Волки (СИ) - Токтаев Евгений Игоревич "Инженер" - Страница 30

— Люди зовут Бергеем, — буркнул юноша, — из Берзобиса я.

— Ишь ты… — заломил бровь Датауз, — прям из Берзобиса? А по мне так из леса.

— В Берзобисе «красношеие», я знаю, — проговорил Бергей, у которого теперь кусок не лез в горло, — я там уж четыре года не был. Как «красношеие» пришли, мы в Сармизегетузу перебрались.

— В Сармизегетузе три месяца как пепелище.

— Я знаю, — буркнул Бергей.

— И где ты все это время был?

Юноша ответил не сразу. Раздумывал, стоит ли рассказывать про Тзира.

— В горах. Там.

— И много вас там таких? — негромко спросил старик, — из Сармизегетузы?

— Тебе то что? — огрызнулся Бергей и неопределённо мотнул головой, — хочешь этим сдать?

— Дурак ты, парень, как я погляжу, — мягко сказал Датауз, — хотел бы тебя сдать, уже вязал бы сейчас. Ты, я смотрю, совсем своих от чужих отличать разучился. Ещё и крадёшь тайком.

— А вы свои, что ли? — с вызовом бросил Бергей, — вы же вон, на «красношеих» работаете! А чего-то я ни цепей, ни колодок не вижу! Продались?

Старик сгрёб его за грудки, притянул к себе.

— Ты язычок-то прикуси, засранец, а то была сопля зелёная, станет красная, — сказал он, не повышая голоса, — ты бы у римлян воровал еду, если такой дерзкий. Или с ними связываться — кишка тонка?

Бергей не ответил, но смотрел на старика с вызовом.

— Ты молодой, а потому дурак, — констатировал Датауз, — думаешь, мы по своей воле на этих ублюдков работаем?

Бергей, продолжая взирать на него исподлобья, подумал и медленно помотал головой.

— Ты один здесь? — спросил Датауз.

— Один, — буркнул юноша.

— Что, там, в горах, совсем худо стало? — спросил старик и сам же себе ответил, — и то верно, зима идёт. Мы тут-то в землянках зубами стучим…

— Я не знаю, как в горах, — сказал Бергей, — не понимаю, о чём ты говоришь.

— Погоди-ка, — удивился Датауз, — я, было, подумал, что кто-то из Сармизегетузы до её падения успел уйти. Решил, они тебя разведать послали, что тут и как.

— Нет, — покачал головой Бергей, — ничего об этом не знаю. Один я. Сам уцелевших ищу.

— Уцелевших? — переспросил старик, — родные там у тебя были?

— Мать, сестра и брат.

— Сестра?

— Да. Меда, дочь Сирма. Брата Дарсой зовут, ему восемь лет. Меде — девятнадцать. Мать наша — Андата. Ещё Эптар, муж Меды. Может, слышал?

— Сирм… — пробормотал старик, — Сирм из Берзобиса… Знакомое имя. Из царёвых воинов?

Бергей кивнул.

— Так ты, парень, из «носящих шапки», выходит? — присвистнул Датауз и оглядел худого, оборванного Бергея с ног до головы, — нет, здесь ты своих не найдёшь. Тут коматы одни. Из окрестных сëл. Римляне нас сюда на работу согнали.

Он выглянул наружу, осмотрелся. Повернулся к Бергею.

— Давай-ка я тебя, парень, к своей жене отведу пока. У нас тут землянки неподалёку откопаны, там и живём.

Он потащил Бергея за рукав, но тот упёрся.

— Так что, неужели никто не спасся? Или тебе не известно?

Старик долго не отвечал, глядя Бергею прямо в глаза. Потом медленно покачал головой. Юноша втянул воздух сквозь сжатые зубы и глухо застонал.

Даки-рабочие жили в землянках примерно в полумиле от строящейся Колонии.

— Ты, парень, знаешь что? Сейчас пойдем, так прихрамывай. Если окликнут, скажу, что ты ногу повредил. И не вздумай башкой крутить, не должны твоё лицо увидеть.

— Почему?

— Ты видел среди наших хоть одно молодое лицо?

— Н-не помню… — оторопело пробормотал Бергей.

— Потому что нету, — с ожесточением прошипел Датауз, — старики одни, калеки, бабы.

— А куда… — начал было юноша, но Датауз перебил его.

— Мужики в боях сложили головы, а кто остался, того в рабство продали. И молодёжь почти всю…

По спине Бергея пробежал холодок.

Выйдя наружу, старик позвал:

— Бития!

К ним подошла женщина, та самая, которая принесла ему обед. На вид она была моложе мужа лет на десять и, судя по всему, в молодости блистала красотой. Сейчас у неё был уставший, потухший взгляд.

— Жена моя, — представил Битию старик.

Бергей со всем вежеством пожелал здоровья. Датауз кратко рассказал Битие о нём. Женщина заохала, захлопотала.

— Голодный же ты, сынок…

Датауз, опасливо оглядываясь по сторонам, осадил её.

— Погоди ты. К нам его надо отвести, нельзя ему тут быть.

Никто их не остановил. Один из римлян-часовых даже кивнул Датаузу. Видать и впрямь подумал, что тот оказывает помощь увечному. Когда они удалились от города, старик обернулся.

— Молодёжь здоровую продали. Детей всех. Кто остался, им не опасен и малополезен. Все амбары они едва не до последнего зёрнышка выгребли. Прокормить себя теперь не можем.

— Как же жить будете?

— На весенний сев семян нету. Эти не дадут, не для того обдирали. Зиму протянем, а потом передохнем с голоду. Пока работаем на них, кормят. Как построим город, не нужны станем. Да и если бы посеяли хлеб, всё равно он уже не наш. Наместник землю для ветеранов нарезает. Было у меня поле, а теперь оно уже не моё. Теперь мне только к Залмоксису остаётся или, ежели желаю погодить, в батраки к «красношеим». Эта солдатня всюду важная ходит, примеривается ко всему. Расспрашивает, где тут земля получше, а где камни и болота. Сучьи дети…

Разговорчивый старик рассказал, что все трое его сыновей на войне сложили головы. Двое старших ещё в первую, а младший, последняя отрада матери, совсем недавно. В Сармизегетузе.

— Даже похоронить, как положено не смогли. В огне сгинул.

— Может живой? — предположил Бергей, — вдруг пробился?

Датауз внимательно посмотрел на него, помолчал, потом медленно покачал головой.

Пришли к землянкам. Их было отрыто десятка три.

— С разных сёл тут народ, — сказал Датауз, — кто остался.

Бития сунула Бергею в руки миску просяной каши. Потом смотрела, как он торопливо стучал ложкой (ничего не смог с собой поделать) и вздыхала. Она расспросила Бергея о его родных, и он не смог таиться перед этой доброй женщиной. Рассказал всё. И про то, как ушёл от Тзира тоже. И про встречу с Дардиолаем. При упоминании его имени, Датауз удивлённо поднял бровь. Не мудрено, Молния по всей Дакии известен.

Датауз сидел рядом и внимательно слушал. Жена его украдкой вытирала глаза. Говорила, от дыма слезятся. Очаг был сложен прямо в землянке. По-чёрному топился. Глаза и у Бергея слезились, но, может быть, и не от дыма вовсе.

Когда он закончил рассказ, Датауз вздохнул.

— Зря ты, парень, сюда шёл. Лучше бы с Молнией остался.

Бергей сжал зубы, но не ответил.

— Я мало знаю о том, что произошло в Сармизегетузе, но то, что знаю…

Он не договорил. Бергей подождал немного, а потом попросил:

— Расскажи, отец.

Датауз снова вздохнул.

— Римляне месяц вели осаду. Ломали стены таранами, камнемёты подтащили. Бицилис поначалу умело оборонялся, но «красношеие» все же смогли прорваться за Храмовую стену. Наши отступили в Цитадель.

Он замолчал.

— Что было дальше? — прошептал Бергей.

— Дальше… Через несколько дней в Цитадели начался пожар. Причём римляне утверждают, что это наши сами себя подожгли. Все запылало и на Храмовой террасе. Я думаю, Бицилис пытался за стеной огня прорваться из города. Но не смог. Когда римляне ворвались в Цитадель, там не осталось никого живого. Все, кто был, мужчины, женщины и дети, все выпили яд. Чтобы не сдаваться в плен, избегнуть насилия и рабства. Так говорят римляне, я сам не видел.

Бергей побледнел.

— Я не верю…

— У меня нет причин лгать тебе, — сочувственно сказал Датауз.

— Значит… все мертвы…

— Да, парень. Крепись. Из Сармизегетузы никто не вышел живым.

Бергей спрятал лицо в ладонях. Бития вопросительно взглянула на мужа, тот поджал губы и коротко мотнул головой.

Больше Датауз юношу расспросами не донимал. Вечером вернулись односельчане старика, и он рассказал им про Бергея. Мужики, среди которых не было ни одного молодого, вздыхали, сокрушённо качали головами, обсуждали, что парню делать дальше. Некоторые, ухватившись за его рассказ о Тзире и слухах о том, будто на севере ещё сражаются свободные даки, советовали ему податься туда. Иные и сами порывались идти с Бергеем. Он слушал отрешённо. Кивал головой, слова бросал неохотно, через силу. Наконец, Датауз призвал оставить парня в покое.