Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 35

Виктор Семёнович улыбнулся, стукнул трубкой по газете.

— Почитал я, значит, что тут о тебе, Василий, напечатали, — сообщил он. — Сообразил, что Иришка ещё и приуменьшила твои заслуги. Ты у нас геройский мужик, Василий! Мне сегодня об этом после обеда все сотрудники моего отдела сказали. Не поверишь: даже директор завода ко мне с этой газетой подошёл. Сказал, что я тебе руку пожал вместо него.

Виктор Семёнович сунул трубку в рот, протянул мне руку — я пожал её.

Сидевшая рядом с отцом Иришка горделиво улыбнулась.

Я почувствовал, как тётя Вера погладила меня по плечу.

— Молодец, Вася, — сказала Вера Петровна. — Ты очень похож на своего деда, моего папу. Просто вылитый!

Она вздохнула и добавила:

— Жаль, что ты его никогда не видел. Проклятая война…

По пути в школу я обнаружил: все мои воспоминания о школьных комсомольских собраниях имели негативный оттенок. Я смутно вспомнил, что на тех собраниях мне обычно выносили всевозможные порицания. Дважды на таких собраниях принимали решения об исключении меня из рядов Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи (вот только те решения позже отменялись вышестоящими инстанциями благодаря вмешательству друзей моего отца). Поэтому сегодня я перед встречей с комсомольскими вожаками не испытывал радостного трепета. Но и не волновался: посчитал, что я уже стар для подобных переживаний.

Вошёл в школу и пробормотал:

— Я стар. Я супер стар.

В вестибюле школы я встретил старосту и комсорга своего класса. Обе Нади выглядели взволнованными и будто взъерошенными. Они бросились мне навстречу, осмотрели меня с ног до головы. Ничего не сказали по поводу моих джинсов и полосатого джемпера. Надя-большая поправила прицепленный у меня на груди комсомольский значок (он висел на том самом месте, куда его прикрепила во вторник комсорг школы Зосимова). Нади сказали мне, что до начала собрания осталось пять минут. Девчонки точно под конвоем проводили меня до двери двадцать второго кабинета. Но в сам кабинет они меня не пригласили: заявили, что позовут «когда надо».

Я с минуту постоял около двадцать второго кабинета — прислушивался к звучавшим за дверью звонким голосам. Отметил, что в классе собралось не меньше полутора десятков человек. Ничего интересного я не услышал, прошёл к окнам, за которыми уже сгущались сумерки. Школьные коридоры ещё не выглядели безлюдными. Мимо меня то и дело проходили учителя и задержавшиеся в школе старшеклассники. В конце коридора шаркала по полу намотанной на деревянную швабру тряпкой седовласая техничка. Около окна я надолго не задержался — неторопливо прогулялся до актового зала (видел, подходя к школе, что в окнах зала горел свет).

Приоткрыл дверь, заглянул в зал.

Увидел на сцене группу школьников. Узнал Свету Клубничкину из десятого «А» и Геннадия Тюляева из одиннадцатого «Б». Они стояли, вытянувшись по струнке, смотрел друг на друга. Клубничкина замерла, горделиво вздёрнув нос, словно изображала несломленную комсомолку на допросе в гестапо. Я отметил, что выглядела Света неплохо. Решил: не удивительно, что Лёша Черепанов выбрал её на роль натурщицы для увековечивания на бумаге образа гордых покорительниц космоса. Тюляев смотрел на Свету преувеличенно серьёзно, сжимал кулаки — он походил на эдакого идейного комсомольца, киношного Павку Корчагина.

— … А если нам убить их главного оперлейтенанта⁈ — воскликнула Клубничкина.

Она добавила в голос трагичные ноты.

— Убить-то мы его убьём, — ответил ей Тюляев. — Да только нового пришлют!

Он махнул рукой — будто разрубил невидимой шашкой невидимого врага.

Из-за спины Геннадия выглянула незнакомая мне черноволосая девчонка, крикнула:

— Давайте уничтожим все списки!

Я уловил в её призыве фальшивые ноты.

Гена и Светлана повернули в её сторону лица. Тюляев покачал головой.

— Они на бирже под охраной! — объявил Геннадий.

— Мы сожжём биржу! — сказала Клубничкина. — Вместе со всеми списками и документами!..

«Эмма, похоже, что тут совещаются подпольщики-молодогвардейцы. Не буду им мешать».

Я усмехнулся, аккуратно прикрыл дверь — голоса репетировавших на сцене артистов стали тише. Я взглянул на часы, подумал о том, что давно не проверял положение стрелок на циферблатах: свою нынешнюю жизнь сном уже не считал. Отметил, что время перевалило за семь часов вечера. Прошёлся мимо зеркал в вестибюле, взглянул на своё отражение: для похода на комсомольское собрание я надел уже привычный школьный наряд — джинсы и джемпер. Проверил в кармане наличие комсомольского билета (я прихватил его с собой на всякий случай). Прогулялся мимо двери двадцать второго кабинета. Услышал за дверью голоса.

Но не остановился, чтобы их послушать. Потому что обнаружил: за мной внимательно наблюдал незнакомый рыжеволосый мужчина. Тот стоял около окна (на том месте, откуда я ещё недавно рассматривал выглядывавшие на улице из сугробов верхушки кустов). Мужчина посматривал на меня, близоруко щурил глаза. Его лицо не вызвало в моей памяти никаких ассоциаций: при прошлом посещении Кировозаводска я с этим человеком вряд ли встречался. Но мужчина посматривал на меня с явным интересом, будто узнал во мне старого знакомого. Я снова взглянул на его покрытое веснушками лицо с маленьким курносым носом.

Подумал: «Явно не школьник. Лет двадцать пять ему. Не меньше».

Решительно подошёл к незнакомцу — тот заговорил первым.

Рыжеволосый спросил:

— Молодой человек, вы…

Он сунул руку в карман пиджака, достал оттуда сложенную до размеров карманного блокнота газету. Развернул её — я увидел знакомый заголовок «Комсомолец-герой» и фотографии (свою и Коли Осинкина).

Рыжеволосый мужчина поднёс газету к глазам и тут же снова посмотрел на меня. Ткнул в газету пальцем.

— Точно, — сказал он. — Вы тот самый Василий Пиняев.

Он улыбнулся — открыто, по-дружески. Протянул мне руку.

Я подошёл к нему — он оказался почти моего роста, лишь на пару сантиметров ниже. От мужчины пахло незнакомым одеколоном (приятный запах, похожий на аромат хвои с лёгкой примесью табака).

— Фёдор, — представился он. — Митрошкин.

Я пожал Фёдору руку.

— Рад знакомству, — сказал Митрошкин. — Буквально час назад прочел статью в нашей газете. Впечатлён. Лена в начале недели о вас говорила. Но я, признаться, пропустил её слова мимо ушей. Теперь понимаю, что сделал это напрасно.

Он лишь теперь взглянул на мои джинсы.

— Вы к нам из Москвы приехали, насколько я помню, — сказал он. — Лена мне об этом говорила.

— Лена?

— Елена Зосимова. Комсорг вашей школы.

Мне показалось, что Фёдор слегка смутился.

Митрошкин снова показал мне газету и спросил:

— Василий, так всё это правда? Всё так и было? Я говорю о том, что Настя Рева написала в статье.

Я пожал плечами.

— В общих чертах. Был горящий сарай. Был мальчишка. Был взломанный замок на воротах. Сарай, конечно, полыхал не так активно, как это описала Анастасия. Но свой комсомольский значок я там действительно потерял.

Митрошкин покачал головой — слегка испортил свою тщательно уложенную причёску.

— Вы, Василий, действительно, герой, — сказал он. — Я рад нашему знакомству.

Митрошкин спрятал в карман газету.

Я спросил:

— Фёдор, подскажите, пожалуйста, ваше отчество и год рождения.

Митрошин растеряно улыбнулся.

— Зачем?

— Вы много обо мне слышали. Вот и я хочу узнать о вас немного больше.

Фёдор снова тряхнул головой.

— Резонно, — сказал он. — Митрошкин Фёдор Матвеевич. Сорокового года рождения. Я…

Он не договорил, потому что дверь двадцать второго кабинета резко распахнулась, в коридор выглянула слегка взъерошенная Надя Веретенникова, комсорг моего класса.

Надя-большая отыскала меня взглядом и сообщила:

— Василий, входи! Тебя ждут!

Я поспешил в класс.

На ходу попросил:

«Эмма, посмотри, пожалуйста, какая информация есть в сети о Фёдоре Матвеевиче Митрошкине тысяча девятьсот сорокового года рождения».