Сосед будет сверху (СИ) - Левина Ксюша - Страница 51

— И мы, и мы! — наперебой звучат детские голоса где-то рядом.

Дантес отрывается от меня и смотрит в глаза своими потемневшими. На его губах застыла улыбка, явно обещающая мне хорошую взбучку за все недомолвки, а руки все еще крепко удерживают рядом с собой. Только никого наше желание уединиться не волнует.

Справа и слева от меня падают Оливия и Лев. Они берут мои ладони в свои и начинают особенно внимательно изучать маникюр.

— Ты милая, — заключает будто бы со знанием дела Лев.

— И красивая, — поддакивает Оливия тонким голоском. — Мне сказали, у тебя будет ребенок от дяди Сашки. Это круто, — она говорит с широкой детской улыбкой, а я не знаю, что ответить.

Эти дети меня обезоруживают.

— О, вы все опять тут! — На кухню вваливается Эмма, вся взлохмаченная и, кажется, немного агрессивная. — Твой дед — идиот! — говорит это лично мне. — Пусть до конца жизни сидит один в своей конуре!

— Саша, ты уволена! — А это уже дед эпично врывается на кухню. — Ни дня больше в том доме! Подальше от этой и… этого! — Он машет в сторону Эммы и Дантеса, а двери вновь распахиваются.

— Так я могу уже пригласить Машу на свидание? — Эй-Арнольд появляется с самым невинным видом. Помятый, на груди алеет пятно явно от красного вина — кстати, в Машиной руке как раз пустой бокал.

— Нет, — с арктическим холодом в голосе заявляет Дантес.

— Да, — улыбается моему бывшему спутнику Маша.

— А НУ ВСЕ ВОН ИЗ МОЕЙ КУХНИ! — орет что есть сил злющий шеф-повар с красной мордой.

Неплохой финал этой неловкой сцены.

— Нервный он какой-то, — бормочет Маша, когда мы все, дружно извинившись, протискиваемся на выход.

— Да уж, как будто кого-то сегодня заинтересуют его салаты, — хихикаю я в ответ.

— Уволю его к чертовой бабушке, — смеется Маша, собирает с моего плеча какую-то жижу и пробует. — И соусы у него отстой.

— У меня как раз есть хорошая кандидатура на его место, — Дантес сует нос в наш диалог и щипает меня за задницу, а я чуть подпрыгиваю и закатываю глаза.

Вот дурак, но зато мой!

— Так это твой ресторан? — оттолкнув Дантеса к Арнольду, спрашиваю я у его сестры.

— А то, Саша подарил, — улыбается она и смотрит на меня как-то странно, будто я ей после всего даже нравлюсь.

Ну а мне определенно нравятся мои будущие родственники. И пусть предложение мне никто пока не делал, но что-то подсказывает: если я Дантесу «гребаная единственная», значит, все у нас с ним обязательно получится.

Эпилог. Алекс

Эпилог. Алекс

— Воды уже отошли?

— Да, час... Нет, полтора…

— Да не тряситесь вы так, мы никуда не опаздываем. Спокойнее!

— Полтора... да, полтора часа назад.

— УЗИ когда делали?

— Ой.

Я мотаю головой из стороны в сторону, от паники ничего толком не могу вспомнить и чувствую себя как никогда безответственной.

— Ладно, — недовольно говорит доктор. — Фамилия?

— Пушкина.

— Пушкина, Пушкина… — пытается вроде бы припомнить он. — У нас наблюдались?

— Нет. Так уж вышло, что вы ближе всех, а у нас тут… воды.

— Так, папашу уведите отсюда. Боже мой, сколько нервов-то!

— Саня, пошли, они сами справятся. Да не паникуй ты так, это же врачи!

— Ну все, дышим спокойно. Сейчас посмотрим, как там наши детки. Так-с, раз, два, три, — бормочет врач, — четыре плода. Верно?

— В-верно, — заикаюсь я.

Эмма осталась в коридоре, иначе бы точно инфаркт схватила. Ее до жути пугают роды.

— Все же хорошо. Все живы-здоровы, давайте в палату. И не тряситесь вы так, они же все чувствуют. Что вы как маленькая?

Я выхожу из родовой почти час спустя. Бледная Эмма хнычет в плечо деду, Дантес — ни жив, ни мертв. Шурик тихо скулит рядом с ним.

— Ну как? — Эмма поднимает голову, глядит на меня сквозь слезы.

— Два мальчика и две девочки. Страшные, как моя жизнь, просто капец!

Я улыбаюсь, а потом откровенно ржу, вспомнив жуткие комочки шерсти.

— Фух, — выдыхает Эмма.

— Ну вот, а ты боялась, — подбадривает ее дед.

— А Фелюшка-то как? Как она?

— Мамочка чувствует себя хорошо. Пойдемте на ее уродцев смотреть!

Ну и вся наша толпа Пушкиных-Дантесов срывается с мест и мчит в палату, где под боком у нечесанной и слегка замученной Офелии Вельвет Флауэр лежат четыре недоносорога. И зрелище это не для слабонервных, конечно: цвет у щенков даже не серый, а какой-то помоечный, тушки и вовсе как маленькие кабачки.

— Боже мо-ой, — завывает Эмма, — моя ж ты дорогая! Фелюшка, они ж тебя сожрут! Как же они в тебе поместились-то?

— Ну, — в ее монолог вмешивается ветеринар, — красивыми детки не будут. — Он слегка растерянно чешет бровь. — А собачка-то у вас чемпионка, да?

— Да, — горько всхлипывает Эмма. — Ну ничего, ничего. Главное, что они с Шуриком, — она бросает полный презрения взгляд на носорога, который, сидя под кушеткой, пыхтит и пускает слюни Дантесу на ботинки, — главное, что они любят друг друга. Да, любовь — это главное. Господи, как уродцы, — обреченно выдает Робертовна под конец и начинает рыдать над щенками, которых активно вылизывает Офелия.

— Ага. Кажется, в них есть что-то даже от бобра. — Я щурюсь, оценивая тушки.

— Вот этот определенно не от Шурика, на него алиментов не ждите. — Дантес тычет в самого мелкого щенка.

— Так, мамочка, — доктор смотрит на Эмму, и та быстро берет себя в руки, кивает ему. — Заполните документы и в кассу. Фамилия, имя, отчество и остальные данные.

— Ага-ага. Пушкина Эмма Робертовна…

— Да не мне, а в кассу! — рявкает доктор, снимая перчатки. — Фамилия-то какая.

— Вы не поверите, но папаша у нас Дантес, — с гордостью улыбается Эмма и даже треплет Шурика по голове, хоть и старается не испачкаться в его слюнях.

— Не сомневался.

Доктор кивает и явно сбегает от сумасшедшего семейства — это читается по его взгляду.

— Ну что, домой? — спустя пять минут ахов и вздохов над мелкими псинками Дантес пихает меня в бок, и я, конечно же, соглашаюсь.

Наша обязанность перед Эммой исполнена: она слишком боялась сама везти Фелю на роды, и мы, как хозяева «папаши», вызвались ее сопровождать. Теперь мы собираемся сваливать. Я вообще еще не отдыхала после смены в «Бонжуре». И нет, я не стала в этом ресторане шеф-поваром, как мне обещали некоторые, это было бы слишком сказочно. Я по-прежнему девочка на побегушках, но буквально вчера мне сказали, что у меня хороший потенциал. Так что все может случиться! Когда-нибудь.

В дверях появляется заспанный Арнольд и устало басит на всю больницу:

— Ма?

— Ой, я и тебе позвонила? — она виновато улыбается и тянет руки к своему приемному сыну.

Теперь уже я знаю, что Арни — племянник мужа Эммы, которого они с самого раннего детства растили, и он считает Эмму мамой, но зовет исключительно Ма или Эмма, чем страшно пугает всех. На деле же отношения у них настолько трепетные, будто он ей и правда родной. Меня умиляет, когда огромный шкаф за тридцать бросается шнуровать своей «ма» ботинки или отчитывает ее за то, что не настроила автоплатеж и опять недоступна в «Ватсапе».

Устало выдохнув, я беру поводок нашего носорога, чешу его за ухом, как тот больше всего любит, и тяну за собой.

— Давай, шевели копытами, дружок. Завтра мы обязательно вернемся к твоим щенкам!

Шурик как-то тяжко вздыхает, будто бы и правда будет скучать за потомством, но идет за нами на выход, точнее, переваливается. Уже в дверях я машу на прощание деду с Эммой, а та снова роняет слезу над приплодом любимой чемпионки, но улыбается. Счастливо улыбается все же.

Мы выходим на улицу, в темноту, освещенную лишь светом фонарей, и медленно бредем к машине. Шурик прыгает, ловит падающие с деревьев листья, хрюкает и лает на них.

— Ну вот ты и стал отцом, — почти торжественно объявляет Дантес.

— Да уж, счастливый папаша, — усмехаюсь я. — Интересно их кто-нибудь купит? Это же какие-то фантастические твари, а не дети.