(Не) верю. В любовь (СИ) - Котлярова Екатерина - Страница 28

Присела рядом, обдавая нежным запахом, снова улыбнулась.

— Привет. Что ты читаешь?

— Здрасте, — глянул на неё исподлобья. — А твоё какое дело?

Ждал, что она оскорбится, подожмёт губы и отвернётся. Она первая, кто подошла ко мне за все годы, которые я провёл здесь. Её добрая улыбка разозлила. Наверное, прикидывается, как и все остальные. У неё хватит терпения терпеть мои хамства на три минуты, потом оскорбит. Либо ударит. И уйдёт.

— Мне очень интересно, — она улыбается ещё шире. — Ты с таким сосредоточенным видом читал.

Я поворачиваю ей книгу Канта и бурчу:

— Вы о таком даже не слышали. Книгу, небось, в жизни в руках не держали.

— Отчего же? Я училась в университете на направлении филологии. И у нас целый год был курс философии.

Я фыркаю. Отворачиваюсь. Но спустя минуту снова возвращаю взгляд к красивому лицу.

Она не отводила взгляда, смотрела на меня так ласково, что становилось не по себе. Её голубые глаза продолжали светиться тёплым любопытством. Казалось, она не замечала моей грубости, просто решила не обращать на неё внимания. Её спокойствие раздражало до трясучки, но в то же время вызывало странное чувство, которое я не мог понять.

— Что ты думаешь о Канте? — спросила она, слегка наклонившись ко мне, так что её волосы снова упали на лицо.

Её запах окутал, а мне захотелось чувствовать его постоянно. Женщина снова откинула волосы назад, и браслеты снова зазвенели.

— Думаю, что тебя не касается, что я думаю, — пробурчал я, но уже не так резко, как раньше. В её голосе не было ни капли фальши, и это сбивало с толку. Почему она продолжает так смотреть? Почему не отсаживается?

— Мне интересны твои мысли, — улыбается уголком губ. — Так что ты думаешь о философии Канта?

Я замер, не зная, что ответить. Её настойчивость была невыносимой, раздражающей, но в то же время завораживающей. Она не уходила, не злилась, не пыталась меня унизить. Она просто сидела рядом, смотрела на меня и ждала. Улыбаясь и не торопя. И в этот момент я понял, что хочу удивить её. Показать, что я умный. Что в свои двенадцать я куда умнее многих взрослых. Что я знаю вещи, о которых воспитатели и учителя даже не подозревают.

— Я бы поспорил с его взглядом на свободу воли. Кант считает, что человек свободен, только когда действует в соответствии с моральным законом, который он сам для себя устанавливает. Но разве это не слишком узкое понимание свободы? Ведь свобода может проявляться и в спонтанности, и в творчестве, и даже в ошибках. Не слишком ли строго Кант ограничивает человеческую природу, пытаясь вписать её в рамки рационального долга?

Женщина молчит, смотрит на меня с каким-то затаённым восторгом, улыбается уголками губ.

— Я не столь умна, Адам, — говорит тихо. — Я уверена, что у меня будет чему у тебя поучиться.

— Учитесь у других, — я складываю руки на груди. — Я не учитель.

— Но я хотела бы, чтобы ты стал моим сыном.

Я смотрю на неё исподлобья, не верю. Я не мог ей понравиться. Я никому не нравлюсь.

— Я бы хотела общаться с тобой.

— Я не один! У меня есть сестра, — бурчу себе под нос.

— Я знаю, — женщина улыбается. — Ксюша. А я не представилась тебе. Я Ольга Захаровна.

— Угу.

— Не покажешь мне свою комнату? — склоняет голову к плечу, из-за чего волосы скользят по плечам, словно золотое полотно.

Красиво! Завораживает.

Я молчу, смотрю на неё, пытаясь понять, что ей от меня нужно. Она кажется такой… искренней. Но я не верю в искренность. Всё это кажется какой-то игрой. Не может она хотеть меня усыновить. Просто не может. Таких как я не любят. Но она продолжает сидеть на краю дивана, смотреть своими тёплыми глазами и улыбаться, будто денег выиграла.

— Моя комната — не музей, чтобы туда ходить, — бурчу, но всё же поднимаюсь с дивана и иду в свою комнату.

Не оглядываюсь, делая вид, что мне всё равно. Но я слышу стук каблуков, чувствую облегчение. Пошла за мной.

В комнате царит привычный беспорядок: книги лежат стопками на полу у кровати, одежда лежит на стуле, гитара в углу. Я чувствую, как она осматривает всё, и мне становится неловко.

— Ты играешь? — она указывает на гитару, её голос звучит мягко.

— Иногда, — отвечаю коротко, не глядя на неё.

— А что играешь? — она подходит ближе, встаёт за спиной, снова своим запахом окутывает.

— Всё подряд.

— Спой что-нибудь.

— Я не мартышка, чтобы свои таланты демонстрировать, — огрызаюсь, падаю на кровать и скрещиваю руки на груди.

Она не уходит. Ходит по комнате, присаживается у книг, ведёт подушечками пальцев по корешкам, читает названия. Улыбается загадочно. После чего тянет руку к гитаре, берёт её, садится на стул и начинает играть. Её нежный голос разливается по комнате, а я забываю, как дышать.

Когда стихают последние аккорды, она ставит гитару к стене, мягко проводит пальцами по волосам и уходит, тихо притворив дверь. Я лежу в ступоре, смотрю в потолок и думаю о том, что она меня раздражает. Пытаюсь думать. И постоянно о ней думаю. Ночью, днём. Круглосуточно.

Злюсь на неё и жду, когда она снова придёт. Я уверен, что она потеряла интерес. Уверен, что больше не увижу. Но она приходит. Приходит каждый день. Она и её муж. Я сопротивляюсь до последнего, пока Ксюша вдруг не хватает меня за грудки и не начинает трясти:

— Зачем ты всё портишь? Зачем? Они самые прекрасные люди, которые приходили сюда! Они наши! Наши, понимаешь? Только попробуй всё испортить! Я сбегу. И ты больше никогда, слышишь, никогда меня не увидишь.

И я начал стараться. Получилось не сразу. Но мама и папа оказались очень терпеливыми. И любящими. Они любили не за что-то, а вопреки.

Я улыбаюсь, большим пальцем поглаживая записку от мамы. Моё детство началось в одиннадцать лет, когда я приехал в этот дом. В одиннадцать лет я узнал, что не все взрослые подлые. Узнал, что дома бывает тепло. У меня появились первые игрушки. И книги. Целая библиотека.

Моя благодарность к маме и папе не знает границ. Они дали мне жизнь. Беззаботную жизнь, в которой я не думаю о завтрашнем дне со страхом.

И всё было хорошо. До тех пор пока не появилась эта моль.

Я сжимаю в руке бумажку, скриплю зубами. Снова о ней думаю. Снова её лицо перед глазами стоит. И не стереть, не выкинуть никак из памяти.

— Ну как ты, пьян? — на кухню заходит Дима.

Его присутствие в доме не раздражает. Вообще не вызывает никаких чувств. Мне наплевать на то, что он ходит по дому, ест на нашей кухне. В глубине души я радуюсь за Ксюшу. Её счастье всегда было для меня в приоритете.

Я вижу, что она счастлива. Счастлива так, как никогда прежде. Она любит.

И Дима её любит. Хотя его довольную рожу хочется начистить. Особенно, когда он при мне Ксюшу лапает.

— Сойдёт, — бросаю отрывисто.

— Зачем бухать, если совершенно не умеешь этого делать?

— Только не нужно мне нотации читать, — криво ухмыляюсь. — За собой лучше следи.

— Я-то слежу, Адам. Как и за своей сестрой.

Его взгляд впивается в моё лицо.

— Да, блин, ты задрал! Она мне нахер не сдалась.

— Утром ты нём совершенно другое, — ставит ладони на стол и подаётся вперёд. — Мстить не за что, Адам. Не трогай Алису. Она слишком чистая и светлая для всех этих игр. Она только жить начала! Ей всё в новинку. Ты просто поиграешься, а она посчитает, что всё серьёзно.

— Хватит мне нотации читать. У меня совершенно другой вкус. А что я по пьяни нёс, забудь. Я впервые выпил, видимо, не туда понесло.

— Ну-ну, — складывает руки на груди и хмыкает. — Очень надеюсь, что ты меня услышал.

— Услышал, — кидаю раздражённо, беру тарелку и иду наверх, в свою комнату.