообразила, что держу в руках улику, и теперь на ней мои отпечатки пальцев — и не только на ней, а по всему номеру! Что же я за дурочка такая! Я не знала, может ли полиция найти отпечатки пальцев на деньгах, но решила не рисковать. Поспешно обтерла банкноты фартуком и сунула обратно за подкладку. Потом обошла весь номер, тщательно протирая все, к чему раньше притрагивалась.

У телефона лежал бювар. Судя по всему, новый. Когда на него упал свет, я заметила, что на верхнем листе отпечатались строчки с предыдущего, оторванного, будто писавший слишком нажимал на перо. Я поднесла блокнот к окну, вгляделась.

Надпись гласила: «Р. - половина одиннадцатого!»

Любопытно, не полиция ли оторвала верхний листок? Или кто-то еще? Даже самый тупой полицейский сообразит, что «Р.» означает «Раннох». Дело принимает для Бинки скверный оборот, если только я не выясню, откуда эта куча денег.

Больше никаких тайн комната мне не раскрыла, так что я выбралась на карниз, тщательно затворила за собой окно и поползла в обратный путь. Я как раз доползла до триста пятнадцатого, когда изнутри номера послышались голоса. Я застыла. К своему ужасу, я услышала: «Здесь, кажется, душновато?» — а потом скрипнула, поднимаясь, рама. Я выпрямилась во весь рост сбоку от окна и прижалась спиной к водосточной трубе, изо всех сил стараясь не потерять равновесия. В окно выглянул молодой человек с песочными волосами. Он сказал: «Ну, ты довольна?» — и отошел от окна. Теперь у меня был выбор — или отважиться и миновать открытое окно, или вернуться в триста семнадцатый, рискуя, что меня заметят на выходе.