Графиня Козель - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 46

Хакстхаузен, выслушав приторные излияния Флемминга, направился к Козель.

Графиня была в довольно хорошем расположении духа, Хакстхаузен начал в шутливом тоне:

– Знаете ли, графиня, я не перестаю удивляться дурному вкусу короля, а ведь всегда считалось, что у него вкус тонкий. Госпожу Денгоф я не знаю, но, судя по слухам, которые доходят до нас, король скоро опомнится. Порой после белого хлеба хочется черствого черного; съешь кусок, другой, и снова тебя к белому тянет. Не сомневаюсь, графиня, вы скоро обретете прежнее положение, не надо только раздражать короля и отвращать его от себя.

Анна догадалась, что Хакстхаузен явился с новым поручением.

– Вы опять пришли с приправленным лестью королевским приказом?

Хакстхаузен грустно посмотрел на Анну и утвердительно кивнул головой.

– Что ж, говорите.

– Я был у Флемминга, – начал Хакстхаузен, – и он показал мне приказ короля. Король требует, чтобы вы на время его с госпожой Денгоф пребывания в Дрездене удалились в Пильниц. Мне думается, что и для вас так лучше, чем видеть…

Анна опустила голову. На глаза ее навернулись слезы.

– О! Как тяжело! Как тяжело! – промолвила она тихо. – Я знаю, вы друг мне и желаете мне добра, знаю, в словах ваших нет коварства, которым здесь полно все вокруг, но как мне трудно пойти на это…

Анна стала ходить по гостиной, приложив к глазам платок. Она не вспылила, не взорвалась гневом, как обычно, а только заплакала, но, не желая, наверно, чтобы кто-то видел ее слезы, тут же отерла их.

– Вы читали приказ? Не их ли это выдумка?

– Даю слово, что читал.

Лицо ее залила краска гнева.

– Они не знают меня! – вскричала Анна. – Раздражают, пока не доведут до бешенства, до страшной, беспощадной мести. Известно ли им, на что я способна в гневе? Неужели они думают, что я пощажу их или его, человека, который считает, что корона дает ему право глумиться над чувствами и помыкать людьми?

Хакстхаузен слушал молча.

– И все это, – продолжала графиня, – я должна терпеть из-за какой-то Денгоф, не достанет пальцев, чтобы перечесть ее любовников, да она и не делает из этого тайны! Что говорить, достойная любовница для короля. Только чтобы унизить его и опозорить, можно было подсунуть ему такую женщину. О! Эти люди! Эти люди!

И Анна опять залилась слезами.

– Кто мог этого ожидать? Как мне было не верить ему, – сокрушалась она, рыдая, – он присягнул мне, был со мной так нежен, сердце его принадлежало мне, он жертвовал для меня самым дорогим, не задумываясь, признал перед всем светом. Столько лет счастья, спокойной жизни усыпили мое сердце, я была уверена в своем будущем. Три колыбели связали нас, он любил детей, дал им свое имя, он не стыдился своего чувства. А в чем он может меня упрекнуть? Я любила его, была верна ему, ни разу ни на кого не взглянула, сердце ни разу у меня не дрогнуло. Жизнь, привычки – все я приноровила к его желаниям, служила ему, как рабыня. А теперь, теперь, после стольких лет жизни с ним, я должна потерять его, остаться в одиночестве, беззащитной сиротой, без единого слова на прощание, без сочувствия, без сожаления. О, у этого человека нет сердца. Сердца, – рассмеялась она, – у него никогда его не было; любимец фортуны, – все служит ему для развлечения, – он играет людьми, чувствами, всем, что для других свято, а для него только прихоть и забава. Кто может похвалиться, что знает этого человека? Добрый, как ангел, он может быть холодным и безжалостным, как дьявол, поцелуй его таит ненависть, улыбка – месть, из уст его льются сладкие слова, чтобы усыпить очередную жертву. Весь мир для того лишь существует, чтобы ему было на что опереться, отдыхая, а если ему нужен покой, он готов изничтожить все живое вокруг, лишь бы никто не путался у него под ногами!

Глаза графини пылали, Хакстхаузен слушал, не решаясь прервать, потрясенный ее полными горечи словами.

Полчаса продолжались эти яростные вспышки. В конце концов Анна в изнеможении упала на кресло и, дрожа, как в лихорадке, замолчала.

– Графиня, – решился, наконец, заговорить посол, – ваш гнев меня не удивляет, он вполне справедлив и трогает сердце. Можете не сомневаться, что мне приятней было бы прийти к вам вовсе не с такой вестью, но что поделаешь? Сейчас нужны только терпение и осторожность, чтобы не закрыть себе путь назад. Вы лучше других знаете, как изменчив нрав короля, ведь никто не оказывал на него столь длительного и неизменного влияния. Вы можете вновь обрести его, но для этого надо сегодня думать о завтрашнем дне и соответственно вести себя.

– Посоветуйте мне, посоветуйте, мой хороший единственный друг, – просила взволнованная Анна.

– Разрешите быть откровенным? – сказал посол.

– Говорите прямо.

– Флемминг если и не вовсе изменился, то, во всяком случае, стал относиться к вам лучше, снисходительней и благосклонней, надо, чтобы так продолжалось и впредь. Кто знает? При дворе перемены столь часты, вы еще можете оказаться ему нужной. Если вы сейчас проявите покорность, король будет признателен вам, быть может, даже растроган. Его беспрестанно пугают вашими угрозами, пистолетом, местью, гневом. Ваши недруги не перестают твердить ему об этом. Король стал вас бояться, а госпожа Денгоф не решается ехать в Дрезден, опасаясь за свою жизнь. Король не пожелает встретиться с вами, пока вы не перестанете упорствовать. Разумней всего смириться. Вот вам пример: графине Кенигсмарк удалось благодаря своей покорности сохранить дружеские отношения с королем и с княгиней Тешен, сменившей ее; графине разрешили остаться в Дрездене, видеться с королем, а вот Эстерле своей строптивостью закрыла себе доступ ко двору.

– Как вы смеете ставить их мне в пример! – рассердилась Анна. – Эстерле, Кенигсмарк были фаворитками короля. А я его жена! Как вы можете сравнивать!

Хакстхаузен замолчал.

– Впрочем, вы правы, я не хочу раздражать короля, я покорюсь и завтра же уеду.

Обрадованный посол хотел было встать и уйти с этой вестью, но Козель вдруг опять вспылила, топнула ногой.

– Они не посмеют принудить меня к этому, король, сам король не решится, не может быть! Нет! Нет!

Хакстхаузен успокаивал ее, она как будто смирялась, но тут же опять начинала упорствовать, пылая гневом. Три раза Козель меняла свое решение, а напоследок заявила уставшему уже от этих переговоров Хакстхаузену:

– Я не поеду, останусь, пусть применят силу, если посмеют.

– Одумайтесь, графиня, ради бога, одумайтесь, что я скажу Флеммингу?

– Скажите ему, что я ехать не хочу.

Делать было нечего, барон отправился к генералу сообщить ему прискорбную весть.

Флемминг огорчился, ему, по-видимому, не хотелось применять силу. После долгих размышлений он попросил Хакстхаузена еще раз попытаться уговорить графиню.

У барона была незамужняя сестра Эмилия, жившая вместе с ним, женщина степенная и нрава кроткого; на этот раз он пошел не один, а с нею. Оба в течение нескольких часов убеждали графиню, что, проявив покорность, она ничего не теряет, а, бунтуя, может повредить себе. Анна то соглашалась с ними, то с новой силой начинала возмущаться бесчеловечностью короля. Три раза уходили они, получив ее обещание уехать добровольно, и все три раза она возвращала их с порога. Графиня, по-видимому, раздумывала, взвешивала, не зная, на что решиться.

Флемминг, услышав, что Анна Козель наотрез отказалась ехать, дал ей еще два дня на размышление. На третий день он приехал к ней сам. Графине доложили о нем, и она вышла к нему в черном платье, с заплаканными глазами, но сохраняя полное достоинство. Флемминг поздоровался с ней по всем правилам придворного этикета, но весьма холодно, с самообладанием искушенного дипломата.

– Вы ставите меня, графиня, в пренеприятнейшее положение, – заговорил он спокойно, – чем больше я убеждаюсь, что вы причисляете меня к своим недругам, тем сильнее хочется мне уберечь вас от неприятностей. Я задержал приказ короля на несколько дней и теперь принес его вам. Если вы не захотите подчиниться, ничего не поделаешь, придется выполнять его любыми средствами. Это приказ моего государя. Король в пути, он не желает застать вас в Дрездене.