Рыцари с Черешневой улицы, или Замок девушки в белом - Кирицэ Константин - Страница 3

— Но подумай сама, бабушка! Столько времени — и все одна! Это же пытка. Знала бы, так лучше бы с папой уехала.

— Я же вот живу одна — не жалуюсь. И не смей больше говорить об этой поездке с отцом, не то рассержусь. Сама знаешь, куда он отправился…

— Прости меня, бабусенька. Я не хотела обидеть тебя. Сказала так потому, что папа меня научил говорить всегда правду…

«Ну и бабусенька! — размышлял про себя одноглазый. — Настоящая баба-яга…»

Некоторое время он ничего не слышал. «Что там происходит?» — думал он, не замечая, что девушка в белом внимательно разглядывает его. В это время из подворотни выскочил тупомордый злющий пес и, не испытывая ни малейшей жалости к несчастному калеке, залаял на него.

С крыльца донесся голос девушки:

— Бабусенька, нет ли у тебя краюхи хлеба? Перед домом сидит какой-то бродяга, слепой, хромой и к тому же совсем глупенький, бедняжка…

Одноглазый почувствовал себя совсем несчастным. И пес лает как оглашенный, и девушка его заметила… Ну что, спрашивается, ему оставалось делать? Он медленно поднялся, проковылял два шага и, пнув ногой противного пса, пустился наутек, да так шустро, что никакой собаке не угнаться.

В один миг очутился он — как был, в повязке и лохмотьях, — перед домом Дана.

— Тебе чего тут надо, бездельник? — напустилась на него мать Дана. — Убирайся, пока собак не спустила!..

— Ну что ты, мама, зачем так, — начал было Дан, с опозданием заметив вошедшего во двор бродягу и узнав в нем своего товарища.

— Как это зачем! Связался со всякими проходимцами! Пошел отсюда! А ну, Гривей, Азор, ату его!

И Тику пришлось исчезнуть, хотя он прекрасно знал, что псы эти существовали только в воображении женщины. На улице он снял повязку и, перемахнув через забор, снова оказался во дворе. При этом, однако, штаны его изрядно пострадали и являли жалкий вид.

Дан выслушал историю со старухой и злобным псом, посочувствовал незадачливому детективу, а потом прочел «с выражением» письмо, над которым трудился целый день:

— «Уважаемая незнакомка, будь я поэтом, письмо это было бы в стихах. Прости за то, что природа не наделила меня этим даром. Предлагаю тебе взамен все прочие достоинства, которым только может обладать юноша. Твой образ постоянно передо мной…»

— Ну и лгунишка, — прервал его Тик. — Ты же ни разу не видел ее.

— Так это же письмо. Слушай дальше… «Ты являешься мне во сне белокурой феей…»

— Я же говорил тебе, что она смуглая…

— Умолкни!.. «…витающей в нездешнем мире, окруженной добрыми, бесстрашными юношами, с которыми я сражаюсь за право видеть тебя, целовать следы твоих ног, ласкать цветы, которых касались твои щеки и золотистые локоны…»

— Как бы не так! Я же говорил тебе, что у нее черные волосы…

— Тсс!.. «Я уверен, что ты благородная девушка, с возвышенной душой, готовая всегда утешить безмерные страдания… Взгляни же лучезарным взором на неведомого юношу, который вздрагивает, заслышав твои шаги…» Это из Эминеску, помнишь?

— Нет, — ответил Тик, поверив шутке друга. — А вот насчет «неведомого юноши»…

— Тихо!.. «Верни ему веселье, когда-то не покидавшее его ни на мгновенье, а главное, вдохни в него надежду… А если желания мои кажутся тебе слишком дерзкими, позволь хотя бы прикоснуться к твоей руке, насладиться музыкой твоего звонкого имени, произнесенного тобой…»

— А ведь у нее и в самом деле голос будто колокольчик. Откуда ты узнал?

— Чутье поэта.

— Мда… — усомнился Тик. — Где же было это самое чутье, когда ты писал про белокурые локоны?

— Не придирайся и слушай дальше… «Позволь же, о прекрасная незнакомка, предложить тебе прийти на свидание, которое я с таким трепетом и надеждой назначаю тебе. Завтра в шест часов вечера приходи в городской парк, к скамье, что стоит перед памятником того, кто так непревзойденно воспел любовь, — великого Эминеску…» Ну, что скажешь? Дерево и то откликнулось бы на такое письмо. Только как его вручить?

— Ну, это моя забота. Когда ты мне его отдашь?

— Немного погодя. Или лучше завтра с утра. Лишь бы она не узнала, кто писал. Будь осторожен.

— А если она и в самом деле придет? Что тогда?

— Если придет? Тогда вот что. Мы влезем на большой дуб за памятником. Приготовим записку и, когда она уже насидится вдоволь, кинем ей.

— А что мы напишем в записке?

— Что-то вроде… «О жалкая незнакомка! Это была всего лишь шутка — может, после этого станешь меньше воображать. Но если хочешь, мы тебя примем в наш дружный отряд. Рыцари с улицы Черешен». Идет?

— Блеск! Дан, я заблуждался, думая, что ты тюфяк… Теперь я вижу — котелок у тебя варит! Пока!

Дан недоумевающее глядел ему вслед. Опять, что ли, издевается этот сорванец? Да нет, похоже, что говорил от души…

ГЛАВА ВТОРАЯ

С утра пораньше Тик уже был у Дана, и они еще раз перечитали письмо, потом сочинили записку, точь-в-точь такую, как предлагал вчера Дан, и отправились на разведку в парк. Позади памятника Эминеску неподалеку от скамейки стоял мощный раскидистый дуб — идеальный пост для наблюдений. Дану не очень-то улыбалось лезть на дерево да еще с помощью таких ненадежных первобытных средств, как свои собственные руки и ноги, но что делать: вести тайное наблюдение можно было только отсюда. С завистью поглядев на Тика, который уже сидел на дереве, Дан, пыхтя и отдуваясь, тоже стал карабкаться вверх, цепляясь за ветки, добрался наконец до середины ствола. Оцарапанный, еле переводя дух, он победно огляделся:

— А не пойти ли мне в акробаты?.. Да, здорово отсюда все видно!

— Красота! — радовался и Тик. — Вот посидит она с полчасика, а потом я спущу ей на парашюте записку. Уж чего-чего, а из рогатки я стрелять умею. Письмо прямо к ней на колени опустится, вот увидишь!

Дан весело согласился. Договорившись обо всем, стратеги слезли с дерева и отправились по своим делам. Дан собирался продолжать чтение, а Тику надо было сделать все возможное и невозможное, чтобы письмо дошло и поручение это было куда приятнее, чем чтение книги.

Для начала он решил зайти в продуктовый магазин на той улице, где жила Баба-Яна, — там у него работал один знакомый. Вскоре в магазин вошла и сама старуха и стала делать покупки, ворчливо перебраниваясь с продавцом. А бесенок Тик все никак не мог придумать, как лучше доставить письмо. Попросить кого-нибудь? Подсунуть письмо в корзину старухи? Нет, это исключено: старуха сразу же обнаружит послание — и тогда всему конец. И вдруг его осенило. Недолго думая он подошел к прилавку и, не обращая внимания на очередь, попросил английских булавок.

— Уж не в лесу ли мы? — послышался скрипучий голос старухи. — Или, может, среди дикарей? Слыханное ли дело! И у меня, слава богу, были дети, теперь они известные люди, но чтобы вот так…

Тик, пытаясь задобрить ее, сочувственно заметил:

— Дети есть дети, бабушка, что с них возьмешь. Но потом они становятся взрослыми…

— Ишь заговорил как! Неслыханное дело!

— Откуда у нас булавки? Иди в галантерею, тут недалеко, рядом с кинотеатром!

— А зачем тебе булавки, озорник? — спросила старуха.

— Ногу занозил и никак занозу не вытащу. Замучился…

— Бедный ребенок! А мы его ругаем…

— Держи иголку, паренек. Это лучше, чем булавка, — подобрела старуха.

— Спасибо, бабушка, — поблагодарил Тик. — Здоровья вашим внукам. И знаменитым сыновьям…

— Благослови тебя господь. А какую ногу ты занозил?

Но Тика уже и след простыл… Теперь он терпеливо караулили на углу, неподалеку от дома, где жила старуха с девушкой. Наконец появилась Баба-Яго. Тик пропустил ее, а когда увидел, что она остановилась перед калиткой, подбежал к ней, как бы случайно толкнул ее, извинился и побежал дальше.

— Вот непутевый! — выругалась старуха. — Нашел место бегать… Да это же тот самый шалопут! Уж не стащил ли чего?