Сосед будет сверху (СИ) - Левина Ксюша - Страница 43

И я за всю жизнь ни разу не видела, чтобы он злился на кого-то так же сильно, как сейчас злится на Эмму. По сравнению с этим чувством от бабушки он отмахивался, как от надоевшей назойливой мухи.

— Привет, — нервно сглатывая, выдает она.

— Зайдешь? — не ответив, дед коротко кивает на дверь, но делает это так, будто издевается. Он, конечно, знает, что никто к нему не зайдет.

Эмма качает головой.

Ватсон высовывает морду. Это гигантский монстр, взявший от папаши мейн-куна размер, а от британской мамаши плюш. Робертовна неожиданно для меня садится на корточки и тянет руку к коту.

— Точь-в-точь наш Шерлок, — шепчет она с болью в голосе.

Дед кивает и отводит взгляд.

Да что ж всем так хреново-то!

— Я пойду.

Эмма быстро встает, разворачивается и нервно жмет кнопку лифта несколько раз подряд, пока дед с нее глаз не сводит.

— Ты в моей…

Он, кажется, теряет дар речи, когда видит футболку, а я никогда не замечала за ним подобной немоты. Эмма опускает взгляд вниз, на одежду, в которую наряжена.

— Да… да, мы с Сашей вчера... Я так глупо выгляжу, — бормочет без остановки Робертовна.

— Очень красиво, — тихо произносит дед, еле шевеля губами.

Двери лифта открываются, впуская Эмму, и она уезжает.

— Дед, может, догонишь? — спрашиваю я, потому как чувствую, что ему хочется.

— Обойдется, — почти шепчет он, — обойдется.

Затем подхватывает мои сумки и уже совсем молча заносит в квартиру, а я с болью понимаю, что не хочу так. Совсем не хочу.

Но, видимо, придется.

— Он был с тобой не откровенен? — спрашивает в лоб дед, когда мы спустя полчаса и две кружки чая стоим на кухне и оба глядим в окно.

— Он никогда не бывает до конца откровенен, — фырчу я. — Хотя он многое рассказал, но… Дед, как можно верить тому, кто менял девушек каждую ночь? Он, в общем-то, и не обещал мне ничего, не сказал честно, что он теперь со мной, а значит… Значит, я не могу пойти и что-то требовать, так? Да и зачем? Он любит другую, я все поняла.

— Он сам это сказал?

— Он не сказал другого. Только пустой треп! Если бы хотел, сделал так, что я бы даже не усомнилась, а он… Разве я не права?

— Вероятно, права.

Дед явно размышляет над этим вопросом, молчит. И я молчу. Устала говорить, если честно.

— Ты только не проеби, ладно? — мрачно советует он, как умеет. И в этом весь дед. — Это проще, чем ты думаешь.

— Я не хочу... не хочу остаться не у дел, когда он наиграется.

— Хорошо, хорошо. — Дед разводит руками, а затем скрещивает их на груди.

Мы закрываем эту тему и целую неделю говорим о чем угодно, но не о Дантесе или Эмме. Я каждое утро сажусь в присланную за мной машину, болтаю со Славушкой, и мы едем в редакцию журнала Робертовны. Там я болтаюсь с Офелией, вожу ее по тем же местам, что и раньше, но после тащу не домой, а к хозяйке на работу.

С Эммой мы обедаем вместе, пьем в перерывах кофе и мотаемся по примеркам и фотосессиям. Это почти интересно, мне даже нравится. Я болтаю со странными стилистами в помпезных нарядах, меня фотографируют на мой телефон именитые фотографы, потому что мне срочно нужен снимок «вот с этим вот боа». Я клюю в щеки крутейших моделей и тайком подсовываю им сэндвичи.

Из-за того, что мне, по сути, на фиг не нужна эта работа, я творю, что хочу, и наслаждаюсь этим. Всю важную богему мой расслабленный вид подкупает. А Эмма оказывается потрясающей напарницей, компаньонкой и даже немного подружкой.

Через неделю у нее намечается какой-то суперважный бал, и потому она ищет себе идеальные ткани, прически, макияжи. А еще трындит со стилистом по три часа подряд и параллельно уговаривает меня пойти с ней.

Мы иногда болтаем, и это прямо-таки моя отдушина. Она рассказывает, как жила после расставания с дедом, говорит, что была счастлива с мужем, что не завела детей и не жалела об этом, что вся энергия и материнский инстинкт нашли выход в журнале, оранжерее, питомцах. Эмма упоминает, что никогда не заводила котов в память о Шерлоке, которого они с дедом когда-то подобрали котенком и вместе выходили.

Эта женщина поражает меня, и я медленно влюбляюсь в нее. Она ни слова не говорит о Дантесе, но приносит мне записки, которые он оставляет у нее под дверью. Дантес не знает, где я, но долбится в квартиру Робертовны по часам. Даже пару раз кричал на Эмму с крыши, наговорил ей гадостей, а потом оставил вино под дверью — был расстроен.

И это я называю «Эмма ни слова не говорит о Дантесе!». Да мы постоянно о нем говорим, кого я обманываю?

Неделя пролетает мгновенно, и я не успеваю пожалеть о принятом решении. Я до сих пор зла. Перед глазами до сих пор стоит картина идеального семейства: красивые дети Маши, светящееся лицо Дантеса, который смотрел на них столь влюбленно, как будто это все, о чем он в жизни мечтает. Черт возьми, да у меня в груди так сильно теплеет при каждой мысли о нем, что внутренняя собственница просто орет благим матом и хочет убивать!

И все же я больше никогда не хочу видеть чертового запретного Дантеса!

Я просто не хочу его слушать. Мне нельзя. Он скажет, что все хорошо, что это не то, что я подумала. Он скажет, что доволен мной, курочкой из «Ауди», но я... я не хочу, чтобы мной были просто «довольны». Я хочу всего и сразу. Я попробовала по-другому, мне не понравилось! Я сдалась ему, зная, что Дантес любит другую, — мне не зашло. Нет!

Это было хорошо, у нас было много секса, но я сразу же размечталась. Потому что хочу. Быть. Той самой. Единственной. Хочу. Быть. Журавлем!

Не хочу. Быть. Как муж Эммы. Заменой. Приятной любимой заменой. Не плохой, нет, просто не той самой.

— А вы никогда не хотели сорваться и приехать к деду? — спрашиваю я Эмму.

Внезапно, она не ожидает. Отрывает взгляд от макета очередного выпуска журнала и смотрит на меня секунд десять, прежде чем начать говорить.

— Нет.

— А если бы выбрали деда, жалели бы о муже? — Я не отстаю.

— Да, — после паузы говорит она. — Я была бы счастлива и с тем, и с другим, только не спрашивай, кого я любила больше. Это разное.

— Но вам было больно?

— Иногда.

— А с дедом бы не было?

— Было.

— Почему так?

— Потому что, — она вздыхает, и ее вдруг прорывает. — У каждого из нас есть половинка. Человек, предначертанный судьбой. Но это вовсе не значит, что нам не могут подойти другие люди. Это было бы глупо, если бы наше счастье могло быть скрыто лишь в единственном человеке.

Эмма ведет рукой в сторону, а затем складывает ладони и опирается на них подбородком, слабо улыбаясь.

— Мне повезло встретить подходящего партнера дважды. Первый раз это был Саша... Он и был той самой половинкой для меня, такой же как я кривой и неровной, — Робертовна говорит про деда с такой любовью. — Второй раз — Леша, который идеально мне подходил. Думаю, если бы я встретила их в другом порядке, я… или не сблизилась никогда с Сашей, или развелась бы с Лешей. Но все вышло, как вышло. И да, мне было больно, но вполне терпимо. Я ни за что не хотела бы потерять Лешу. У нас с ним была замечательная жизнь. Я правда его любила. Очень-очень сильно. Он был моим большим и сильным человеком, самым родным. Однажды твой дед мне сказал: “Он тебе меня заменит. А я тебе его — нет, вот в чем штука!”. Сашка был мальчишкой, его было легко любить. но трудно понимать. Он не давал проникнуть в душу, у него были лишь иголки и яд, хоть он и захватывал, как ураган. Нам бы, наверное, потребовались годы, чтобы узнать друг друга по-настоящему. Лёша же был взрослым и спокойным, как море. Он позволил в себя влюбиться медленно и глубоко. Саша обжег меня быстро и навсегда, и я с этим шрамом всю жизнь так и проходила. Лёша же его не лечил и не касался. Он не лез в душу, но мы с ним срослись, как старые корни. Это было настоящее. Правда.

— Он не чувствовал, что вы любите кого-то еще?

— О... он знал, — она улыбается.

— Знал? — У меня челюсть отвисает. — Как знал?