Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич - Страница 29

– Остынь, брось его. Хай сдохнет, собака! Не трожь его, перемажет тебя поганой кровью… Вот теперь, гопота комиссарская, мы в расчете. За батю моего ответил. Ты ж, сука красная, извел моего родителя. Али не помнишь? Кровопиец облудный. Сдохни, скоблёное рыло. – И Горелый с размаху ударил мысом сапога в висок лежащего Бубнова.

– Витёк, нельзя ж так. Так-то невозможно. Ты ж его… того… зарезал. Что ж тепереча будет-то? Чо мы скажем коменданту-то? А, Вить? – трусливо скулил Троценко, теребя за куртку Горелого.

– А чо ты зассал-то, учитель? Не бзди! Скажем, нашли на улице уже готового. Мол, партизаны старосту порешили. И конец истории. Понял? Хе-хе. Тьфу!

Горелый плюнул на старосту, который перестал биться и затих, запрокинув голову. Он лежал в огромной растекающейся черной луже, держась единственной рукой за перерезанное горло, словно пытаясь закрыть смертельную рану. Открытые остановившиеся глаза освещала огромная луна, словно любопытно заглядывая в них, ища свое отражение или ответа на вопрос: «За что они тебя так, человек?»

Горелый наклонился над убитым и, отстегнув с одной стороны автомата ремень от антабки[60], вытянул из-под тела и его, и само оружие. Еще раз внимательно посмотрел в глаза мертвого старосты и сплюнул. Убийца, садист и поджигатель Виктор Горелый торжествовал. Он выпрямился, закинул подобранный автомат за плечо, поправил сбившуюся повязку с надписью POLIZEI[61]. Злодей, насвистывая, зашагал прочь от места расправы. За ним, чуть помедлив, поспешил Троценко, трусливо озираясь и спотыкаясь.

Через минуту об их схватке напоминал только продолжавший жадно взирать в звездное небо еще минуту назад живший под ним человек – Яков Ефимович Бубнов, императорский солдат и большевик, военнопленный и герой-фронтовик, активист и предатель, староста и председатель колхоза. Он не лукавил и не бравировал, когда мрачно говорил с мужиками по душам и начистоту накануне ночью на конюшне. Он действительно был готов к смерти и спокойно принял бы ее от своих советских войск или властей, с еще большей готовностью он встретил бы в полный рост пули немецкого врага. Но никогда он не ожидал, что может пасть от нечистых рук бандита, негодяя и предателя Витьки Горелого, в котором не было ни советского человеколюбия и доброты, ни тем более немецкой дисциплины и фанатичной любви к порядку.

Лёнька едва сдерживал всхлипы, зажав рот и глядя на распахнутые очи председателя, громадное темное кровяное пятно в пыли и его обезображенное горло. На улице становилось все светлее. В курятнике уже закопошились петухи, готовясь скоро трубить рассвет. Он тихонько выполз из-под куста и со всех ног пустился бежать к лесу. Автомат, болтавшийся сзади, больно бил под зад и гремел. Но мальчишка мчался изо всех сил и не чувствовал ни боли, ни усталости, ни страха.

– И Витька Горелый ка-а-ак резанул однорукого старосту кинжалом… вжи-и-ик. А тот захрипел и повалился, как осина подпиленная. И помер враз. Он лежит там на улице подле Танькиного палисадника. А я к вам убёг. Вот, оружие и патроны принес.

Лёнька окончил свой доклад о ночных происшествиях в деревне, не только свидетелем, но и активным участником которых он стал.

Весь отряд «Красный Бездон», включая дочерей кузнечихи Вороновой, ее саму и тетку Фроську, сидел вокруг тлеющего алыми углями костра и молча потягивал дымящийся брусничный чай. Они не боялись жечь костер, так как были уверены, что их секретное место схрона не найдет никто из чужаков. Да и местные жители не смогли бы самостоятельно добраться до Павликовой сторожки, тропинки к которой заросли орешником и ивняком уже больше двух лет назад после ухода Лёнькиного отца в мир иной. Поужинали лепешками из собранного женщинами крапивного листа и печенной на углях морковкой. Запили всё тем же волшебным целебным брусничным напитком.

Выслушав удивительный и трагический рассказ Лёньки про его похождения и коварное убийство председателя Бубнова, который толком не успел обжиться в новой должности, слушатели задумчиво и тихо смотрели на мальчишку, который за последние сутки пережил такие страшные события, что и взрослому человеку не всегда просто принять. А он и впрямь, не чувствуя ног, бежал всю дорогу до Бездона, а потом и до Павликовой сторожки. И только сейчас почувствовал, как сильно устал и что безмерно опустошен. В свои девять лет с небольшим он уже видел смерть, хоронил самого близкого и любимого человека – отца, сам стрелял животину в лесу и даже потрошил, а теперь увидел, как убивают человека…

Лёнька закончил рассказ, сложил на землю автомат и патроны, отодвинул миску с нетронутой едой, залпом допил свой чай и повалился на лапник, бережно уложенный вокруг костровища, которое приспособили и облагородили женщины, пока он партизанил. Через мгновение юный герой-партизан спал крепким детским сном.

– Эх, мальчонка, бедный. Такого натерпелся. Жалочка, – причитала тетка Фроська, прикрывая его своим большим шерстяным платком. – Пусть себе поспит. Намаялся, вон даже есть не стал. – Ей было сейчас очень стыдно за то, что она накануне его так ругала и чихвостила за приготовленные ракушки-беззубки.

– Пусть, – эхом отозвался командир Гольтяпин. – Ну дела… Вот и пойми теперь, который из них гад поганее?

– А по мне, так они все гады! Один другого гаже, – фыркнул морячок Петька. – Все шкуры продажные. Предатели! Хоть бы и перебили друг друга.

– Ну, не скажи, Петро… не скажи. Все ж Ефимыч нас не сдал. Я вот все в голове и так, и эдак крутил, думал. С чего он нас так выпустил? Те же полицаи нас враз положили бы в моей конюшне. Лежал бы, ты, Петруша, мертвый и некрасивый на погосте али в канаве поганой. Вот там бы и рассуждал, кто из них хужее. А так мы с тобой вона на болоте сидим, зады греем, чаи гоняем с бабами, а Яшка в той яме поганой… Такие, брат боцман, дела, – философски рассуждал командир Прохор Михайлович.

– Зато у нас теперь автомат есть и патронов до хрена! – восторженно воскликнул Ванька Бацуев. Он уже нацепил «Шмайссер», принесенный Лёнькой, и дергал его за все рычажки.

– Ты помолчи, балабол! – осек его конюх-командир и отобрал оружие. – Бросил пацаненка в деревне одного. Вот и наворотилось там делов-то. Куда теперь двигать – не поймешь! Надо план складывать. Что думаешь, Петр?

– А чо понимать-то, командир? Давай вылазку делать. Захватим какого-нибудь инструменту и вещей. А то мы тут к осени перемерзнем. Надо бы топор, пилу припасти. Да и жратвы маловато. – Петька-боцман выразительно похлопал себя по животу, обтянутому тельняшкой. – Чайком да морковкой сыт не будешь.

– Вылазку, говоришь? Рановато нам с двумя стволами-то вылазки делать. Надо б еще кого-то из мужиков в отряд подсобрать да оружия добыть. Вон Лёнька на фу-фу автомат и патроны притащил. Нечто мы не сможем еще раздобыть?! Надо вылазку, только разведывательную еще сделать в деревню. Завтра утром и пойдем. Все вместе. Акромя баб. Это приказ! – Гольтяпин поднял руку, пресекая возражения кузнечихи и Фроськи. Девчонки тоже задремали, разморившись от костра и сладкого дыма.

– И не спорь, Фрось! Не бабское дело воевать. Разберемся. Ждите нас. Дом прибирайте. Травы, ягоды, грибы собирайте. Надо готовить еще места для новых партизан. Может, землянку сгородить придется. Вот тут в овражке будет сподручно. Только крышу перекрыть, и готово. Таскайте палки, жерди, ветки. Вернемся – соорудим копаночку. А сейчас отдыхать и готовиться к вылазке. Идите в дом. А мы пошли, мужики, до ветру. Есть разговор важный.

Все мужчины, за исключением спящего и подрагивающего во сне Лёньки, отошли от угасающего костра. Они вполголоса обговаривали план предстоящего похода. Конюх, матрос и недавний выпускник школы – главная ударная сила нового партизанского отряда «Красный Бездон» – готовили первую в своей жизни военную операцию.

Поднялись затемно. Едва макушки столетних елей порозовели от восходящей зорьки, Гольтяп растолкал спящих на полу Петьку и Ивана. Лёнька, которого бережно перенесли с лапника в дом на лавку, спал чутко. Едва мужики завозились, он вскочил сам и быстро начал готовиться к походу, не задавая вопросов. Парень был приучен одеваться и собираться быстро и бесшумно. Все собираются, и он со всеми. Таким он уродился, и таким его воспитал батя – охотовед и лесник Павлик, благодаря которому они все вместе теперь могли укрываться хоть и в маленьком, но все же домике, надежно спрятанном в густом ельнике.